Страница 10 из 41
Порт-о-Пренс. Наивные прародители
И наконец вот она, столица, где нас встречает Раймон — гид, хитроватый и веселый старик, похожий не то на кастильского пенсионера, не то на французского доктора: «Я покажу вам Порт-о-Пренс».
После убаюкивающего и расслабленного Санто-Доминго со всеми его Макдоналдсами, Тексако, Бургеркингами и ленивыми «испанообразными» жителями гаитянская столица действовала освежающе. Здесь отсутствовали не только светофоры и знаки с радушной надписью welcome, но и подземные переходы вместе с правилами дорожного движения. Жизнь выплескивалась просто на улицы.
Переплетение верований — обычное дело на Гаити. Эти добрые прихожане церкви Нотр-Дам-де-Мон-Кармель (Богоматери на горе Кармель) в лице Святой Девы приветствуют Эрзулию — дух, воплощающий женское начало
Город напоминал огромный рынок. Везде продавалось все — из окон, с тележек, с рук. Торговцы всевозможными товарами — от газировки до газовых баллонов — ходили прямо по проезжей части. Наша машина двигалась рывками: проезжала несколько метров и увязала в пассажиропотоке. Стоял обычный гаитянский полдень. Люди, как волшебная каша из сказки, текли вокруг нас пестрыми ручьями. Текли они во все стороны света, расходясь и вдруг сходясь вновь. Мы вязли в этой человеческой пробке битый час, а потом вдруг нырнули в заросли и остановились перед старым двухэтажным домом колониальных времен — с колоннадой, высокими потолками и черепичной крышей. Перед входом имелась небольшая табличка: Hotel Oloffson. «Вот первое, что я хотел вам показать, — сказал Раймон. — Здесь жили мои друзья — Грэм Грин и этот большеротый, из битлов». «Джон Леннон?» — «Нет». — «Пол Маккартни?» — «Нет». — «Ринго Старр?» — «Нет». — «Черт возьми, Джордж Харрисон?» Раймон помотал головой: «Каждый день мы пили с ним ром. А ночью он брал гитару, покидал гостиницу и шел вниз, в центр города, — играть. Вместе со своими новыми друзьями». — «В «Биттлз» было всего четверо участников», — заметил я. Старик ненадолго задумался: «Мик Джаггер, его звали Мик Джаггер». — «Мик Джаггер никогда не состоял в «Биттлз». Он из «Роллинг стоунз»!» — «Стоунз»? — вновь пожевал губами Раймон. — Ну, возможно. Все возможно. Это было слишком давно». От свежеподстриженного газона шел жаркий пряный запах. «Да, — продолжил он. — Давно. А ведь в старое время жилось чудесно. Был молод Фидель на Кубе, за пару сантимов давали много хорошей простой еды, а по улицам бегали советские «Лады». Они, кстати, еще выпускаются, эти великолепные машины?» Конец 1960-х на Гаити в самом деле был счастливым временем — тогда в течение нескольких лет остров наводняли туристы. Некоторое время здесь даже имелся филиал известной сети курортных отелей Clubmed, а Oloffson переживал момент расцвета.
Потом я много читал и слышал про это заведение: его называли самым старым отелем страны — и самым скверным. Его обвиняли в антисанитарии и банальной ветхости, а хозяев — в финансовой нечистоплотности. Люди даже спорили друг с другом о том, чем же именно плох отель. Но все соглашались: за возможность жить в номере Грэма Грина или во флигеле Джаггера можно терпеть многое. Кроме того, это единственный отель в центре.
Гостиница, где остановились мы, отсюда располагалась очень далеко — сорок минут по запруженным улицам и невысоким горам — в Петионвиле, маленьком пригороде, своеобразном гетто для белых людей. В непосредственной близости друг от друга здесь находилось сразу несколько комфортабельных отелей, заполненных европейцами-«контрактниками». Целыми днями эти люди пребывали в приотельных барах. Вечером наиболее любознательные бежали в расположенную неподалеку сувенирную лавку, принося оттуда что-нибудь ценное: кружку с надписью «Гаити» или маленькую цветастую картину. А кое-кто даже, преодолевая тропическую лень, пересекал центральную площадь и осматривал местную церквушку.
В целом Порт-о-Пренс не богат на достопримечательности. Колонизаторы-французы никогда не старались особенно укорениться здесь архитектурно. Все, что от них осталось, — это несколько десятков «пряничных домов» — деревянных особняков с высокими потолками, колоннами и башенками. Эти теремки пребывают в ужасном состоянии — колонны накренились, доски сгнили, флюгеры с башенок улетели. Их упадок давно лишился определения «благородный». Но все же покосившиеся колониальные здания остаются «большим гаитянским аттракционом», практически безальтернативной архитектурной достопримечательностью столицы.
Собор Святой Троицы в Порт-о-Пренсе был расписан в 1950–1951 годах лучшими гаитянскими художниками-примитивистами. В апсидной фреске Филоме Обена распятый Христос предстает без бороды, на фоне традиционной гаитянской деревни, слева от него — всевидящее Божье око, справа — древо жизни
Церковь Святой Троицы, куда мы отправились вечером, привлекла нас другим. Снаружи она смотрелась простой кирпичной «коробкой», сработанной в английском стиле, и не предвещала ничего, кроме службы и множества деревянных скамеек, потрескивающих под весом прихожан.
Но внутри храм оказался пустым — скамейки стояли, а прихожан не было, служба только что закончилась. Эхо наших шагов в проходе звонко отлетало от потолка. Дойдя до середины, мы остановились и, кажется, прекратили дышать. Все стены от пола до потолка были расписаны пестрыми, как лоскутное одеяло, фресками. Удивительные, словно нарисованные детьми, святые смотрели со стен наивными веселыми глазами. Самой большой выглядела сцена Тайной вечери. В своем примитивизме фреска шла до конца: Иуда в ярко-желтых одеждах мерзко улыбался тонкими острыми зубами и хищно сжимал в руке мешочек с тридцатью сребрениками. «Обен, — сообщил Раймон. — Филоме Обен. Эту церковь расписывало множество художников, но он был среди них лучшим. Потом к нему приезжала сама Жаклин Кеннеди, хотела, чтобы он нарисовал для нее картину. Знаешь, что он ей сказал?» Я, конечно же, не знал. «Он сказал — и без вас много желающих, запишитесь в лист ожидания». — «Обен жив?» — «Обен мертв».
Чернокожие Адам и Ева трогательно держали друг друга за руки и улыбались. Сверху, с дерева, к ним спускался омерзительный змей с человеческими глазами. Я смотрел на грудь Евы — ее художественное решение было потрясающим: два кружка и точки посередине. Потом перевел взгляд на искусителя — мне показалось, что он медленно-медленно, буквально по четверть миллиметра, постепенно подбирается к Еве. Раймон толкнул меня в плечо — пора. Перед тем как выйти на улицу, я последний раз взглянул на двух первых людей. С тех пор как они были нарисованы, прошло около пятидесяти лет. Краски изрядно потускнели, но оба оставались по-прежнему веселы, толсты и ни в чем не сомневались. И, главное, они по-прежнему не замечали ползущего к ним змея.
Под тенью железного рынка
«Мама Аити?» — спросил меня в шестой или седьмой раз Лесли, веселый четырнадцатилетний парень. Он приметил меня, когда я просто стоял и пил дешевую гаитянскую газировку, такую сладкую, что от нее слипались губы.
Вдвоем с ним мы втиснулись под выцветший пляжный зонт, куда нас пустил его владелец — торговец батарейками, скотчем и жвачками, сухопарый и сосредоточенный старик. Он чинил потертые электронные часы Casio или что-то в этом духе. Глаза его скрывались за большими черными очками в золотой оправе — как у классического тонтон-макута с пропагандистской картинки…
«Мама Аити?» — продолжал допытываться Лесли. Я не знал, что ответить. Я уже сказал «нет» — шесть или семь раз. Мальчик не верил. Или не понимал: затруднение состояло еще и в том, что он говорил на креольском. Мы оба уже успели взмокнуть и от нехватки слов постоянно жали друг другу руки. Происходило это на входе в Marche’ de Fer — Железный рынок, сердце Порт-о-Пренса, столицы Гаити. В мой второй день на острове.