Страница 13 из 17
— Если бы в бою, мы с вами могли бы вздохнуть с облегчением. Все-таки по-солдатски.
— Что же у вас там происходит, черт бы вас всех побрал? — неожиданно для самого себя сник бравый командующий.
— То же самое, что и в вашем штабе, господин фельдмаршал, — беспристрастно как-то напомнил ему Румке.
— Вы так считаете?
— Если бы вы сумели связаться с новым начальником штаба, то не удивлялись бы.
— Так вы позвонили только для того, чтобы сообщить, что происходит в моем бывшем штабе?
— Собственно, я по ещё более скорбному поводу, господин фельдмаршал. Мой земляк, известный вам подполковник Крон, просил в случае непредвиденных обстоятельств обязательно связаться с вами и сообщить о том, что с ним произошло.
— Вы не могли бы выражаться яснее и лаконичнее, полковник? Что с ним произошло?
— Вчера вечером подполковник Крон погиб — если уж так, предельно лаконично…
— Что, и подполковник Крон — тоже?!
— Не могу знать, какие имена скрываются за этим вашим «тоже», но произошло это, как я уже сказал, вчера вечером, в пятидесяти километрах от линии фронта. В совершенно бессмысленной автомобильной катастрофе. А ведь, согласитесь, чем катастрофа бессмысленнее, тем она подозрительнее.
В ответ полковник услышал в трубке нечто похожее на сдавленный стон, после которого последовала тягостная пауза, нарушать которую сам Румке не решался.
— Как именно это произошло? — наконец нашел в себе силы спросить Роммель.
— «Опель», в котором он добирался до места службы, был раздавлен танкеткой. Прямо на шоссе.
— Нашей, германской танкеткой? — мрачно поинтересовался фельдмаршал.
— Иначе это называлось бы «смертью в бою». Однако бедняге Крону не позволили предаться даже такой роскоши, как гибель на поле боя. Пусть даже условного… поля боя.
Роммель угрюмо молчал. Он вспоминал своё сомнамбулическое восхождение на Гору Крестоносца. Фельдмаршал и сейчас чувствовал себя так, словно застыл на краю пропасти, занеся ногу, чтобы шагнуть в вечность. А какая-то сила уже подталкивала его к этому шагу, уже вытесняла с Тропы Самоубийц.
— Как я уже сказал, странно во всей этой истории то, — молвил Румке, — что еще неделю назад подполковник Крон попросил в случае его гибели позвонить вам и сообщить о ней, — донесся до фельдмаршала откуда-то из бездны погребально-вежливый голос начальника штаба Четвертой армии. — Причем сделать это просил немедленно.
— Это было правильное решение.
— Как вы понимаете, я не мог не исполнить его просьбу.
— Понятно, понятно, — рассеянно подтвердил Роммель. — Послушайте, полковник, если только это в ваших силах… Сделайте все возможное, чтобы близкие Крона узнали, что он погиб… на передовой. Смертью солдата. Никто не должен заподозрить, что он пал жертвой заговора, что смерть его была умышленным убийством.
— Но я считал, что, наоборот, с вашей помощью смогу организовать надлежащее расследование…
— Да, у вас возникла такая мысль?
— Она не могла не возникнуть. Должна же существовать справедливость, и вообще…
— Ах, справедливость? Послушайте вы, праведник, — вдруг рассвирепел Роммель, — вы ведь не хотите, чтобы ваш «опель» оказался под неудачно приземлившимся «мессершмиттом»?! Или, может быть, не терпится присоединиться к господину Крону?! Откровенно, откровенно, не стесняйтесь!
Понадобилось несколько мгновений напряженного молчания, чтобы у Румке появилось достаточно благоразумия, вложенного им в весьма лаконичный ответ:
— Честно говоря, не хотелось бы.
— А в ста пятидесяти километрах от линии фронта иногда случается и такое. Или, может, я не справедлив?!
— Простите? — не понял начальник штаба относительно «несправедливости», но Роммель совершенно справедливо решил, что в данном случае какие бы то ни были объяснения излишни.
«А ведь гибель Крона вряд ли связана с заговором против фюрера, — подумал он, положив трубку на рычаг. — Кто-то там, В «Вольфшанце», упорно расчищает путь к моим африканским Сокровищам. В таких случаях всегда идут по головам. Может, это и к лучшему, что посвященных в тайну сокровищ остается всё меньше и меньше. Вот только погибнуть должен был не Крон. И если он всё же погиб, следовательно, ставку делают на оберштурмбаннфюрера фон Шмидта, этого несостоявшегося аристократа-боксёришку…».
Роммель вспомнил, как в своё время Крон упорно подталкивал его к идее — послать группу диверсантов в Каир, где, по его сведениям, в сейфе одного из местных шейхов оказался знаменитый бриллиант «Котун-эль-Куфра», название которого переводилось как «Фонтан любви».
Возможно, фельдмаршал и поддался бы этому авантюрному соблазну, да только первый же араб-банкир, с которым он осторожно посоветовался относительно «покупки» бриллианта, сообщил ему, что каждый, кто до сих пор владел этим средоточием красоты и богатство, неминуемо погибал. Причем случилось так, что один из первых владельцев «Котун-эль-Куфра» вынужден был скрываться с ним где-то в глубине пустыни, где в конце концов и погиб… от жажды.
«Похоже, что и мне, владельцу огромных сокровищ, придется Убирать от жажды, не имея ни марки, чтобы оплатить спасительной глоток воды, — подумал фельдмаршал, посматривая на телефонный аппарат, словно на мину с часовым механизмом. — Интересно, как будет объяснена моя гибель, когда мой «опель» вдруг окажется под днищем случайно выбросившегося на сушу фрегата? Причем произойдет это в ста пятидесяти милях от моря!».
9
Пока наряд курсантов и школьный плотник приводили в порядок обитель оберштурмбаннфюрера Шмидта, сам он поднялся на возвышавшийся на краю стрельбища артиллерийский холм и осмотрел окрестности. О недавнем присутствии здесь диверсантов уже ничего не говорило, разве что можно было бы поискать свежие патронные гильзы, да только гильз здесь валялось несметное множество.
Однако место сосредоточения выбрано было удачно и вполне профессионально, признал оберштурмбаннфюрер, осматривая с высоты холма территорию школы. Во-первых, отель-казарма, в которой ютились они с адъютантом, просматривалась отсюда почти как с высоты птичьего полёта, во-вторых, выбивать их с высотки, испещренной выбоинами и заваленной останками танка, можно было, только прибегая к штурму. Но самое важное заключалось в том, что отходить с этих позиций можно было под прикрытием холма, по глубокому, извилистому оврагу, пролезая по нему под небольшой каменной оградой.
«То, что разрабатывали эту операцию не дилетанты, — сказал себе барон, — это ясно. Не ясно пока другое: почему она завершилась такими вот полигонно-тренировочными стрельбами в направлении моей обители? Обычно в подобных диверсионных операциях могут быть только две реальные цели: убить или похитить. Какую бы из них ни ставили перед собою эти диверсанты, они выполнили лишь самую легкую часть нападения: проникли на территорию и оседлали господствующую местность. Но какой смысл открывать пальбу по окнам, поднимать на ноги всю охрану и две сотни курсантов, если понятно, что ни одну из задач решить таким способом невозможно?»
Для барона уже не столь важно было узнать, кто этих диверсантов направлял сюда и кто ими командовал во время рейда; куда важнее представлялась ему сейчас загадочность цели этого Организатора: запугать, предупредить, потребовать идти на сотрудничество или, наоборот, затаиться и ни под каким предлогом не засвечиваться?
Так и не найдя сколько-нибудь приемлемого ответа на эти вопросы, барон попытался забыть о предрассветном рейде и сосредоточиться на красоте окружающего мира. Дело в том, что эта изрытая взрывами снарядов каменистая высотка, которую как вражескую, курсанты-выпускники по традиции обстреливали малокалиберными снарядами, подавляя огневые точки противника, приглянулась фон Шмидту с первого дня появления в школе. Отсюда открывался прекрасный вид на невысокий, поросший сосновым лесом хребет, в распадке между двумя грядами которого, сразу же за школьной оградой, синело окаймленное гранитными валунами озеро, подступавшее к небольшому охотничьему замку.