Страница 119 из 137
Творческий путь Баратынского принято разделять на четыре этапа 215 :
1. 1818—1824 гг. — ранний период, преобладает жанр элегии — от любовной до медитативной;
2. 1824—1827 гг. — кризис жанра элегии и переход от описательной поэмы («Пиры») к романтическим поэмам («Эда», «Бал»);
3. 1827—1833 гг. — освоение новых поэтических тем и лирических жанров, а также угасание жанра поэмы («Цыганка»);
4. 1833—1844 гг. — расцвет философской лирики.
НАЧАЛО ТВОРЧЕСТВА
Первые произведения Баратынского относятся ко 2-ой половине 1810-х годов. Это стихотворения в духе традиционной лирики той поры — Баратынский обращается с посланиями к друзьям, не скупится на эпиграммы, сочиняет элегии, мадригалы, пробуя свои силы в разнообразных малых лирических формах.
Преимущественные темы и мотивы лирики Баратынского ранней поры — эпикурейские наслаждения в дружеском кругу, любовные утехи, вакхические забавы и веселье пиров. Однако, воспевая беспечные радости жизни, поэт никогда не забывает, что они преходящи, и прерывает их «вздохами» о быстро наступающей старости или неумолимо подстерегающей смерти. Черты «легкой» поэзии, которую Баратынский усваивал непосредственно из литературы Франции и через лирику Жуковского и Батюшкова, окрашены в его стихотворениях в элегические тона. Приметы «легкой» поэзии ощущаются в эффектной композиционной завершенности стихотворений, броских антитезах и неожиданных поворотах мысли. Для раннего Баратынского типичны афористические концовки, выдержанные в духе французской «антологии» классицизма:
Ах! я могу еще любить,
Хотя не льщусь уж быть любимым.
Однако все чаще эпикурейские и гедонистические мотивы, восходящие к «легкой» поэзии, осложняются романтическими переживаниями. Разочарование проистекает не из вечной противоречивости между юной жизненностью и охлаждающей старостью, а от неудовлетворенности обществом и всем ходом бытия, которые вынуждают современного человека искать уединения в родственном ему духовном кругу, обрекают на одиночество и заставляют печально взирать на свою настоящую и будущую участь. Так в лирике Баратынского возникают оппозиционные настроения и протестующие ноты, которые предваряют его стихотворения начала и середины 1820-х годов (например, знаменитую эпиграмму на Аракчеева «Отчизны враг, слуга царя...»).
Постепенно романтический взгляд на мир побеждает, и герой Баратынского проникается характерными для романтиков чувствами: он разочарован в любви, скептически смотрит на общественную деятельность и считает счастье человека недостижимым в современных условиях. Вместе с тем тот рационалистический путь к романтизму, которым шел поэт, типичен для человека, воспитанного на французской материалистической философии XVIII в. на идеях Просвещения. Баратынский сосредоточен на причинах угасания страстей и невозможности счастья. Он стремится понять, что происходит с чувством и почему оно неизбежно разрушается, теряя цельность.
В лирике Баратынского уживались поэтическое наследие XVIII в. и романтические веяния века XIX. Афористическое остроумие поэтов классицизма и Просвещения сочетается с метафизическими устремлениями романтиков. В словесной манере чувствуется «классик», тогда как по мироотношению Баратынский близок к «романтикам». Баратынский, принадлежа к «школе гармонической точности», несомненно, усвоил и арзамасскую поэзию, и стиль любовных элегий, в которых еще не индивидуализированное чувство скрыто в оболочке блестящего остроумия 216 , и элегий-размышлений в духе меланхолического Грея, и жанр посланий к друзьям. С тех пор задумчивая меланхолия, которая впоследствии преобразилась в величественный философский пессимизм, сразу стала опознаваемой личной интонацией. Она соединилась с высокой риторикой, восходящей к поэзии классицизма, с философической настроенностью и метафизической темой. Все это придало лирике Баратынского высоту и значительность интеллектуального содержания.
Для формирующейся в конце 1810-х и сложившейся в начале 1820-х годов поэтической манеры Баратынского, которая не раз изменялась на протяжении его творческого пути, характерны следующие черты: явная меланхолия, томная грусть, элегическая задумчивость, интеллектуальная напряженность, которую скрывает холодный блеск стиха, психологический анализ мысли о чувстве. Все эти свойства обусловили представление о Баратынском как о «поэте мысли».
Поэзия как переживание мысли. Предметом лирики Баратынского стало эмоциональное переживание раздумья о состоявшемся или не состоявшемся чувстве. Если поэты обычно стремятся передать непосредственное первичное чувство, то Баратынский его, как правило, игнорирует и сразу переходит к чувству вторичному — эмоциональному переживанию своего размышления о первичном чувстве. Поэт отвлекается от воплощения и выражения самого чувства в его непосредственной данности. Его не интересуют эмоциональные проявления и оттенки. Он занят мыслью о том, по каким причинам, почему данное чувство оказалось возможным или невозможным. Поэтому он анализирует не чувство само по себе, а мысль об этом чувстве. Этот мыслительный анализ включает не только рассудок и ум, но все существо поэта, все его сущностные силы, все его чувства и потому переживается поэтом эмоционально. Мысль обретает у Баратынского силу чувственного переживания. Но Баратынский не останавливается на этом: в поздних стихотворениях он мыслит не только о чувстве, но и о мысли 217 .
Понимая поэзию как выражение поэтической мысли, Баратынский подвергает «лирическому философствованию» мысль о поэтической мысли, или мысль о поэзии, т. е. размышляет о проблеме поэзии, о месте поэзии в бытии, о поэтическом слове как орудии, инструменте мысли, сознаваемом не адекватным способом для выражения чувства или переживания.
Из противоречий между словом-мыслью и природой поэзии вытекает понимаемая Баратынским трудность преодоления слова-мысли и переплавки словесного материала в гармонически стройное лирическое произведение. Баратынский был убежден, что поэзия, искусство вообще — это гармония, но современный ему мир дисгармоничен и направление его движения углубляет дисгармонию, усугубляет разрыв времен, отрывает человека от природы и от искусства. Человечество идет по пути гибели. Только любовь, природа и поэзия могут внести в смятенную душу человека гармоническое согласие и равновесие, примирить и усмирить страсти, внести успокоение в душу современного человека. Однако великий смысл любви, природы и поэзии открыт лишь духовному взору немногих избранных людей. От человечества в целом он скрыт и ему недоступен. И тут самого поэта настигает трагедия: думая обо всем человечестве, он не может удовлетвориться собственным спасением в любви, природе и поэзии. В результате мучительных размышлений Баратынский пришел к выводу, что ныне человек (как и поэт) утратил свое место в мире, выпал из истории. Впрочем, не только из истории, но и из бытия. Ему нет места ни на земле, откуда он, как и все человечество, в конечном итоге неизбежно исчезнет, ни на небе, куда он, никогда не достигая, только стремится в своих мечтательных порывах. Точно такой же удел определен любви поэзии, символическую природу которой, по словам Г.О. Винокура, Баратынский точно осознал, а место которой «не сумел оправдать для себя».
Мысль стала для Баратынского и великой творческой силой, и страшным мучением. Он чувствовал себя жертвой мысли, жертвой своего раздробительного аналитического знания, которое парадоксально разбивало все устойчивые представления человечества о любви, природе, поэзии и все законы бытия, в том числе этические, нравственные правила и моральные нормы. Всей душой Баратынский хотел даровать жизни согласье лиры, но ум сигнализировал ему о тщетности усилий. Сердцем поэт хотел принять законы устроения мира, но ум упорно сопротивлялся им и даже бунтовал. Получалось, что символ гармонии не жизнь, движение которой разрешает и примиряет все противоречия, как обычно считалось, а смерть, что дух человека наполнен не религиозно-историческим оптимизмом, а скорбной печалью, что человек, как бы ни хотел, не может вопреки каноническому христианству преобразиться, а неуклонно шествует к своей гибели. Эти противоречивые и неразрешимые «волнения» Баратынский побеждал не умом, а верой. Аргументов, опровергающих его мысли, он не нашел. Осталось прибегнуть к вере в целительную силу любви, природы и поэзии. Свидетельства тому — многие стихотворения поэта, но, самое полное и безусловное из них — стихотворение «Когда дитя и страсти, и сомненья...», написанное в последний год жизни и посвященное жене Анастасии Львовне.