Дорога домой

Итак, она заставила себя сидеть неподвижно, и продолжала держать на коленях раскрытую книгу, которую до этого читала. Только когда дверь открылась и она услышала стук кейса, опущенного на пол, Анна позволила себе посмотреть на него и улыбнуться. Ее сердце дрогнуло при одном взгляде на него, так же, как оно поступало в течение всех этих трех лет, и боль стиснула ей грудь от мысли, что она больше никогда не увидит его. У нее осталась с ним только одна ночь, только одна возможность, и затем она должна будет со всем этим покончить.

Он выглядел усталым. Под глазами у него залегли темные тени, складки в углах его великолепного рта стали глубже. Даже теперь, и далеко не в первый раз, она была поражена тем, как он невероятно красив, с его оливковой кожей, темными волосами и глазами чистейшего темно-зеленого цвета. Он никогда не упоминал о своих родителях, и сейчас она задумалась о них, о комбинации генов, которая породила такое изумительное творение. Но это была еще одна тема, касаться которой она не смела.

Он снял пиджак и аккуратно повесил его в шкаф, а Анна тем временем подошла к маленькому бару и налила скотча, ровно на два пальца. Со вздохом признательности он взял напиток, и, потягивая его, стал ослаблять узел галстука. Анна отстранилась, не желая мешать ему, но ее глаза задержались на его широкой, мускулистой груди, и ее тело начало реагировать на него привычным образом.

Надеюсь, поездка прошла хорошо? — спросила она. Бизнес всегда был самой безопасной темой.

Да. Хотя Карлуччи слишком все затянул, как ты и говорила.

Резким движением запястья он поднес виски ко рту и одним глотком прикончил его, а затем, поставив стакан, опустил руки на ее талию. Анна, с удивлением глядя на него, отклонила голову назад. Что он делает? Когда он возвращался из поездки, он всегда следовал устоявшимся привычкам: пока она готовила легкий завтрак, он принимал душ, потом они ели, он читал газету или они говорили о его поездке, и, наконец, отправлялись в постель. Только тогда он мог дать волю своей чувственности и они часами занимались любовью. Он поступал таким образом в течение двух лет, так почему же сегодня он изменил своей привычке, притянув ее к себе, едва появился в дверях?

Она ничего не могла прочесть в его зеленых глазах, которые как-то странно блестели из-под опущенных век.

Его пальцы впились в ее талию.

Что-то не так? — с беспокойством спросила она.

Он неестественно и напряженно рассмеялся.

Да нет, ничего серьезного. Мерзкая поездка, вот и все, — ответил он, подталкивая ее к спальне.

Оказавшись в комнате, он развернул ее и начал раздевать, нетерпеливо стаскивая с нее одежду.

Она покорно стояла, глядя ему в лицо. Показалось ей или, действительно, вспышка облегчения промелькнула у него на лице, когда она, наконец, оказалась обнаженной, и он притянул ее к себе? Он так обхватил ее руками, что едва не раздавил. Кнопки его рубашки впились ей в грудь, и она слегка выгнулась, послушно уступая нарастающему возбуждению. Ее реакция на него всегда была мгновенной и сильной, и еще более усиливалась от его отклика.

Она стащила с него рубашку.

Тебе не кажется, что без нее тебе будет лучше? — прошептала она. — И без этого?

Она просунула руки между их телами и начала расстегивать его ремень.

Он дышал все тяжелее, жар его тела чувствовался даже через одежду. Вместо того, чтобы отстраниться, чтобы раздеться, он обхватил ее, приподнял и понес к кровати. Саксон навзничь упал на кровать, все еще удерживая ее в руках, затем перекатился, так, что она оказалась под ним. Она издала тихий напряженный стон, когда своим мускулистым бедром он раздвинул ее ноги, а затем разместился между ними.

Анна…

Ее имя прозвучало как стон, исторгнутый из глубин его груди. Он сжал ее лицо своими ладонями и накрыл ее рот своим, а затем протиснул руку между их телами, чтобы расстегнуть брюки.

Он был в неистовстве, и она не знала почему, но, чувствуя его отчаянную потребность в ней, лежала неподвижно, так, как хотелось ему. Он вошел в нее одним сильным движением, заставив изогнуться дугой на постели. Она не была готова, и его вторжение оказалось болезненным, но она зарылась пальцами в его волосы и сжала его голову, стараясь дать ему успокоение, хотя и не понимала, что же с ним не так.

Однако, как только он оказался в ней, отчаяние исчезло из его глаз, а мышцы расслабились. С глухим удовлетворенным стоном он обмяк на ней, и его тяжесть вдавила ее в кровать. Потом он приподнялся на локтях.

Прости, — прошептал он. — Я не хотел причинить тебе боль.

Он одарила его нежной улыбкой и пригладила ему волосы.

Я знаю, — ответила она, притягивая его голову к себе, так, чтобы можно было его поцеловать.

Ее тело привыкло к нему, и боль от грубого вторжения растаяла, остался только почти неописуемый восторг от их близости. Она никогда не произносила это вслух, но за нее говорило ее тело, и она всегда повторяла про себя: «Я люблю тебя». Он снова начал двигаться и она еще раз произнесла про себя эти слова, задаваясь вопросом, не в последний ли раз.

Позже, проснувшись после легкой дремоты, она услышала шум душа. Она знала, что должна встать и приготовить что-то поесть, но попала в плен странной апатии. Она не могла думать о еде, когда вся ее последующая жизнь зависела от того, что только что произошло между ними. Больше откладывать она не могла.

Может быть, эта ночь и будет не последней. Может быть. Чудеса, все же, иногда случаются.

Она хотела бы надеяться на чудо, но приготовилась, что действительность окажется менее лучезарной. Ей, по-видимому, придется оставить эти шикарные, комфортабельные апартаменты, в которых Саксон поселил ее. Жилье, в котором ей вскоре предстоит оказаться, не будет выдержанным в одном стиле, ну и что из того? Какое значение имеет, сочетаются ли по цвету ковры и портьеры. Значение имел только Саксон, а вот его-то у нее как раз и не будет. Она надеялась только, что сможет удержаться от слез и мольбы. Он терпеть не мог таких сцен.

Существование без него будет самой трудной ситуацией, в которой она когда-либо оказывалась. Теперь она любила его сильнее, чем два года тому назад, когда согласилась стать его любовницей. У нее всегда мучительно сжималось сердце, когда он проявлял к ней внимание, а потом делал вид, что это ничего не значит, что он не собирается утруждать себя, заботясь о ней. А еще он без лишнего шума постоянно пополнял и так впечатляющий портфель ценных бумаг на ее имя, так что она будет материально обеспечена. И он всегда хвалил то, что она приготовила.

Она никогда не встречала кого-либо, кто бы нуждался в любви более, чем Саксон, и никого, кто бы так яростно отвергал все проявления любви. Он почти фанатично контролировал себя, и она обожала, когда во время занятий любовью весь его контроль разбивался вдребезги. Хотя никогда прежде он не был таким необузданным, таким страждущим, как этой ночью. Только тогда, когда они занимались любовью, она видела настоящего Саксона, его неукротимую страсть, которую все остальное время он держал под жестким контролем. Она лелеяла в душе все выражения его лица, но самым любимым было то, каким оно было во время занятий любовью — его темные волосы, влажные от пота, его свирепые и сверкающие глаза. Вся его скрытность сгорала в яростных толчках, по мере того, как они становились глубже и чаще.

У нее не было его фотографий. Она должна будет сохранить в памяти все его образы отчетливыми и безупречными, так, чтобы можно было извлекать их и рассматривать всякий раз, когда одиночество станет невыносимым. Позже она сможет кропотливо сравнивать любимое лицо с другим, столь же драгоценным, и выискивать общие черты, которые будут и утешать ее, и мучить.

Она погладила живот, который все еще был плоским, и не выдавал, что в нем растет ребенок.

У нее почти не было симптомов, говорящих о беременности, хотя она была на четвертом месяце. Только в последнем цикле у нее вообще не было месячных. В первый месяц после зачатия они были скудными, а следующие — чуть больше пары капель. И это заставило ее обратиться к доктору для обследования на предмет беременности. Обследование показало, что она в хорошей физической форме и, несомненно, беременна. У нее не было утреннего недомогания, правда, несколько раз ее тошнило, но она не придала этому значения, потому что приступы тошноты случались только изредка. Ее груди стали несколько чувствительнее, и порой одолевала сонливость, но помимо этого она не чувствовала в себе никаких изменений. Основное отличие заключалось в невероятном душевном волнении, вызванном тем, что она ощущала в себе этого ребенка, ребенка Саксона. Ощущала безумную радость от того, что она носит его, страстное желание защитить его, сильное чувство их физического единства, нетерпеливое ожидание того момента, когда она наконец-то сможет взять его на руки, и почти нестерпимое чувство потери, потому что она страшилась, что, получив ребенка, она потеряет его отца.