Королева Виктория

43. КОРОЛЕВСКИЕ ПРИВИЛЕГИИ И ПРЕРОГАТИВЫ

«Невозможно отрицать, что Ее Величество во многом полагается на свою прежнюю популярность».

Несмотря на случайные приветствия в адрес королевы и ее спорадическую поддержку со стороны общественного мнения, в целом придворные и члены правительства испытывали растущую обеспокоенность по поводу редкого появления королевы на публике и ее настойчивого желания продолжать затворничество.

Летом 1869 г. генерал Грей решил, что настало время убедить королеву отказаться от затворнической жизни и уговорить ее почаще появляться в обществе. При этом он не был уверен в том, что королева так уж больна, как это ему доказывал доктор Уильям Дженнер. Во всяком случае, не настолько сильно, чтобы отказываться от выполнения своих публичных обязанностей. Он считал, что премьер-министр должен напомнить королеве в самой деликатной и мягкой форме о долге перед страной. Гладстон с большим трудом уговорил ее оставить Осборн на несколько дней раньше, чтобы прибыть в Лондон для участия в важных общественных мероприятиях. Королева согласилась с его доводами, однако заявила, что это отнюдь не должно рассматриваться как прецедент для подобного поведения в будущем. Таким образом, королева присутствовала при открытии виадука в Холборне и моста Блэкфрайарз. Однако эти мероприятия не принесли ей желанного успеха. Возвращаясь в Букингемский дворец, королева отчетливо слышала недовольные выкрики прохожих.

Несколько месяцев спустя, в феврале 1870 г., она в очередной раз отказалась присутствовать на открытии работы парламента, что стало недобрым началом всего года. В этом же месяце принц Уэльский вынужден был предстать перед судом в качестве свидетеля по делу о бракоразводном процессе, в котором была замешана красивая и чрезвычайно неуравновешенная особа по имени Гарриет Мордант, признавшаяся мужу, что совершила акт прелюбодеяния с несколькими мужчинами, среди которых, по ее словам, был и его королевское высочество. Принц Уэльский самым решительным образом отмел все предположения о своей причастности к этому делу, но не смог опровергнуть того факта, что написал леди Мордант несколько писем весьма фривольного содержания. Таким образом, петиция сэра Чарльза Морданта была отвергнута судом на том основании, что его жена является не вполне здоровой в психическом отношении, страдает лунатизмом и вообще не может подавать иск в суд.

Королева была абсолютно убеждена в непричастности сына к адюльтеру, но не могла не выразить своего возмущения самим фактом его «интимного знакомства с молодой замужней женщиной». Она не без оснований считала, что такая связь может бросить тень на наследника престола и породить сомнения в его честности среди представителей средних и низших классов общества. Кроме того, она резко осудила то общество, в котором он предпочитал проводить свое свободное время, упрекнув его в «фривольности, эгоистичности и стремлении к получению удовольствий любой ценой». Как выразился сэр Чарльз Дилк, «королевский двор единодушно поддерживал принца Уэльского, но придворное окружение королевы оказалось гораздо более щепетильным в подобных вопросах, чем окружение самого принца Уэльского».

Принц же тем временем пропадал на скачках, проводил время в театрах и, казалось, совершенно не обращал внимания на острые заметки и памфлеты, которые время от времени появлялись в столичных газетах и журналах. А когда королева, доведенная до отчаяния едкими насмешками и карикатурами, начала упрекать сына, тот ответил, что у нее самой грехов не меньше. «Если ты вернешься в Лондон из Виндзора, — писал он матери, — а потом отправишься на часок погулять в парк (где меньше шума городского), то услышишь там много интересного про себя... Мы живем в радикальное время, и чем чаще люди будут видеть своего монарха, тем лучше будет для страны и для народа». Примерно такого же мнения придерживался и весь королевский двор и в особенности Генри Понсонби.

Генри Понсонби, который был назначен одним из конюших королевы вскоре после смерти принца-консорта, часто помогал генералу Грею в делах и считался его наиболее вероятным преемником, поскольку обладал живым умом, хорошим воображением и быстрым пером. Однако это назначение не состоялось прежде всего из-за резкой оппозиции со стороны королевской семьи, которой не нравились его «крайне радикальные взгляды». Генерал Грей был убежденным либералом и одно время даже сидел в палате общин, где отстаивал интересы либеральной партии. Генри Понсонби придерживался радикальных взглядов, а политические предпочтения его супруги вообще выходили за рамки дозволенного. Мэри Понсонби была довольно умной женщиной, она часто писала злободневные статьи в «Пэлл-Мэлл газетт» и имела весьма своеобразные взгляды по каждому вопросу, что признавал и сам Генри Понсонби. В конце концов это привело к тому, что против назначения Понсонби резко выступили не только дети королевы, но и ее кузен герцог Кембриджский, а также ее зять принц Кристиан. Однако королева пренебрегла этими демонстрациями, как писал Генри Понсонби, и «все-таки остановила свой выбор на мне, намекнув в то же самое время через настоятеля Виндзора, чтобы я был более осторожен в выражениях и не позволял своей жене компрометировать меня своими бессмысленными речами». Когда этот разговор каким-то образом стал известен Мэри Понсонби, она была возмущена до глубины души и заявила, что сама «очень не хочет быть скомпрометированной своим согласием пойти на такие уступки и фактически подчиниться чиновникам королевского двора».

Несмотря на затрапезный вид Генри Понсонби, на его слишком длинные брюки и дурную привычку излишне громко смеяться в комнате конюших, за что он получал выговоры от королевы, тем не менее она любила его с самого начала службы при дворе и считала, что благодаря своим уникальным человеческим качествам он может стать исключительно полезным личным секретарем. Он действительно обладал способностью докапываться до сути вещей и при этом не тратил время на пустяки. Кроме того, он был человеком чрезвычайно начитанным, эрудированным, прекрасно разбирался в мировой политике, мог быстро оценить способности тех или иных людей, понимал их проблемы и к тому же отличался редким терпением и трудолюбием. Обладая превосходным чувством юмора, Генри Понсонби мог внимательно выслушать любого человека, даже если тот был намного глупее его, и при этом не демонстрировал абсолютно никакого превосходства, раздражения или самой обыкновенной скуки. Он мог доходчиво и ясно выражать свои мысли, причем как устно, так и письменно, умел поддерживать нужный разговор и добиваться желаемого результата. Хотя он не считал себя крупным лингвистом или просто знатоком родного языка, неплохо знал итальянский, спокойно общался на французском и немецком, несмотря на то что вся корреспонденция на этом языке поступала исключительно немецкому секретарю. Причем знание немецкого было предметом его особой гордости, он не упускал случая пообщаться с немецкими гостями на их родном языке.

Однако самое главное достоинство Генри Понсонби заключалось в том, что он прекрасно понимал противоречивый и во многом неуживчивый характер королевы и никогда не пытался использовать ее слабости в своих целях. «Она не принадлежит, — подчеркивал он, — ни к одной более или менее приемлемой категории женщин-монархов. В ней нет даже намека на рафинированную английскую леди, не похожа она и на богатую англичанку из среднего класса, и уж тем более не напоминает она кого-либо из типичных принцесс какого-нибудь германского аристократического рода. Она никоим образом не походит и на своих троих предшественниц на британском троне. И тем не менее она правит этой страной уже больше, чем все они, вместе взятые. Иначе говоря, королеву просто невозможно спутать с кем-либо в нашем мире, и, вероятно, в будущей истории ей будет отведено уникальное место. Такие выражения, как «люди любят королеву Викторию» или «такого типа женщины», к ней просто неприменимы». Именно тонкое понимание характера королевы и его особенностей сделало Генри Понсонби столь полезным в качестве личного секретаря. Как и генерал Грей, он прекрасно понимал, как далеко он может зайти в отстаивании своих взглядов или в навязывании королеве чужого мнения. Понсонби мог долго и настойчиво внушать королеве взгляды, которые вызывали у нее протест, но как только он видел, что терпению королевы наступает конец, он тут же уступал ей и больше не возвращался к этой теме. «Когда она настаивала на том, что дважды два — пять, — писал он в воспоминаниях, — я деликатно напоминал, что все-таки склонен полагать, что будет четыре, а не пять. При этом она могла сказать, что видит разумное зерно в моих суждениях, но она точно знает, что будет пять, а не четыре. На этом я оставлял эту тему и больше к ней не возвращался, справедливо полагая, что дальше спорить с королевой просто бессмысленно».