По следам Адама

Поскольку в сутках оставались все те же двадцать четыре часа, мне по-прежнему приходилось вставать в шесть утра — существенная смена распорядка для Жаклин. Ради любимого супруга ей пришлось выходить к завтраку на шесть часов раньше привычного времени. Но в награду, в качестве свадебного подарка, она получила восход солнца над океанскими просторами. За годы, проведенные под прицелом голливудских кинокамер, она, возможно, ни разу не видела рассвета! А теперь Жаклин каждое утро могла подойти к окну и увидеть, как солнце, первый и лучший художник на свете, доставало из-под скатерти океана кисти-лучи и ласковыми прикосновениями окрашивало волны, небо и горные пики в нежнейшие цвета, подобные обретшим плоть нотам. А что еще нужно преданному любителю живописи и археологии?! В такие часы я часто думал — может, не будь ее рядом, мой аку-аку дал бы знать о своем присутствии? Ведь скорей всего он притаился здесь, неподалеку, как и мы, лишившись дара речи от этой красоты.

В других частях острова целые города из небоскребов выросли на радость современным солнцепоклонникам, готовым платить целые состояния ради нескольких дней под чистым, голубым небом. Однако меня и Жаклин привели на этот остров и в эту долину настоящие, древние жрецы Солнца, и над нашими головами ежедневно совершал свой путь из Африки в джунгли Южной Америки настоящий, нетронутый суетой символ их божества.

В глубине долины с незапамятных времен скрывалось несколько ступенчатых пирамид. Никто уже не знал, кто их построил. Древние старцы слышали от своих дедов, что пирамиды стояли там всегда. Более молодые поселенцы относились к ним без особого интереса, просто как к живописным, но бесполезным грудам камня, возможно оставленным испанскими завоевателями при расчистке полей. До недавнего времени местное население уважительно оберегало район пирамид, и город рос вокруг древних сооружений, не задевая их. Вдоль улиц, заботливо огибавших запретную зону, плечом к плечу стеной встали дома. Дети в своих играх за все годы не вытащили из вековых стен ни одного камушка! Словом, сознательно или бессознательно, но люди почтительно хранили эти пирамиды, и только разрозненные группки странных чудаков собирались здесь, чтобы медитировать и общаться с духами жителей Атлантиды и с пришельцами с иных планет. А затем городской совет взял да и разрешил застройку пустыря, на будущих улицах которого не осталось бы места ни для науки, ни для суеверий.

Я приехал сюда как раз вовремя, чтобы успеть спасти пирамиды. На местных картах присутствовало название «Пирамиды Чакона», но конструкции неизвестного происхождения не имели статуса памятника истории. Ни один закон не стоял на страже пирамид, выросших на острове посреди Атлантики. Единственным охраняемым зданием была старинная испанская постройка, возвышавшаяся посреди пирамид и, судя по обилию маленьких комнатушек, служившая чем-то вроде монастырского общежития. Вот она-то, наравне с купленным мною домом, и считалась национальным достоянием.

Мне удалось узнать о пирамидах по чистой случайности. Именно благодаря подобным случайностям я порой чувствовал себя марионеткой, которую невидимый кукловод перебрасывает с острова на остров и заставляет «открывать» для мира то, о чем давным-давно знало местное население.

Невозможно открыть то, что было у тебя перед глазами со дня твоего рождения. Норвежскому туристу по имени Сервик пришло в голову прислать мне вырезку из местной газеты с фотографией одной из пирамид. Подпись под картинкой намекала на то, что перед читателем — результат деятельности сверхъестественных сил, но изображенный объект был явно создан руками человека. Человека, добравшегося до Канарских островов через бурные воды Атлантики и знавшего о таких же ступенчатых пирамидах, возведенных на заре истории по обе стороны океана.

Я дважды посещал Канарские острова в надежде узнать что-нибудь о людях, живших там до прихода португальцев и испанцев. Многие из коренных обитателей Тенерифе внешне напоминали выходцев из северной Европы — такие же высокие, светлокожие и светловолосые. Но это описание подходит и к берберам, жителям северной Африки. Такими же были, согласно легендам ацтеков и инков, таинственные мореплаватели, открывшие их предкам цивилизацию и секрет строительства пирамид. Вот зачем я впервые приехал на Канарские острова — узнать хоть что-нибудь о таинственных мореходах, похожих на скандинавов, но бороздивших Атлантику задолго до Колумба и Лейфа Эйриксона. На своих судах они перевозили семьи и скот и подобно древним египтянам владели искусством мумификации умерших и навыками трепанации черепа.

В то время я работал на раскопках огромного комплекса пирамид в Тукумане на перуанском побережье, но дела заставили меня ненадолго вернуться в Осло, где меня и застигло письмо с газетной вырезкой. Из всех знакомых только один человек знал Канары как свои пять пальцев — мой старый приятель Фред Ольсен. Ему там досталась в наследство от отца кое-какая собственность и небольшая судоходная компания. Именно его отец Томас предоставил убежище Лив и моим ребятишкам, пока меня швыряло по фронтам северной Европы.

Фред ничего не слышал о пирамидах на Тенерифе. По занятной случайности, он жил на соседнем острове под названием Гомера, откуда Колумб отправился в свою первую экспедицию на поиски Нового Света. Жена Фреда и его дочь Кристин, отличный фотограф, отправились на пароме на Тенерифе. Именно на этом острове, куда сегодня в погоне за загаром каждый год съезжается по четыре миллиона бледнолицых горожан, светлокожие и бородатые туземцы дали бой морякам Колумба — тем самым, которых безбородые американские индейцы встретили как вернувшихся богов.

Двум увешанным фотоаппаратами норвежкам потребовалось немалое мужество, чтобы найти дорогу к пирамидам. Но в конце концов они добрались до Гуимара. Там не роились туристы, не сверкали огнями отели, но зато в глубине поселка таились загадочные пирамиды.

Когда я получил от Кристин увесистую бандероль с фотографиями, то тут же собрался и первым же рейсом вылетел на Тенерифе. Миновав ряды безликих цементных домов Гуимара и оказавшись перед отлично сохранившимися ступенчатыми пирамидами, я испытал острое чувство восхищения и восторга — прямо в глаза мне глядели минувшие века. Такие же эмоции я испытал тремя годами ранее в Перу, когда мы с Вальтером Альва свернули в какой-то переулок и мой провожатый показал мне тамошние пирамиды, более высокие, чем здесь, но такие же заброшенные и всеми позабытые. Интересно, что и тут, и там на местных жителей памятники старины не производили абсолютно никакого впечатления.

— А разве у вас в Норвегии нет пирамид? — удивлялись они в Перу.

— Какие же это пирамиды? Они здесь всегда были, — уверяли меня на Тенерифе.

В ту ночь я расстался со своими провожатыми и снова вернулся к пирамидам. Стоя у подножья древних стен, мне с трудом верилось, что я нахожусь в трезвом уме и здравой памяти и посреди модного туристического курорта.

Вдруг сердце у меня ушло в пятки. За моей спиной, на платформе древнего храма, бесшумно возник огромный белоголовый незнакомец.

— Вы Тур Хейердал? — спросил он.

— Да, а вы кто? — отозвался я.

— Я из племени гуанчи, — невозмутимо ответил незнакомец.

— Но говорят, на острове не осталось никого из гаунчи, — неуверенно возразил я.

— Мой отец гуанчи, и мать тоже.

От предвкушения удачи у меня застучало в висках.

— Если вы гуанчи, то вы знаете, что это такое, — указал я на силуэт самой высокой из пирамид.

— Люди говорят, просто груда камней с полей.

— И вы тоже так считаете?

Гигант усмехнулся.

— Они так думают, и тем лучше для них.

Моего нового друга звали Карлос Кампос, и он работал в местной полиции. Высоко в горах, окружающих долину Гуимар, я познакомился с его матерью и прочими родственниками, такими же светловолосыми и голубоглазыми, как и он. По их словам, почти у всех, кто живет в горах по эту сторону долины, в жилах течет кровь гуанчи. Здесь пролегала последняя линия их обороны, испанские каратели не совались сюда, опасаясь кинжалов горцев. Во времена Франко принадлежность к племени гуанчи и даже знание их языка означало одно — смертный приговор. Считалось, что завоеватели окончательно стерли с лица земли примитивные местные племена, но теперь, после падения диктатуры, Карлос и его соотечественники снова смогли наслаждаться правом говорить на родном наречии.