Страница 18 из 23
Обхватив его пухлые щечки ладонями, женщина продолжала восклицать, Винченцо тоже пробормотал что-то в ответ, а Эмма обнаружила, что улыбается, глядя на него.
Что она говорит?
Она говорит, что у нас самый красивый на свете сын. А также, что ее дочь Розалия скоро придет. У нее мальчик чуть постарше Джино, а она почтет за честь посидеть с нашим малышом в любое время.
Я не оставлю его с кем-то, кого он не знает, — быстро проговорила Эмма.
Значит, скоро узнает, — сказал Винченцо, нетерпеливо взглянув на нее, — ибо я хочу, чтобы как можно больше людей познакомились с моим сыном и наследником.
Эмма понимала его желание, но не могла не чувствовать себя обделенной. Он намеренно оставляет меня на периферии, думала она, гадать, где же мое место, сознавая при этом, что его нет.
Но это, конечно же, эгоистичные мысли, и не в интересах ее сына.
— Мне нужно переодеть ребенка, — сказала она.
Винченцо кивнул. Она может быть упрямой, но никто не обвинит ее в том, что она плохая мать.
— Давай я покажу тебе спальни, — продолжил он. — Роберто уже отнес вещи. Я подумал, что комнаты на первом этаже будут удобнее, тебе не придется носить Джино вверх-вниз по лестнице.
Подобная забота тронула ее.
— А где твои комнаты? — спросила она. Улыбка заиграла в уголках его рта.
— Не будь наивной, Эмма, — пробормотал Винченцо. — Мы уже обсуждали в Лондоне, чтобы будем делить спальню.
Ее сердце пропустило удар.
— Чтобы ты был ближе к своему сыну?
— Да, но также, — прошептал он, — чтобы иметь возможность наслаждаться твоим прекрасным телом.
Она разрывалась между гневом из-за его самоуверенности и возбуждением при мысли о ночи в его объятиях, когда враждебность будет вытеснена блаженством.
Но секс — не панацея, сурово напомнила себе Эмма. Он опасен, потому что может помешать видеть реальность. Однако она ничего не сказала и последовала за мужем по бесконечному лабиринту коридоров в роскошные комнаты, окна которых выходили в тропический сад. Какой смысл затевать еще один спор, если она все равно проиграет?
Пока она переодевала Джино, Винченцо молча стоял, прислонившись к подоконнику, и наблюдал за ней.
— Можешь подержать его, пока я освежусь, — сказала Эмма.
Его так и подмывало ответить, что ему не требуется ее разрешение, чтобы взять на руки своего сына, но он начал сознавать, как должно быть тяжело ей было растить ребенка совсем одной.
— Что будет, когда он начнет ползать? — спросил он.
Эмма вошла в роскошную ванную и, наполнив раковину теплой водой, начала намыливать руки.
Тогда-то, очевидно, и начинается самое веселье. Джино пока еще не ползает, но, думаю, вот-вот начнет.
Вот когда за ним нужен будет глаз да глаз, верно? — задумчиво проговорил Винченцо.
Да уж. — Эмма вытерла руки и повернулась, подумав, что сейчас они наконец разговаривают, как пристало разумным людям. — Можно, конечно, поместить его в манеж…
Судя по твоему тону, ты это не слишком одобряешь.
— Да, ты прав. Манеж напоминает мне клетку, а дети — не животные. Им нужна свобода, чтобы исследовать окружающий мир. Просто иногда необходимо обезопасить их, пока тебе нужно что-то сделать. Ну, вот хотя бы принять ванну. — Эмма почувствовала, что краснеет. Ну, не забавно ли, что некоторые вещи кажутся даже еще интимней секса? В прошлом она бы не
осмелилась сказать ему такое. — Извини, не знаю, зачем я тебе это сказала.
Но Винченцо покачал головой, неожиданно разозлившись на себя.
— Неужели я такой тиран, что ты не осмеливаешься говорить о таких вещах?
Она заглянула в его черные глаза.
— Ты не особенно поощрял общение, когда мы были женаты, но, может, это и правильно. Существует старомодное понятие, что женщина должна быть окутана тайной, не так ли?
Винченцо отметил, что, говоря об их браке, Эмма использовала прошедшее время. Впрочем, она права. Их брак в прошлом.
А я была слишком неуверенна в себе, чтобы знать, что тебе сказать, — призналась Эмма. — О чем рассказать и о чем умолчать. — Когда она поняла, что каким-то образом ей удалось выйти за одного из самых завидных женихов на Сицилии, это открытие подорвало ее уверенность. Эмма чувствовала себя слишком неуклюжей и неопытной для своей новой роли, и вместо того, чтобы наслаждаться радостями супружеской жизни, сжималась от страха. Быть может, потому и не беременела.
Ты была несчастна в Риме, — неожиданно сказал Винченцо.
Это было скорее утверждение, чем вопрос, но он смотрел на нее так, словно ждал ответа.
— Ну, мне было немного одиноко, — отчасти согласилась Эмма. — Ты целыми днями был на работе и не хотел даже слушать о том, чтобы я работала.
Он нетерпеливо покачал головой.
— Но у тебя же нет специальности, Эмма. — Не мог же я допустить, чтобы моя жена — Кардини — работала официанткой!
Эмма отвернулась. И с чего она взяла, что он стал разумным человеком? Это потребовало бы таких кардинальных изменений личности, что он просто перестал бы быть собой.
— Ладно, забудь. Это не имеет значения. А сейчас, если не возражаешь, мне нужно покормить Джино, — сухо проговорила она.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Для всех окружающих Эмма вновь стала синьорой Кардини, но на самом деле это было не так. Не совсем так. По большей части это было притворство, хотя время от времени настоящим чувствам и удавалось пробиться наружу. Чувства эти, главным образом, имели отношение к их сыну, и Эмма цеплялась за это, как утопающий за соломинку. Любовь к Джино была тем искренним звеном, которое связывало их и поддерживало ее, потому что все остальное строилось исключительно на телесных соблазнах.
Как просто было бы сосредоточиться на волшебстве их с Винченцо ночей, где их ничто не сдерживало, где она сливалась с теплой силой его обнаженного тела, где он вовлекал ее в свой безумный жар!..
Муж как будто стремился забыть о тех последних пустых месяцах в Риме, когда их отношения ухудшились настолько, что они стали друг другу чужими. Теперь, казалось, он намеревался вознести ее к высотам страсти, которая оставляла Эмму дрожащей и смущенной. Она все чаще задавалась вопросом, насколько сильно будет скучать по нему, когда вернется в Англию.
Джино между тем чувствовал себя на Сицилии так, будто родился здесь. По крайней мере, Винченцо, кажется, именно так и думал.
Иногда дочь Кармелы Розалия приводила своего сынишку Энрико поиграть, и два карапуза сидели друг против друга на большом ковре, то забавно насупившись, то хихикая.
— Представляете, что будет, когда они начнут ходить! — как-то воскликнула Розалия, которая неплохо говорила по-английски.
Эмма бросила на Винченцо быстрый взгляд. Она не останется здесь надолго, они оба знают это. Почему же он позволяет другим думать иначе?
Но у нее не было возможности спросить его, потому что неожиданно приехал Сальваторе и остальные родственники Кардини. Было решено устроить большую семейную вечеринку, дабы родня могла, наконец, познакомиться с Джино.
Господи, что же я надену? — нервно воскликнула Эмма, одевая Джино во все белое — по традиции семейства Кардини.
Для женщины, которая прелестней всего выглядит без ничего, это и вправду дилемма, — пробормотал Винченцо.
Эмма стрельнула в него взглядом, подумав, каким необычайно удовлетворенным он кажется.
Как лев в джунглях, который сытно поел, и его хищная натура на какое-то время утихомирилась настолько, что кажется, его даже можно погладить. Но, в сущности, разве не именно это только что произошло?
Джино провел утро дома у Энрико, и Винченцо не преминул «воспользоваться свободой», как он выразился, чтобы отнести жену в спальню и заняться любовью. Она до сих пор пылала, а сердце бешено колотилось при воспоминании обо всем том, что он делал с ней…
Эмма вскинула глаза, осознав, что он что-то говорит.
— Что?
— Я спросил, хочешь, я сам закончу одевать Джино, пока ты переоденешься?