Страница 24 из 29
До геостационарной орбиты, где работает большинство связных спутников, и этот лазер не добивает — расстояние в два раза больше, рассеяние в четыре раза сильнее, да и спутник-ретранслятор виден наземным пунктам управления непрерывно, поэтому какие-либо действия, предпринятые против него, будут сразу отмечены оператором.
Рентгеновские же лазеры с ядерной накачкой на такое расстояние бьют, но имеют куда большую угловую расходимость, то есть требуют гораздо больше энергии, и эксплуатация такого оружия не останется незамеченной, а это уже переход к открытым боевым действиям. Так что спутники на геостационарной орбите можно условно считать неуязвимыми. Да и в случае с ближними орбитами речь пока может идти только о перехвате и уничтожении одиночных КА. Планы тотальной космической войны типа «Стратегической оборонной инициативы» продолжают оставаться нереальными.
Игорь Афанасьев , Андрей Суворов
Главное путешествие Антона Чехова
Чехов на борту парохода «Петербург», октябрь — ноябрь 1890 года. Фото судового врача А.В. Щербака, подаренное «симпатичному д-ру А.П.Чехову». ИЗ АРХИВА АВТОРА
Ровно 120 лет назад, 21 апреля 1890 года, красивый и молодой Антон Чехов с дорожной фляжкой коньяка через плечо и револьвером Smith & Wesson в кармане прощался с родными и друзьями на Ярославском вокзале. Он отправлялся на «край географии» — на Сахалин и далее вокруг Азии.
Некогда один из биографов Чехова назвал его «человеком с кровью странника в жилах». И это очень верно. Родившись 17 января (29-го по новому стилю) 1860 года в вольном городе Таганроге, он ребенком любил глазеть на корабли и пеструю разноплеменную толпу в порту и мечтал о дальних походах. «В детстве у меня не было детства», — с горечью вспоминал писатель. На вывеске отцовской лавки, где Антоша с братьями должны были торчать с рассвета до полуночи, значилось: «Чай, кофе и другие колониальные товары» — казалось бы, знак связи с широким миром. Но постылая лавка с маленькими зарешеченными окошками больше походила на тюрьму, и единственным удовольствием там было чтение в свободные минуты. Даже не просто чтение, а соучастие в подводных плаваниях капитана Немо, в пленяющих воображение странствиях Ливингстона по Африке, приключениях русского «Миклухи-Маклая» в тропиках Новой Гвинеи. Особое влияние на юного Чехова оказал «Фрегат «Паллада» Ивана Гончарова. Оттуда он почерпнул любимую максиму: «Как прекрасна жизнь, между прочим, и потому, что человек может путешествовать».
Жажда путешествий — это, конечно, состояние души. Но чтобы утолить ее, нужен был характер. Твердость характера Чехов проявил еще в юности. В 16 лет он с младшей сестрой остался «на хозяйстве» в Таганроге, когда отец с семьей сбежал от долгов в Москву. Антон сумел распродать остатки домашнего скарба, отослать вырученные рубли отцу, окончить гимназию и поступить в 1879 году в Московский университет. Именно он, хотя были два старших брата, Александр и Николай, стал опорой всей семьи, подрабатывая сочинением юморесок и рассказов для сатирических журналов. После окончания университета ближние и дальние поездки становятся жизненной потребностью молодого доктора и литератора. В 1888 году вместе с сыном своего покровителя Алексея Сергеевича Суворина, издателя газеты «Новое время», он отправляется в первый раз за границу: из Феодосии через Новый Афон, Сухум, Батум и Тифлис в Бухару и Персию. Однако уже в Баку его спутника ждала телеграмма о смертельной болезни младшего брата, пришлось возвращаться. «Судьбе угодно было повернуть мои оглобли назад», — сетовал Чехов в письме другу, поэту Алексею Плещееву. Но увиденное по пути в Баку — «впечатления новые, резкие, до того резкие, что все пережитое представляется мне теперь сновидением» — только усилило жажду дальних странствий.
В том же 1888 году «коротким воплем» он откликается на неожиданную смерть Николая Пржевальского накануне его пятой экспедиции в Центральную Азию и Тибет — передовой статьей в «Новом времени». Размышляя о подобных «людях подвига» (Стэнли, Миклухо-Маклай, Ливингстон), Чехов утверждает, что для любого общества «подвижники нужны, как солнце», ибо они олицетворяют «высшую нравственную силу»: «Один Пржевальский или один Стэнли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг».
Цели и средства
Поездку на Сахалин и возвращение на пароходе вокруг Азии в Одессу в 1890 году Чехов планировал как единое путешествие на Восток. Главной целью был Сахалин. На уничижительный отзыв Суворина («что за дикая фантазия», «Сахалин никому не нужен и не интересен») Чехов резко ответил 9 марта 1890 года: «Сахалин может быть не нужным и не интересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов… Это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный». Узнав о задуманном, родные, друзья и знакомые наперебой отговаривали его от опасного предприятия, но Чехов был непреклонен. И только в обычной своей шутливой манере просил друзей перед отъездом «не поминать лихом», а в случае «утонутия или чего-нибудь вроде» делал (в письме Суворину) наследницей сестру Марию: «...она заплатит мои долги».
Вояж вокруг Азии мыслился развлекательным «контрастом» к первой, исследовательской, части маршрута. Писатель хотел посетить Японию, познакомиться с великими цивилизациями Азии — китайской и индийской, вдохнуть жар Аравийской пустыни, пересечь Индийский океан, проплыть недавно прорытым Суэцким каналом, побродить по Константинополю — наследнику древней столицы Византии.
Надо отметить, что по частям этот маршрут был уже освоен. Транссибирской железной дороги еще не существовало, но по Сибирскому тракту («самой большой и, кажется, самой безобразной дороге во всем свете») неслись экипажи с чиновниками и офицерами, тащились обозы переселенцев, брели партии каторжных. В Томске издавался даже путеводитель — сибирский «дорожник». Существовал и речной маршрут, по Амуру и Шилке, по которому сибирские купцы везли чай из Китая. Морской же путь из Черного моря до дальневосточных портов был проложен в 1880 году судами Добровольного флота.
Но Чехов, кажется, был первым, кто замкнул круг. Ехал он с «корреспондентским билетом» «Нового времени», но за свой счет. Издатель предоставил солидный кредит, а писатель обещал посылать путевые очерки в счет долга. Расходы же предстояли немалые. Один только билет на пароход Добровольного флота стоил около 500 рублей, а, например, наем дома на Садово-Кудринской, где жила вся семья (ныне Музей А.П. Чехова), — 650 рублей в год. Кстати, семья сразу съехала из этого дома и к возвращению Антона Павловича сняла куда более скромный флигелек на Малой Дмитровке.
К своему главному путешествию писатель готовился основательно. В первоначальном списке ученой литературы, которую он считал нужным проштудировать, значилось 65 названий. К работе были подключены друзья и родственники: они слали атласы и редкие книги, делали выписки в библиотеках, делились советами. Незадолго до отъезда Чехов писал Суворину: «Еду я совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий. Нет у меня планов ни гумбольдтских, ни даже кеннановских. Я хочу написать хоть 100–200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья». Однако Антон Павлович по обыкновению скромничал.
Южный Сахалин. Чехов (стоит справа) на пикнике в честь японского консула, октябрь 1890 г. Фото А. фон Фрикена
По Сибири
Дорога из Москвы на Сахалин «в 4500 верст» (4800 километров) заняла 81 день (включая 11-дневное плавание по Амуру) и была похожа на «тяжелую, затяжную болезнь». Чехов выбрал такое начало: поездом до Ярославля, пароходом по весенним разливам Волги («раздолье удивительное») и Камы («прескучнейшая река»), опять поездом через Уральские горы до Тюмени. А далее началось «конно-лошадиное странствие» с «полосканием в невылазной грязи» Западной Сибири, поломками и опрокидываниями тарантаса, «ужасными перевозами через реки» — Иртыш, Обь, Томь. Настроение Чехова и тональность его писем меняются с переездом в Восточную Сибирь: несмотря на «убийственную дорогу», здесь уже пьянит «обилием зелени» весна. «От Байкала начинается сибирская поэзия», — отмечает он и, переплывая «славное море», поражается: «... сам я видел такие глубины со скалами и горами, утонувшими в бирюзе, что мороз драл по коже».