Страница 95 из 120
— Я едва могу поверить этому известию, — сказал Оксфорд. — Если бы даже Эдуард и согласился отправиться обратно за море с пятьюдесятью тысячами англичан, то в войске его есть довольно гордых вельмож и храбрых воинов, которые воспротивятся столь постыдному намерению.
— Деньги Людовика, — отвечал канцлер, — нашли благородные руки, готовые принять их, а французское вино затопило всю английскую армию; смятение и беспорядок не знали никаких границ, и Амьен, местопребывание Людовика, наполнился таким множеством пьяных английских стрелков, что даже особа короля французского находилась почти в их власти. Чувство народной гордости было совершенно забыто в этой всеобщей попойке, и те из них, которые хотят еще сохранить приличия и казаться мудрыми политиками, говорят, что они пришли во Францию по соглашению с герцогом Бургундским и что так как герцог не присоединился к ним, как обещал, со своими силами, то судя по времени года и по невозможности получить зимние квартиры, они из благоразумия и предосторожности возвращаются с торжеством домой, взяв с Франции контрибуцию.
— И предоставя Людовику, — прибавил Оксфорд, — полную свободу напасть на Бургундию со всеми своими силами.
— Вовсе нет, друг Филипсон, — сказал герцог Карл, — знай, что между Бургундией и Францией существует на семь лет мир, а если бы он не был заключен и подписан, то мы бы нашли средства воспрепятствовать этому договору между Эдуардом и Людовиком, хотя бы даже нам пришлось на свой счет кормить говядиной и поить пивом этих прожорливых островитян в продолжение всей зимы. Господин канцлер, вы можете нас оставить, но будьте поблизости, на случай если я вас потребую.
Когда министр вышел из палатки, герцог, к суровому и самовластному характеру которого примешивалось много доброты и даже великодушия, подошел к ланкастерскому лорду. Граф стоял пораженный, как громом, последними известиями.
— Бедный мой Оксфорд, — сказал он, — тебя поразило это известие; ты уверен, что оно произведет роковое действие на план, в который твое храброе сердце так неизменно верило. Я бы желал, ради тебя, задержать англичан несколько подольше во Франции, но если бы я на это покусился, то, нарушив мир с Людовиком, я лишил бы себя возможности наказать швейцарские кантоны и послать войско в Англию. Но дай мне только неделю, чтобы успеть проучить этих горцев, и тогда ты получишь от меня войско, гораздо более многочисленное, нежели ты, по скромности своей, просил у меня на ваше предприятие; а между тем я постараюсь, чтобы Блакборн и его любимые стрелки не получили ни одного корабля для переправы из Фландрии. Не унывай, ты будешь в Англии гораздо раньше их, и повторяю тебе, надейся на мою помощь, само собой разумеется, с тем чтобы мне была обеспечена уступка Прованса. Бриллианты нашей родственницы Маргариты мы должны на некоторое время оставить у себя; и, может быть, под залог их, с прибавкой наших собственных, достанем золота у наших фламандских ростовщиков, которые даже и государю своему не верят без достаточного обеспечения. Вот до какой крайности довело нас ослушание наших подданных.
— Увы! Государь, я был бы неблагодарный человек, если бы усомнился в искренности ваших добрых намерений. Но кто может понадеяться на счастье войны, особенно когда обстоятельства требуют немедленной решимости? Вам угодно было иметь ко мне некоторую доверенность. Позвольте же, ваше высочество, я сяду на лошадь и поскачу за Бидерманом, если он уже уехал. Я не сомневаюсь, что заключу с ним условие, которое обеспечит ваши юго-западные границы. Тогда вы можете безопасно приводить в исполнение вашу волю в Лотарингии и в Провансе.
— Не говори мне об этом! — вскричал герцог. — Ты забываешь, кто я, предполагая, что государь, давший слово своему народу, может взять его обратно, как купец, который торгуется о цене своих дрянных товаров. Ступай и будь уверен, что мы тебе поможем, но мы предоставляем себе решить, как и когда мы это сделаем. Однако, принимая искреннее участие в несчастной родственнице нашей Маргарите Анжуйской и из расположения к тебе, мы не будем более медлить. Армия наша получила уже приказание сегодня вечером выступить и идти на Невшатель, где эти гордые швейцарцы на опыте увидят, что значит огонь и меч, который они сами на себя навлекли.
Оксфорд тяжело вздохнул, но не стал более возражать и хорошо сделал, так как этим он, вероятно, еще более раздражил бы вспыльчивого Карла и, конечно, нисколько не сумел бы убедить его изменить принятое им намерение.
Он простился с герцогом и отправился обратно к Кольвену, которого застал озабоченным делами и подготавливающим план передвижения артиллерии, которое, вследствие дурного устройства лафетов и плохих дорог, было в то время гораздо более затруднительно, чем в наше время. Начальник артиллерии принял Оксфорда с радостью, поздравляя сам себя с честью быть его товарищем в продолжение похода. Он уведомил его, что по именному повелению герцбга он принял все нужные меры, чтобы, оставаясь по его желанию неизвестным, он в то же время пользовался бы всем, что только было возможно достать в лагере.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ГЛАВА XXIX
Оставим на время графа Оксфорда, следующего в поход за упрямым герцогом Бургундским. Герцог считал этот поход пустым набегом, более похожим, по его мнению, на охоту, нежели на настоящую войну, но проницательный граф Оксфорд придавал этой войне гораздо более значения и предвидел опасность. Между тем Артур де Вер, или молодой Филипсон, следуя за своим проводником, благополучно, хотя и весьма медленно, подвигался по дороге в Прованс.
Положение Лотарингии, занятой армией герцога Бургундского и опустошаемой шайками бродяг, делало путешествия настолько опасными, что часто было необходимо сворачивать с большой дороги и пробираться окольными путями, чтобы только избежать опасных встреч.
Артур, наученный опытом не доверять чужим людям, имел, однако, основательные причины вполне положиться на своего проводника, провансальского уроженца Тибо. Он знал в совершенстве дорогу, по которой они ехали и, как казалось Артуру, верно исполнял свою обязанность. Благоразумие, приобретенное Артуром в путешествиях, а еще более то, что ему необходимо было сохранять до времени свое инкогнито, заставили его отложить в сторону спесь и холодность, выказываемые обыкновенно вельможами и рыцарями людям низшего звания. К тому же, как вполне основательно заключил Артур, свободное обращение с этим человеком, который казался очень смышленым, могло доставить Артуру более возможности судить об образе мыслей и благонадежности его проводника. За эту снисходительность Тибо сообщил ему подробные сведения о стране, к которой они приближались.
Когда они достигли границы Прованса, разговор Тибо сделался еще оживленнее и занимательнее. Ему не только были известны названия и история всех замков, мимо которых они проезжали, но он сохранял в свежей памяти рыцарские похождения храбрых витязей и баронов, которым эти замки теперь принадлежали или которые владели ими в далеком прошлом. Он мог рассказать о их подвигах против сарацинов и об усердии, с которым они старались освободить Гроб Господний из рук неверных. Затем Тибо начал рассказывать о трубадурах, природных певцах Прованса, рыцарские повести которых, переведенные на английский язык, были очень хорошо известны как Артуру, так и всей знатной молодежи в его отечестве. Тибо очень гордился тем, что дед его, хотя и незнатного происхождения, но, быв одарен замечательным талантом, принадлежал к вдохновенному музами сословию, песни которого производили столь сильное впечатление на нравы и обычаи его века. Жаль только, что сочинения трубадуров, вменяя в первую обязанность жизни мечтательный образ мыслей, переступающий иногда границы чистой, платонической любви, располагали к неге и портили нравственность.