Королева Виктория

Однажды престарелый граф Хацфелд, которому трудно было добраться до бильярдной комнаты, и который в то же время не мог прожить и минуты без своей любимой сигары, вынужден был лечь на пол в своей спальне и выпускать дым в печную трубу. А король Саксонии был менее изобретательным и просто курил там, где его не могли увидеть. Однажды придворные были шокированы тем, что король степенно поднимался по парадной лестнице дворца с сигарой в зубах. А те придворные, которые втайне курили в других местах, постоянно носили в карманах завернутые в бумагу листочки мяты, так как никто не мог знать, когда королева потребует того или иного придворного к себе, и даже присутствие на церковной службе не могло служить достаточно веским основанием для опоздания.

По мере того как за последние годы придворные королевы все больше и больше привязывались к ней, сама она становилась все более капризной и трудной в общении. Она часто сердилась по пустякам, требовала от подчиненных невозможного, а когда просила совета или помощи, то очень злилась, если этот совет не совпадал с ее точкой зрения. Королева не любила, когда ей задавали слишком много вопросов, и в особенности таких, которые требовали от нее большого напряжения или предполагали ошибочные ответы. В этих случаях она просила изложить адресованный ей вопрос в письменном виде, чтобы навести справки или просто обдумать ответ. Это приводило к тому, что ее личные секретари, как правило, были перегружены бумажной работой, причем зачастую настолько срочной и безотлагательной, что трудиться им приходилось до поздней ночи.

Но большая часть их работы вообще не имела никакого значения и была предназначена для личного пользования королевы. Эти запросы секретари оформляли на отдельных листах и отправляли королеве. Среди таких бумаг можно назвать разрешения на покупку тех или иных книг, на снятие копий с каких-нибудь картин, Определение распорядка дня для придворных,' назначение или увольнение чиновников и т.д. Секретари занимались подготовкой и проведением важных придворных мероприятий, готовили назначение новых священников в придворные церкви, готовили распоряжения для наказания замеченных в пьянстве охранников и т. д. Все распоряжения королевы Генри Понсонби получал либо в устной форме, либо в письменной, и в них королева подробнейшим образом излагала свои желания, намерения и устанавливала сроки исполнения. Одно из таких писем, например, касалось недостойного поведения какого-то молодого человека благородного происхождения, служившего в колониальной администрации. Понсонби потребовалось не более четверти часа, чтобы разобраться с ним и принять соответствующие меры. Однако были случаи, когда над требованиями королевы приходилось работать по нескольку часов. К примеру, сэр Фредерик Лейтон, президент Королевской академии, попросил у королевы разрешения сделать копию ее портрета, выполненного известным художником Мартином Арчером Ши. Королева отказала ему и объяснила свой отказ следующим образом: «Это ужасная вещь, которая совершенно не похожа на меня». Другой художник попросил разрешения сделать гравюру с одной из картин, которые он написал незадолго до этого. «Определенно нет, — решительно воспротивилась королева. — Картины получились не совсем удачными, а сам художник показался мне слишком настырным».

Одна известная леди обратилась к королеве с просьбой разрешить ее дочери собрать материал для статьи о королевской конюшне и тоже получила отказ. «Это ужасная и чрезвычайно опасная женщина, — ответила королева. — Пусть возьмет факты из других газет». Такой же решительный отказ получил даже известный литератор Оскар Уайльд, который просил разрешения переписать некоторые юношеские стихи королевы. «Господи, чего только не придумают эти люди! — возмущалась королева. — Им даже в голову не приходит, что королева не написала за всю свою жизнь ни единой серьезной, смешной или какой бы то ни было другой строчки. Это все результат досужих измышлений или просто мифов» [54]. Даже медики однажды обратились к ней с просьбой дать великодушное согласие на то, чтобы новой медицинской школе в Эдинбурге было присвоено ее имя. «Да, — ответила королева, — но только при том непременном условии, если в ней не будет кабинета для вивисекции» [55].

Чтение писем и составление ответов на них отнимало большую часть времени у секретарей королевы, причем писем, приходящих из-за рубежа, было ничуть не меньше, чем внутри страны. Многие из зарубежных посланий вообще не стоили того, чтобы на них отвечать. Одни корреспонденты пытались продать королеве каких-то красных или голубых кошек, другие спрашивали совета у «мадам и дорогой матери», как вернуть сына, который почему-то остался в Индии, и т.д.

Однако бумажная работа составляла лишь часть, хотя и наиболее трудоемкую, обязанностей Генри Понсонби. Он должен был внимательно следить за всеми предписаниями при дворе, за соблюдением всех чинов и титулов и просматривать все петиции и прошения, адресованные непосредственно королеве. Многие из них, не имевшие к ней никакого отношения, он вообще выбрасывал в корзину. Кроме того, личный секретарь часто вмешивался в конфликтные ситуации между отдельными членами королевского семейства и принимал самое непосредственное участие в восстановлении нормального порядка среди придворных. Так, например, он сделал все возможное, чтобы успокоить довольно нервную и неуравновешенную маркизу Эли — вдову, страдающую дефектом речи и вынужденную передавать поручения королевы «таинственным шепотом», который Генри Понсонби не мог разобрать, не напрягая слуха. Она жаловалась, что требования королевы «убивают ее», и обижалась, что ее величество не дала аудиенции ее сыну, потому что якобы невзлюбила его. «Это показывает, — говорил мажордом Томас Биддалф Генри Понсонби, — что у нее совершенно абсурдное отношение к королеве».

Генри Понсонби выполнял роль посредника не только между королевой и ее семьей, но и между королевой и немецким секретарем Германом Залем, который часто просто не понимал особенностей придворного этикета и обижался по пустякам, иногда даже не спускаясь к ужину. Немало конфликтных ситуаций возникало и между врачами, с одной стороны, и остальными придворными — с другой. Так, например, сэр Уильям Дженнер был радикальным тори и часто ругал на чем свет стоит либеральное правительство Гладстона. Подобные взгляды могли удовлетворить королеву, но никак не либерально настроенного Генри Понсонби, который часто вступал в открытый конфликт с врачом королевы, отстаивая свои взгляды. «Он нападает на престарелого лорда — хранителя печати Карлингфорда и совершенно глухого бывшего лорда-канцлера Кернза, — жаловался Понсонби своей жене. — И обвиняет их в том, что они не понимают его. Я припер сера Уильяма Дженнера к стене теми же аргументами, которые часто использует он сам, а в ответ услышал, что ничего подобного он не делал. В конце концов он упрекнул меня в том, что и я его не понимаю, и вообще посоветовал обратиться к специалистам, так как, по его мнению, у меня что-то происходит со слухом».

Несмотря на многочисленные стычки по политическим вопросам, Понсонби ценил Дженнера и считал его прекрасным врачом. Так же примерно он относился и к Джеймсу Риду. Но когда Рид впервые прибыл во дворец, ему сообщили, что поскольку он обычный доктор, то не имеет права есть за одним столом с придворными джентльменами, так как это нарушает традиции, сохраненные королевой. Джеймс Рид молча перенес эту обиду и стал давать собственный ужин, который предпочли посещать многие придворные, уставшие от тоскливой и скучной трапезы за общим столом.

Именно ради таких людей, как Джеймс Рид, Генри Понсонби решил смягчить суровые нравы в королевском дворце и придать придворной жизни больше шарма и веселья. Разумеется, тоскливое течение жизни в Лондоне никогда не было таким тягостным, как в Балморале, который ассоциировался у королевы со счастливыми днями супружества и который терпеть не могли ее министры. Многие гости отмечали, что здесь смертельная скука и невыносимое однообразие.

54

Королева была оскорблена до глубины души, когда после смерти ее зятя императора Германии Фридриха III в июне 1888 г. в Виндзор прибыл Оскар Уайльд, чтобы написать статью для газеты «Телеграф» о церковной службе, что должна была пройти в церкви Святого Георгия. Королева позволила ему осмотреть церковь, которая, по словам Генри Понсонби, произвела на него «большое впечатление». С тех пор Оскар Уайльд придерживался хорошего мнения о королеве Виктории. А после своего позорного поведения, когда он жил во Франции, он устроил дома вечеринку в честь бриллиантового юбилея королевы, куда пригласил шестнадцать своих школьных приятелей. Они приготовили для него огромный пирог, на котором написали по-французски: «К юбилею королевы Виктории». А в конце вечеринки гости стали распевать «Боже, храни королеву», чередуя эту песню с французской Марсельезой. Кто-то спросил Уайльда, который считал величайшими людьми XIX в. Наполеона Бонапарта, Виктора Гюго и королеву Викторию, видел ли он ее когда-нибудь. Он без колебаний ответил, что видел, и стал красочно описывать друзьям ее внешность. — «Огромный рубин в черном янтаре» — такова, по его мнению, манера поведения» (Richard Ellma

55

Королева всегда резко осуждала любое проявление жестокости но отношению к животным. Когда кронпринцесса написала ей о каком-то мерзавце, который застрелил ее «дорогую маленькую кошечку», потом повесил на дерево и отрезал у нее нос, королева ответила, что после письма долго не могла прийти в себя и все переживала из-за этой кошки. «Это ужасно, — писала она. — Этого мерзавца надо повесить на дереве. Я плачу вместе с тобой, так как обожаю домашних животных. Мы всегда надеваем нашим кошкам ошейник с инициалами «VR», и это спасает их от жестокости со стороны дурных людей. Наш сторож однажды подстрелил любимую кошку Беатрисы, так мы чуть было не разорвали его. Эти сторожа и охранники вообще очень глупые люди, но никто из них не смеет обижать наших милых животных. Думаю, что по умершим или погибшим животным нужно так же горевать, как и по близким людям» («Beloved Mama: Private Correspondence of Queen Victoria and the German Crown Princess», ed. Roger Fulford, 87). Когда в 1892 г. был издан указ, запрещающий охоту с охотничьими псами, королева была довольна таким решением, так как никогда по-настоящему не любила такой вид спорта («Journals and Letters of Reginald Brett», i, 160). Леди Холланд очень удивилась в декабре 1844 г., когда «дорогая маленькая королева просила у мясника на одной из выставок животноводства, чтобы он сохранил жизнь приготовленного на заклание быка» (Elizabeth, Lady Holland to her Son, 1821-1845, ed. The Earl of Ilchester, 1946, 221).