Страница 4 из 7
Ливингстон напрасно старался уверить дикарей, что он ни в чем этом не виноват, что сам он страдает точно так же, как и они; но бедные дикари приписывали его слова равнодушию к их общему бедствию. Часто случалось, что тучи сходились над головами бедных жителей, гремел гром и, казалось, предвещал желаемый дождь; по гроза обходила стороной и дикари окончательно убеждались, что между ними, проповедником слова Божия и их бедствием есть какая-то таинственная связь. «Посмотри, — говорили они, — у соседей наших бывает обильный дождь; а у нас не бывает. У нас молятся, а у них никто не молится. Мы тебя любим, точно как будто ты родился между нами; ты один белый, с которым мы можем жить вместе, и мы просим тебя: перестань молиться и не говори больше своих проповедей.» Можно себе представить неприятное положение Ливингстона при таких обстоятельствах, и мог ли он исполнить желание дикарей? Но, к чести всего племени бэкуэнов должно прибавить, что несмотря на их языческие предрассудки и постоянство бедственной для них засухи, они не переставали быть добры и оказывать свое расположение к миссионеру и его семейству.
Возле благородной личности Ливингстона всегда стоит существо, близкое ему и всем его действиям, это существо — преданная ему жена, дочь почтенного миссионера Моффата. Удаленная от сует миpa, отдавшаяся вполне семейным заботам, эта женщина олицетворяет высокое, идеальное назначение жены, быть во всем помощницей и никогда препятствием в полезных действиях мужа.
Вот извлечение из записок Ливингстона о его домашней жизни: «Мы ни за какие деньги не можем здесь достать предметов самых необходимых для жизни. Нам нужны кирпичи, чтоб состроить себе дом; для этого надо сделать форму, и для одной формы срубить дерево, самому распилить на доски, и распиливши, сделать как следует. Одно за другим понадобятся все мастерства: а на туземцев рассчитывать невозможно; они так привыкли к природной круглой форме, что форма четырехугольная ставить их в тупик: они не понимают, как взяться за дело. Все три дома, которые мне пришлось строить, сложены собственными моими руками от основания до крыши; каждый кирпич я формовал и клал на место сам, каждое бревно отесано и положено моими собственными руками.
«Я не могу не заметить при этом случае, что совсем не так тяжело и трудно, как думают, рассчитывать только на самого себя, и когда, в пустынном краю, муж и жена только своей взаимной помощи и трудам обязаны большею частью тяжело добытого благосостояния, то их существования связаны еще теснее и принимают прелесть неожиданную. Вот вам образчик одного из таких дней нашей семейной жизни:
«Встаем с восходом солнца, чтоб насладиться прелестью утренней прохлады, и завтракаем между шести и семи часов. Затем следует время ученья, при котором присутствует всякий: мужчины, женщины и дети. Ученье кончается в одиннадцать часов. Пока жена занимается делами хозяйства, я работаю, то за кузнеца, то за плотника или садовника, иногда для себя, иногда для других. После обеда и часового отдыха около жены моей собирается около сотни малюток; она им показывает что-нибудь полезное и учить, кого учить, кого шить; все дети с удовольствием ждут этих минут детских школьных собраний и учатся с большим прилежанием.
«По вечерам я хожу по селению, и кто хочет — разговаривает со мной или о религии, или об общих предметах жизни. Три раза в неделю, после того, как подоят коров, я совершаю церковную службу и говорю проповедь или объясняю непонятные для дикарей предметы посредством картин и эстампов.
«Мы с женой старались приобрести любовь всех нас окружающих, помогая им в телесных страданиях. Миссионер не должен ничем пренебрегать; малейшая услуга, ласковое слово, приветливый взор, все доброе — вот в чем состоит единственное оружие миссионера. Оказывайте милосердие самым отъявленным противникам христианства, помогая им в болезнях, утешая их в горести, и они сделаются вашими друзьями. В таких случаях вернее всего можно рассчитывать на любовь за любовь.»
Посреди трудов наш миссионер встретил беду, больше той, которая угрожала ему за засухи; ему нужно было избавиться от нападений бойеров (буров) . Бойеры (буры), т.е. фермеры, были первоначальные голландские поселенцы в окрестностях Капа, прежде нежели англичане заняли этот край. С тех пор некоторые из голландских колонистов, чтобы не быть под властью новых завоевателей, оставили земли колонии и ушли внутрь Африки, к 26 град. юж. широты, и основались в Магалисберге, в горах, лежащих к востоку от станции Колобенг.
С течением времени новая колония пополнилась английскими беглецами, бродягами всякого рода, размножилась и увеличилась до того, что составилась независимая республика. Одна из важных целей всех этих людей состоит в том, чтобы удержать в своей зависимости готтентотских невольников, которые по английским законам должны бы быть свободными.
Они говорят так о своих отношениях к туземцам, у которых они отняли землю: «Мы позволяем им жить в наших владениях; поэтому справедливо, что они должны обрабатывать наши поля».
Ливингстон несколько раз видел, как эти поселенцы неожиданно вторгались в селение, собирали несколько женщин и уводили их полоть свои сады и огороды; и эти бедные женщины должны были бросать свою собственную работу, идти за ними и тащить на своей спине грудных детей, пищу для себя и еще инструменты для работы, и все это делать безо всякого вознаграждения, без платы за труды. К этому выгодному способу иметь даровых работников они прибавили еще более выгодный. Иногда огромная шайка таких разбойников бойеров отправляется в дальние селения и похищает там детей, особенно мальчиков, которые скоро забывают свой родной язык и легче свыкаются с неволей.
Надо прибавить к этим отвратительным поступкам еще то, что эти колонисты называют себя христианами и не стыдясь признаются, что охотятся за людьми. Они оправдываются тем, что негры — низшая порода людей; но оправдывается ли этим самое дело и не есть ли это только оправдание бессовестных людей? Вследствие этого они преследуют все то, что служит к развитию негров, а потому преследуют и миссионеров, которые проповедуют, что нет невольников. Успехи миссионеров для бойеров обидны и кажутся им просто неприятельским нападением. Они стараются вредить, преследуют и, наконец, явно нападают и заводят войну с теми племенами, которые живут в дружеских отношениях с миссионерами. Все эти неприятности и значительные препятствия навели Ливингстона на мысль, и даже принудили его — искать нового пути внутрь Африки, новых стран, далее к северу, куда племена могли бы уйти от преследований своих неприятелей.
IV.
Но куда было идти? На запад и на север, между станцией и дальними племенами, за дружественное расположение которых ручался Сечеле, простиралась, как непреодолимая преграда, степь Калахари. Так называется обширная плоскость, лежащая между 20° и 26° долготы, и 21° и 27° юж. шир. Там нет ни рек, ни гор, ни долин и, что всего страннее, ни одного камня. Но степь эта — не какая-нибудь бесплодная и безлюдная знойная Сахара. Нет, трава там местами такая же густая, сочная и высокая, как в Индии; непроходимые леса покрывают огромные пространства, растут гигантские мимозы, цветущие роскошные кустарники, разнообразные цветы.
Но Калахари вполне заслуживает название степи, по совершенному недостатку воды. Жажда, томительная жажда, сильнее нежели все другие препятствия, останавливает путешественников. «Сухость или совершенный недостаток воды, пишете миссионер Лемю с юга Африки, происходит не от того, что там не бывает дождей: но именно от слишком гладкой плоскости края. Ни возвышенности, никакого ската, нигде ни малейшего углубления, где бы могла скопляться вода; легкая, рыхлая и песчаная почва везде поглощает воду и нигде ее не отдает.
Во время сильных дождей земля вбирает тотчас всю массу падающей воды, до того, что при проливном дожде днем, путешественник вечером уже не найдет чем утолить мучительную жажду.