Страница 13 из 29
— За меня тебе, во всяком случае, бояться нечего, — сказал я. — Мне дьяволихи не нужны: нужна мне единственная в мире женщина, и эта женщина — ты, женушка.
Она возразила на это, что бывают дьяволы в другом роде, что одного из них она видела своими собственными глазами. Отправилась она как-то раз к соседней бухте и подошла, вероятно, чересчур близко к нехорошему месту. Ветви высокого кустарника защищали ее от крутого склона холма; место было плоское, каменистое, заросшее молодыми яблонями четырех-пяти футов вышины. День был пасмурный, дождливого времени года; то порывы ветра обрывали листья и кружили их, то было совершенно тихо. Во время затишья, когда целые стаи птиц и вампиров кидались как напуганные существа из кустов, она услышала шорох, и из опушки появился между яблонями худой, седой, старый кабан. Он вышел задумавшись как человек. Она, увидя его, вдруг поняла, что это вовсе не кабан, а человек с человеческими думами. Тут она побежала. Кабан за ней, и в то время, как она бежала, слышны были громкие отклики кругом.
— Хотелось бы мне быть там в это время с ружьем, — сказал я. — Пожалуй, кабан так заорал бы, что и сам бы удивился.
Но она сказала, что ружье для подобных случаев не годится, так как это души умерших.
Самое лучшее было вести такой разговор вечером. Разумеется, он не изменил моих взглядов, и на следующий день я с ружьем и хорошим ножом отправился на обследование. Я ходил поблизости от того места, откуда вышел Кэз, потому что если у него действительно было что-нибудь устроено в лесу, то я мог рассчитывать найти тропинку. Начало пустыря обозначалось так называемою стеною, то есть просто искусственно устроенной оградой из груды камней. Говорят, ограда эта тянется через весь остров. Каким образом это узнали, это другой вопрос, так как вряд ли кто за сто лет совершал путешествие туда; туземцы главным образом держатся моря, и все их селения находятся вдоль берега, а та часть страшно высокая, крутая, скалистая. С западной стороны стены почва очищена, и тут растут и кокосовые пальмы, и восковые яблони, и гуява, и множество нетронь-меня. Лес начинается сразу. Деревья поднимаются высоко как корабельные мачты, лианы спускаются подобно снастям, а в разветвлениях растут похожие на губки дрянные орхидеи. Непоросшие места имеют вид кучи валунов. Я видел много молодых голубей, которых мог бы настрелять, да пришел-то я туда с иною целью. Масса бабочек порхала над землей, подобно мертвым листьям. Иногда доносились голоса птиц, иногда над головой шумел ветер, и все время слышался шум моря.
Трудно передать в рассказе оригинальность местности, это поймет только тот, кто сам бывал в большом лесу. В самый ясный день там всегда пасмурно. Кругом, куда ни посмотришь, ничего не видать, все загорожено деревьями; ветви сплетаются как пальцы на руках; прислушиваться станешь — слышится что-нибудь новое: то мужской разговор, то детский смех, то удары топора над головой, то что-то вроде быстрых, подкрадывающихся шагов, что побуждает вскочить и искать оружие. Все это прекрасно — говорить себе, что ты один, что кроме деревьев и птиц никого нет; убедить себя невозможно, когда, куда ни повернись, все будто живет и смотрит. Не думайте, что я был расстроен рассказами Умэ, я ни в грош не ставлю туземных россказней, а просто в лесу это вещь обыкновенная.
Когда я добрался до вершины холма, а лес в этом месте идет подъемом, как лестница, — подул сильный ветер, заколыхал листья, заставил их раздвинуться и пропустить солнце. Это мне было больше по душе. То был обычный шум и пугаться было нечего. Таким образом дошел я до места зарослей так называемого дикого кокосового ореха, чрезвычайно красивого с его пурпурными плодами, и вдруг в ветре услышал звуки пения, подобного которому никогда не слыхал. Напрасно старался я уверить себя, что это шум листвы, я знал, что это не то; напрасно я говорил себе, что это птица, я не знал птицы, которая пела бы таким образом. Звуки росли, поднимались, замирали вдали и снова усиливались. Я подумал, что это похоже, будто кто-то плачет, только приятнее; то мне казалось, что я слышу арфы. В одном был уверен, что звуки были чересчур сладки, чтобы быть подходящими для подобного места. Можете смеяться, если угодно, но, признаюсь, мне пришли на ум шесть красавиц с пурпуровыми ожерельями, вышедшие из пещеры Фанга-анана, и я подумал, не так ли пели и они. Мы смеемся над туземцами и их суеверием, а посмотрите, как их перенимают торговцы, люди хорошо образованные, служившие иногда бухгалтерами и клерками в Старом Свете! По-моему, суеверия вырастают подобно плевелам, и, стоя здесь, я дрожал, заслышав эти вопли.
Вы можете назвать меня трусом за то, что я испугался, но я считал себя достаточно храбрым, так как продолжал подниматься. Поднимался я очень осторожно, со взведенным курком, осматриваясь, как охотник, ожидая увидеть сидевшую где-нибудь в кустах молодую женщину и решившись в случае встречи пустить в нее заряд. Пройдя не особенно далеко, я увидел странную вещь: сильный порыв ветра раздвинул листья, и передо мною мелькнуло на секунду что-то, висевшее на дереве. Затем порыв стих, и листья сомкнулись. По правде сказать, я приготовился увидеть Эту. Для меня было бы безразлично увидеть его в образе кабана или в образе женщины; беспокоило меня то, что это было что-то квадратное, и мысль о живом и поющем квадрате сбивала меня с толку. Я вынужден был на минуту остановиться, чтобы удостовериться, действительно ли с этого самого дерева раздавалось пение. Затем я стал понемногу приходить в себя.
— Если это действительно верно, — сказал я, — если это такое место, где поют четырехугольные вещи, то я во всяком случае поднимусь. Повеселюсь за свои деньги.
Но я подумал, что, пожалуй, хорошо попробовать помолиться, а потому встал на колени и громко молился. Все время, пока я молился, странные звуки раздавались с дерева, поднимаясь, опускаясь, изменяясь как музыка, только вы сейчас же увидели бы, что тут что-то нечеловеческое, ничего такого, что вы могли бы насвистать.
Окончив, как следует, молитву, я положил ружье, взял в зубы нож, подошел прямо к тому дереву и начал на него взбираться. Сердце у меня было словно ледяное, я вам скажу; но, поднимаясь, я снова увидел предмет, и это успокоило меня, потому что он мне показался похожим на ящик, а когда я добрался до него, так чуть не упал с дерева от смеха.
Это оказался ящик, и притом ящик из-под свечей с клеймом на одной стороне. На нем были натянуты струны таким образом, что звенели, когда дул ветер. Это называется тирольской или эоловой арфой.
— Хорошо, мистер Кэз, — сказал я, — один раз вы испугали меня, но уж больше, ручаюсь, не испугаете! — Сказав это, я слез с дерева и отправился разыскивать главное капище моего врага, которое, по моим догадкам, не могло быть далеко.
Заросли были в этом месте очень густые. Я под носом у себя ничего не видел и вынужден был пробираться, прибегая к помощи ножа, обрезая нити лиан и срубая целые деревья, — деревьями я называю их по величине, но, в сущности, то были громадные плевелы, мягкие, как морковь. Я подумал, что когда-нибудь, можно будет очистить это место от растительности, и наткнулся на груду камней. Я моментально понял, что это работа рук человеческих. Бог весть, когда это было сделано, когда брошено, потому что эта часть острова была покинута задолго до появления белых. В нескольких шагах оттуда я увидел разыскиваемую тропинку, узкую, но хорошо утрамбованную, и понял, что у Кэза очень много последователей. Рискнуть взобраться туда с коммерсантом являлось примером модной смелости, и молодой человек едва ли считал себя взрослым, пока его не высекут, во-первых, а во-вторых, пока не увидит дьяволов Кэза. Это весьма похоже на канаков, но с другой стороны, посмотрев на дело иначе, то это также похоже и на белых.
Пройдя по дорожке, я вышел на чистое место и протер себе глаза. Передо мною была стена, в пролом которой входила дорожка. Стена была повалена и очевидно очень старая, но сложена очень умело из крупных камней. Теперь на острове не найдется ни одного туземца, который мог бы мечтать о подобной кладке. Вдоль по верху ее стоял ряд странных фигур, не то идолов, не то пугал. Лица были вырезаны и окрашены, глаза и зубы У них были из раковин, волосы и яркие платья развевались от ветра, некоторые из них приводились в движение дерганьем. Выше к западу есть острова, где подобные фигуры выделывают и no-настоящее время; но здесь, на этом острове, если и делали когда-либо, то теперь применение и самое воспоминание о них давным-давно забыты. Страшно, что все эти пугала были свежи, как только что вынесенные из лавки игрушки.