Забыть все

— Хорошо, что я не один из них, — сказал Мендес, заглядывая в ящик серванта.

— Ты не подойдешь под ее низкие стандарты, — сказал Хикс в ответ. — У тебя есть работа и зубы все свои.

Некоторое время они продолжали поиски молча и вовсе не тяготясь тишиной, пока Хикс не вернулся на исходную точку.

— У нас две потерпевшие, которые никогда не делали никому ничего плохого.

— Уверен, это не простое совпадение, — заметил Мендес. — Как не простое совпадение и то, что обе имели отношение к Томасовскому центру. Думаю, их выбрали неспроста, ты как считаешь?

— Угу. Какова статистика? Большинство жертв убийств знали своих убийц. Ведь когда ты видишь, что к тебе пришел родственник, ты же не тянешься за ножом, правильно?

— Да, интересно, — сказал Мендес, заходя в крошечную кухню, которая была отделена от обеденной зоны небольшой стойкой. — Эта девушка могла видеть его? Или он схватил ее сзади и первым делом залил клей в глаза?

— Если он заклеивает им глаза, чтобы они его не увидели, какой в этом смысл? Если он знает, что собирается их убить — а именно это он и намеревается сделать, — зачем утруждать себя?

— Думаю, он поступает так не из практических соображений.

Когда они ходили по дому, им казалось, что свою личную жизнь Лиза Уорвик прятала даже от себя самой. Они не нашли ни дневника, ни записной книжки. Свою поездку она запланировала в ежедневнике, лежавшем на обеденном столе, но не сделала никаких записей о том, с кем отправится.

— Даже скромные девушки рисуют сердечки в календариках, — сказал Хикс, пролистывая ежедневник. — А тут ничего.

Единственной фотографией, на которой она была запечатлена вместе с мужчиной, оказался снимок с родителями по случаю окончания школы медсестер.

Мендес стоял в центре гостиной и пытался проникнуться окружающим пространством. Лиза Уорвик не была такой чистюлей, как Карли Викерс. У нее царил беспорядок, но организованный: кипа журналов на пуфике, стопка книг — на столе, книга по вязанию — на полу рядом с диваном. Нигде не было видно признаков борьбы или что в доме побывали непрошеные гости.

— Наверняка кто-то что-то видел, — сказал Хикс. — Только надо найти его.

С другой стороны, Мендес припомнил, что Банди, например, похитил двух своих жертв средь бела дня в парке у озера — одну чуть ли не из-под носа у ее подружек, — и никто не заметил ничего экстраординарного.

В мгновение ока женщина могла быть похищена, увлечена в зловещую параллельную реальность, где существование сводилось к невыразимой пытке и невыносимой боли, в мир, лежащий за гранью самых мрачных представлений, невидимый никем, кроме убийцы и его жертвы.

Они поднялись вверх по лестнице, где на втором этаже располагались две спальни и ванная. Одна из спален — меньшая — была нетронута. В ванной комнате кто-то оставил полотенце на полу рядом с ванной. На туалетном столике лежали косметика и дизайнерские украшения. Девушка к чему-то готовилась.

В другой спальне постель была разобрана. На стуле лежала одежда. На ночном столике стояло фото. Лиза Уорвик с небольшой группой людей, среди которых была и Джейн Томас. Три женщины и привлекательный мужчина тридцати лет, все одеты по-деловому, каждый с бокалом шампанского в руке.

Торжество, подумал Мендес. Радостный момент. Однако в этом фото он не разглядел ничего такого, из-за чего женщина решила бы держать его на своем ночном столике. Кроме одного: того, как Лиза Уорвик смотрела на мужчину, стоявшего слева от нее.

— Даю десять баксов, что у нее был роман с этим парнем, — сказал он. — Гляди, как она на него смотрит.

— Даю десять баксов, что он женат, — сказал Хикс. — Гляди, как он старается на нее не смотреть.

— Как будто от этого зависит его жизнь.

— Или половина всего, что у него есть.

Они выключили свет и повторили тест с инфракрасным излучением, который безуспешно проводили в доме Карли Викерс. На сей раз, когда Мендес навел излучение на простыню, маленькие капельки засияли, словно звезды. Их было немного, но достаточно, чтобы заподозрить любовную историю, происходившую в постели. Капли семени здесь и там — возможно, пролились после снятия презерватива или орального секса.

— Похоже, у нас есть подозреваемый, — констатировал Мендес. — Прихватим фотографию и узнаем, кто это такой.

Глава двадцать четвертая

С одной стороны, он хотел бы никогда не проснуться. Винс не мог решить — это пострадавшая часть его мозга не хотела просыпаться или другая, которая не хотела просыпаться, чтобы не поддаваться воздействию последствий пули, застрявшей в голове.

Доктора, специалисты и нейрохирурги, с которыми он общался на протяжении нескольких месяцев с тех пор, как его подстрелили, были поражены, что он вообще выжил. В мире таких можно по пальцам пересчитать, и один случай не похож на другой, в зависимости оттого, какая часть мозга повреждена.

Врачи не имели понятия, что будет дальше. Они извлекли столько осколков, сколько смогли, но самая большая часть двадцать второго калибра попала туда, куда им и близко не подобраться. Слишком высока была вероятность причинения тяжкого вреда мозгу. Но, с другой стороны, никто не мог сказать ему, какие последствия могут быть из-за пули, оставшейся в его голове.

Ведь за эти последствия на них в суд не подашь, и они это знали.

Так что он представлял собой ходячий научный проект, ситуационное исследование, урода в медицинском цирке, статью в «Медицинском журнале Новой Англии».

Произошедшее влияло на него по-разному. Иногда ему казалось, что его слух и обоняние обостряются. Иногда во рту ощущался металлический привкус. Почти каждый день у него была такая головная боль, что могла бы убить осла.

В первые недели после ранения он пережил ужас афазии, расстройства, из-за которого не мог сочетать слова и составлять из них осмысленные предложения.

Иногда обнаруживал у себя расстройство контроля над побуждениями, но не знал, было ли это из-за повреждения лобной доли головного мозга или результатом полного осознания того, что он смертен. Он был ходячим вторым шансом. Он не мог отвергать представлявшиеся возможности или откладывать дела назавтра, которого могло не быть.

Из-за травмы у него не было сил даже для того, чтобы сделать самые простые вещи. Теперь, несколько месяцев спустя, он сумел это преодолеть, однако работоспособность все еще оставалась под вопросом.

К тому моменту как Мендес высадил его у отеля, он настолько ослаб, что сил едва хватило, чтобы залезть в душ и смыть с себя запах морга. Глубоко вдыхая аромат кофе и мыла в ванной, он протер краешек зеркала и провел свой ежедневный осмотр.

Бывало хуже. Бывало лучше. Будь он женщиной, можно было бы исправить положение косметикой.

— Ох, и страшная из тебя получилась бы тетка, Винс, — сказал он, найдя в этом повод для улыбки.

Он взял на заметку, что надо сходить в солярий, чтобы немного убрать серость с лица. Как-никак он в Калифорнии. Калифорнийцы любят свой загар. Он не сомневался, что будет чувствовать себя идиотом, но если благодаря этому люди при виде него перестанут думать, что он одной ногой в могиле, на это стоило пойти.

Горничная принесла блюдо с пирожными и тостами. Он ел, чтобы в желудке было что-нибудь до того, как туда попадет первая порция таблеток. Коричневые пузырьки с таблетками выстроились на комоде. Обезболивающие, противосудорожные, против тошноты, антидепрессанты, чтобы подавить паранойю, которая порой возникала из-за давления на какую-то важную часть мозга, которая, он забыл, как называется.

Хотя эти он пока не пил. До сих пор ему удавалось подавлять беспокойство самому. Он посмотрел на пузырек и подумал, так ли он ему нужен, насколько разумно принимать эти таблетки.

Запихивая в себя пищу, он слушал запись своего разговора в машине, сделанную накануне. Мендес вводил его в курс. Три возможные жертвы и одна пропавшая без вести. Он делал записи, пока слушал, и принялся размышлять над ними, когда кассета кончилась. Изучил полароидные снимки, которые сделал на вскрытии, и его внимание особенно привлекли разрезы, которые, казалось, были намеренно симметрично нанесены на конечностях — если вертикальный разрез имелся на одной руке, то в том же месте точно такой же разрез был и на другой. То же самое с ногами.