Королева Виктория

Несмотря на давний совет принца Альберта, который настойчиво предлагал ей создать в Англии новую монархическую традицию, в соответствии с которой британская монархия должна быть выше партийной политики, королева так и не научилась придерживаться строгих ограничений конституционной монархии. Откровенно говоря, не придерживался таких ограничений и сам принц Альберт, который часто выступал от имени королевы и вольно или невольно переступал пределы конституционного порядка. От случая к случаю он разделял мнение королевы, наиболее четко сформулированное бароном Штокмаром, что премьер-министры являются «временными руководителями правительства», они приходят и уходят, а монарх всегда остается и является «постоянным премьером».

Так, например, когда в 1852 г. консерваторы потерпели поражение на выборах, а лорд Дерби предложил королеве назначить на пост премьер-министра лорда Ланздауна или лорда Рассела, королева посоветовалась с мужем и отказала обоим, поднявшись, таким образом, выше партийных предпочтений. В конце концов главой правительства стал добрый, мягкий и совершенно «безопасный» лорд Абердин, которому принц Альберт просто вручил список предполагаемых кандидатов на министерский пост, чего никогда прежде не делал. Подобным же образом он поступил шесть лет спустя, когда оказался перед перспективой возвращения на пост главы правительства лорда Пальмерстона. По мнению принца Альберта и королевы, Пальмерстон проводил ошибочную политику в Италии, и поэтому они решили ни в коем случае не допускать к власти этого «старого итальянского мастера», а новым главой правительства стал лорд Грэнвилл.

Однако такая политика не всегда приносила свои плоды. Так, например, в 1880 г. королева вновь вознамерилась не допустить к власти ненавистного мистера Гладстона — самого «ужасного» из руководителей правительства, — но все ее попытки оказались тщетными. Она вынуждена была уступить давлению конституционного порядка и поручить ему во второй раз сформировать правительство страны.

Во время аудиенции с ним 23 апреля она вела себя «подчеркнуто вежливо», утешая себя мыслью, что семидесятилетний «полоумный подстрекатель и смутьян» не продержится у власти слишком долго. Да он и сам признался королеве, что чувствует себя неважно, сильно устал, измотан и вряд ли сможет отдавать работе все свои силы. Королева была довольна такой самооценкой Гладстона, однако ее личный секретаре Понсонби заметил, что тот выглядит намного лучше, чем пытается показать. Между тем королева по-прежнему отдавала предпочтение своему «самому умному, самому способному, самому мудрому из премьер-министров» и продолжала регулярно переписываться с Дизраэли, советоваться с ним по наиболее важным вопросам государственной жизни и внешней политики страны, но делала это тайно, чтобы не вызвать нареканий со стороны законно избранного правительства, «Вы вполне можете быть полезным для меня, — писала она ему, -как в вопросах моей семейной жизни, так и в решении важных общественных задач». Что же до нового премьер-министра, то с ним она общалась «лишь по самым формальным поводами не изъявляла никакого желания расширять эти контакты».

Во время процедуры утверждения в должности главы кабинета королева попросила Генри Понсонби сообщить Гладстону, что в стране не должно быть «никаких демократических уклонов, никаких попыток радикально изменить внешнюю политику предыдущего правительства, никаких кардинальных перемен в Индии и никаких сокращений государственных расходов. Иначе говоря, новое правительство не должно допускать никакого понижения того высокого статуса страны, который был достигнут в предыдущие годы».

Однако уже в первые месяцы работы нового правительства многие ее опасения на этот счет стали оправдываться. Глад-стон не внял доводам королевы и фактически игнорировал все ее инструкции и указания. Вскоре она пришла к печальному выводу и тут же сообщила его кронпринцессе, сказав, что это «самое слабое правительство из всех, с которыми ей приходилось иметь дело». К примеру, министр иностранных дел лорд Грэнвилл оказался «абсолютным ничтожеством» и просто пренебрегал выполнением своих непосредственных обязанностей, а министр по делам колоний лорд Дерби был настолько слаб и некомпетентен, что оставил все свои дела в «ужасном беспорядке». Что же касается самого Гладстона, то он с трудом справлялся с огромным потоком поступающей от королевы корреспонденции и считал, что «она сама может убить любого человека».

Находясь во главе правительства, Дизраэли всегда внушал королеве, что ее роль в политической жизни страны на самом деле более важная, чем роль любого министра или даже премьер-министра. И самые ярые противники монархического режима не могут не признавать этого. Такой же точки зрения он придерживался и находясь в оппозиции. Когда на открытии сессии парламента в 1881 г. королева выразила протест против ухода из Кандагара в Афганистане и наотрез отказалась признать этот шаг в качестве правительственной программы, кабинет министров был возмущен и пригрозил отставкой, что заставило ее отказаться от своих слов. Однако в последующие месяцы королева всячески демонстрировала свое недовольство политикой правительства и не соглашалась принимать у себя министров, а затем надолго уехала в Осборн. А перед ее отъездом в загородную резиденцию министр внутренних дел набрался смелости и напомнил ей, что с точки зрения конституционных принципов речь королевы в парламенте должна отражать не ее собственные взгляды или предпочтения, а общее мнение кабинета министров. Посчитав мнение правительства крайне ошибочным и даже губительным для страны, королева попросила младшего сына, принца Леопольда, выяснить мнение Дизраэли по этому поводу. Тот немного подумал и ответил, что мнение министра внутренних дел, безотносительно к существующим на сей день конституционным теориям управления страной, является полностью необоснованным. Это всего лишь «мелкая часть досужих парламентских вымыслов».

По сути дела, это был последний ценный совет, который премудрый Дизраэли посмел дать своей королеве. В апреле 1881 г., измученный астмой, хроническим бронхитом и огромным количеством медикаментов, которые врачи предписали ему в качестве панацеи от всех болезней, лорд Биконсфилд умер и был похоронен рядом со своей женой в поместье Хьюнден. В течение всего периода затянувшейся болезни Дизраэли королева постоянно интересовалась состоянием его здоровья и переживала за нега, как за родного человека, но когда спросила, хочет ли он, чтобы она навестила его, тот произнес свою последнюю печальную шутку: «Нет, лучше ей этого не делать, а то она попросит меня передать весточку ее покойному Альберту». А его последними словами перед смертью, аккуратно зафиксированными письменно, были следующие: «Конечно, я предпочел бы еще немного пожить, но при этом не боюсь смерти».

Королева была так опечалена его смертью, что даже не замечала слез, когда писала письмо лучшему другу Дизраэли и его личному секретарю Монтагью Корри. «Эта утрата настолько невосполнима... Никогда еще у меня не было такого преданного премьер-министра, и таких верных друзей осталось очень мало. Его невыразимая симпатия ко мне, его мудрые советы — все это имело для меня огромную ценность даже тогда, когда он уже не занимал пост главы правительства. Хотя за последние годы я потеряла очень много бесценных друзей, эта утрата оказалась для меня самой горькой». Удар был настолько сильным, сообщала она старшей дочери, что в течение нескольких дней королева просто не могла прийти в себя. Лорд Биконсфилд действительно был для нее «самым верным и самым преданным другом и самым мудрым советником». А лорду Бэррингтону, который временно исполнял обязанности личного секретаря лорда Биконсфилда, когда Монтагью Корри вынужден был сопровождать свою больную сестру для лечения за границей, она написала, что «никакие слова не могут выразить того, как ей печально, как убита она этой страшной и невосполнимой утратой... Его доброе отношение к королеве никогда и ни при каких обстоятельствах не будет забыто, и ей будет вечно недоставать этого доброго и благородного человека».