Страница 1 из 29
Наследники рабов-поработителей
Либерия непохожа на другие африканские страны. Ко времени, когда бывшие колонии еще только стали получать независимость, Либерия была независимой уже сто лет. Когда соседние государства задыхались в нищете, в Либерию текли многомиллионные инвестиции. Сейчас, после двух продолжительных гражданских войн, страна лежит в развалинах, а люди, словно очнувшись после страшного похмелья, с ужасом оглядываются назад и пытаются наладить мирную жизнь.
Машину сильно трясло. Но все же я развернул пакет и достал из него кусок жареного мяса. Как и другие пассажиры, я купил его десять минут назад у хмурой торговки, расположившейся у полицейского блокпоста. Мясо было горячим и жестким. «Да это собачатина», — вдруг произнесла сидевшая рядом со мной женщина. Она вытащила кусок изо рта и принялась разглядывать его в свете заходящего солнца.
День получился длинным. Рано утром я вышел из автобуса на окраине Кенемы, крупнейшего в Сьерра-Леоне центра добычи алмазов. Алмазы меня не интересовали. Несколько раз в день отсюда к либерийской границе отправлялись ржавые, набитые пассажирами тойоты и ниссаны. После войны это был единственный транспорт, на котором можно было попасть в страну, если не считать нерегулярных авиарейсов из некоторых стран в Монровию.
Не успел я отойти от автобуса на несколько шагов, как ко мне подошли двое. У одного на плече болтался автомат. Другой держал в руке погремушку. Я уже знал, что за этим последует. Документы у редких иностранцев здесь проверяет каждый, у кого есть минута свободного времени и хоть какая-то власть.
Молодожены охотно фотографируются у так называемого Павильона Столетия. Прежде здесь проходила церемония инаугурации президента
«Можно взглянуть на ваши документы? — спросил тот, что с погремушкой. На нем были желтые штаны из занавесочной ткани и желтая рубаха навыпуск. — Вы здесь по заданию неправительственной организации?» — парень ткнул погремушкой в мой паспорт. Автоматчик, одетый в мешковатую форму с нашивкой Police, меланхолично полировал ладонью дуло своего автомата. «Нет, — сказал я. — Просто пытаюсь добраться до Либерии». Погремушечник передал паспорт автоматчику. Тот пролистал его, поскреб фотографию ногтем. «Русские не говорят по-английски, — сказал он. — Я видел русских пилотов. Все, что они могут сказать, — это «деньги» и «завтра». — «Я не пилот, и без английского я бы сюда не сунулся». На лице погремушечника появилось некое подобие улыбки. «Я Джозеф, журналист. Работаю на правительственный бюллетень — здесь, в Кенеме». Мы пожали друг другу руки и по пыльной улице двинулись вниз, к рынку, где можно было найти машину в сторону либерийской границы. «Тебе не следовало приезжать сюда, — сказал Джозеф. — Нехорошее время. Война сделала людей в Сьерра-Леоне злыми, но в Либерии люди просто потеряли разум. Один Бог может помочь тебе вернуться оттуда живым». В этой стране, где мужчины надевают к воскресной службе строгий костюм, а женщины — шляпки с тряпичными цветами, слово Бог не произносят всуе. «Я сделаю все, чтобы не дать Ему повода оставить меня своими заботами», — сказал я. Джозеф кивнул — ответ его удовлетворил. «Если бы ты приехал сюда до войны, тебе бы не пришлось задерживаться в Кенеме. И менять машину на границе, чтобы добраться до Монровии, не понадобилось бы. До войны прямые автобусы ходили каждый день: Фритаун — Монровия! Кенема — Монровия! А сейчас границу могут пересекать только ооновские машины».
«Говорят, дорога к границе совсем разбита», — сказал я. «Дороги больше нет, — кивнул Джозеф. — Сейчас, в сухой сезон, эти 80 миль на джипе часов восемь будете плестись. А на обычной легковушке и все десять, а то и двенадцать, если вообще не застрянете в грязи».
Гражданские войны, длившиеся и в Сьерра-Леоне, и в соседней Либерии все девяностые годы, погрузили обе страны в полный хаос. Особенно катастрофическими последствия войны оказались для Либерии, куда я направлялся. Ведь до начала 1980-х по меркам Африки это было сверхблагополучное государство. Над ним с самого начала держали руку Соединенные Штаты Америки . Задолго до отмены рабства они пытались решить «негритянскую проблему» и не придумали ничего лучшего, как начать возвращать получивших свободу рабов на их историческую родину. Для этого было организовано Американское колонизационное общество, которое выкупило на побережье Западной Африки у местного вождя участок земли и в 1820 году доставило сюда первую группу переселенцев. Это были относительно образованные и культурные люди, которые свою жизнь организовали по образу и подобию американской, то есть установили выборную демократию, но отнюдь не для всех — местные жители, составлявшие подавляющее большинство, не имели никаких прав и фигурировали в законе провозглашенной в 1847 году Либерии как «племена». Почти полтора столетия одни африканцы держали на положении полурабов других африканцев, и, хотя страна жила вполне благополучно, тем это в конце концов надоело. В 1980-м в результате переворота к власти пришел Сэмюэл Доу — полуграмотный представитель коренного населения, который за девять лет довел страну до гражданской войны, последствия которой мне предстояло увидеть.
Этот грузчик металлолома, как и многие в стране, работает на одну из китайских компаний
На рыночной площади, возле будки Liberia Taxi Stand, стояла старая полноприводная тойота. Пикап цвета грозового неба был прикрыт от солнца куском грязного брезента. Сзади двоящимися бело-красными буквами на нем было написано: God save the travelers — «Боже, храни путников». Хозяин Liberia Taxi Stand дремал в самодельном кресле, вокруг на красной земле сидели многочисленные пассажиры.
«Когда отправляется машина?» — спросил я старуху с большим пестрым тюком. Это был глупый вопрос: здесь машины отправляются, только когда продано последнее пассажирское место. «Спроси у шефа, белый мальчик». Было видно, что она сидит так уже несколько часов. Хозяин Liberia Taxi Stand лениво показал два пальца: осталось два места. «Эй, белый мальчик, — сказала старуха. — У тебя же полно денег. Заплати за двоих и уедешь быстрее». Я посмотрел на Джозефа. «Можно прождать до утра, — сказал он. — Но тем, кто уже купил место, они разрешают спать в офисе». Судя по размерам будки Liberia Taxi Stand и числу ожидающих, спальное место в офисе без борьбы получить бы не удалось.
Пассажиры с надеждой посмотрели на меня, но я сбросил рюкзак и уселся на землю. «До войны, — сказал Джозеф, — люди ездили много, а сейчас не могут заполнить даже одну машину. — Он протянул руку: — Мне пора». Я показал на погремушку: «Зачем она вам?» — «Купил дочке, ей три недели. — Он встряхнул погремушку, и она громыхнула своим пластмассовым нутром. — До войны игрушки были у всех детей. Потом их не было совсем, недавно вот опять появились».
Последнего пассажира пришлось ждать несколько часов. Это была женщина с лицом, выражавшим крайнюю озабоченность. У нее было что-то не то с документами. На блокпостах она вся съеживалась и просительно протягивала паспорт. Полицейским паспорт не нравился. Они кривились и надолго ее куда-то уводили. За несколько дней до того во Фритауне я видел большой плакат: No help for sex, no sex for help. На нем была изображена девушка, отталкивающая от себя похотливого мерзавца в форме. Но, судя по тому, что каждый раз, возвращаясь, женщина начинала пересчитывать деньги и при этом сокрушенно качала головой, здесь был другой случай.
Но блокпосты — это позже, а пока что, услышав ее растерянное «Это собачатина!», другие пассажиры дружно перестали жевать, словно у них скулы свело судорогой. «Водитель, — крикнул кто-то. — Останови машину». Скрипнули тормоза. Все, кроме старухи с пестрым тюком, вывалили из кузова на красную, расползающуюся под ногами землю. Почти стемнело. Слабый свет едва пробивался через густые деревья, аркой сходящиеся над пустой дорогой. «Она что, продала нам собачатину?» — спросил неизвестно кого парень, сидевший рядом со мной, но ему не ответили. Несколько минут все стояли молча, не зная, что делать. «Идите-ка сюда!» — неожиданно позвала оставшаяся в кузове старуха. Продолжая жевать, она перегнулась через борт и выплюнула на ладонь две черные горошины. «Охотничья дробь, — с облегчением заключил парень, — буш мит (мясо из буша)». Народ быстро расселся по своим местам. «Чье это мясо?» — спросил я соседа. «Наверное, обезьяны, — сказал он. — Но кто это может знать, кроме охотника?»