Страница 35 из 39
Она спросила:
– Ты думаешь, он меня разлюбил?
Я неискренне стал разубеждать ее; это был самый лучший вечер в моей жизни.
Но после полуночи он так и не вернулся. Мы начали беспокоиться. Он мог бы предупредить нас, сказать хоть одно слово, ну не знаю, как-то предсказать свое невозвращение. Я ссорился с Терезой, доказывая, что у нее нет никакого авторитета, – что с нее возьмешь, женщина! И тут мне на глаза попался желтый листок Конрада, мы не заметили, что на обороте тоже было что-то написано. «Я буду ужинать у дяди Милана». У нас отлегло от сердца. Семейный обед – это успокаивает. Значит, старина Милан, вот это, однако, номер! Мы глупо смеялись, испытывая неловкость. Но при этом машинально стали одеваться. Не позволим же мы ему возвращаться, когда ему заблагорассудится. Мы не строим из себя великих воспитателей. Вплоть до сегодняшнего дня ночь предназначалась для того, чтобы спать. Мы прекрасно знали этих дядей и чего от них можно ожидать; они ищут в своих племянниках и племянницах лекарство от повседневной скуки. И только в случае успеха усыновляют. В настоящий момент Конрад играл роль подопытного кролика для потомства Милана Кундеры. Мы стали действовать энергичнее.
Но когда дело дошло до пальто, малыш открыл дверь:
– Вы… что, уходите?
– Нет, нет, примеряем одежду…
Мы выглядели полными идиотами. Но вместе с тем Конрад проявил радость, увидев нас вместе. Такого давно не было. Он даже подозревал, что мы поссорились, но теперь успокоился. Доволен, что ушел из дому, дав нам возможность побыть вдвоем. Нам с Терезой, несомненно, в голову пришло то же самое уравнение: Конрад ушел, надеясь, что мы останемся наедине друг с другом, такое поведение радовало его, и, поскольку мы не могли сознаться ему в нашей взаимной ненависти, нам пришлось буквально через силу изображать из себя родителей, радующихся тому, что он ушел из дому. Да, нашу историю простой не назовешь. Тереза улизнула на кухню приготовить чай, чтобы мало не показалось. Я воспользовался ее отсутствием и спросил его:
– Хорошо провел вечер, милый?
– Да… очень хорошо… Мне уже давно хотелось навестить дядю. И я воспользовался визитом, чтобы дать ему мою рукопись.
– Что? Какую рукопись?
– Ну, книгу, которую я написал… ты же знаешь…
Эта книга, я про нее совсем забыл. Я думал, мне это приснилось. И вот она, возникла тут как тут. А ведь он говорил, Конрад, говорил же: «Книга, которую я написал», ну да, до чего он умен. Пришла Тереза, и я ей рассказал о том, какой он умный. Она улыбнулась и сказала:
– А, отлично. Сахар в чай я уже положила, моя лапочка.
Эйфория, в которой мы пребывали после возвращения Конрада и перенесенного тяжелого стресса, сыграла с нами странную шутку. Вообще-то все начала Тереза (снимать напряжение так снимать). Она встала на четвереньки и начала хрюкать. Звучало примерно как «хру». Конрад улыбался, размешивая сахар. Что касается меня, то я воспользовался случаем присоединиться к Терезе и тоже исполнить хрюраторию. Мы смеялись, хрюкая. Гениально. Потом ни с того ни с сего наши пятачки одновременно исторгли следующую фразу:
– Литература – это свинство!
Какой замечательный вечер! Спокойной ночи!
В пятницу днем Тереза в бешенстве влетела ко мне в комнату. Я перестал считать баранов. Как можно так безнаказанно вламываться, когда люди предаются мечтам! Разумеется, я не сразу переключился на ее монолог, женщины в бешенстве имеют какой-то особый возбужденно-расслабленный шик, это у них глубоко спрятано в глазном нерве, регулирующем косину. Женщина в бешенстве – это как дождик, из-за которого даже не стоит раскрывать зонт. Ее рот открывался. Я еще не настроил свое ухо, поэтому меня окружала возбуждающая тишина. Я решил, что ко мне в гости явилась любительница поиграть.
– Хрю, – отреагировал я.
– Сейчас не место, совсем не смешно.
Она бестактно отвергла мое «хрю-хрю», которое я извлек из глубин собственной мечты. И когда по ее мокрому лицу потекли слезы (казалось, она была сделана из губки и выталкивала из себя только излишки слез), я наконец понял, что это не игра. Она несколько раз, икая, проглотила слюну, разом уничтожив романтику первых высоких чувств, когда мы оба предстали друг перед другом в самом выгодном свете. Она рассказала о сцене, которая произошла между ней и Конрадом и повлекла за собой следующий эпизод: нашу сцену. Она спокойно разговаривала с малышом, как вдруг зазвонил телефон; он сразу кинулся снимать трубку. Сообразительная Тереза сделала заключение, что он ждал этого звонка. Потом Тереза, проявив еще большую сообразительность, догадалась, что Конрад собирается уйти, поскольку он надел пальто. Да, уйти. Прямо посреди их беседы о гордых животных, он убегал ради чего-то более интересного. Он сделал снисходительный жест, прощаясь, потому что торопился.
– Ты понимаешь, он ненавидит меня. Ну, куда, куда он идет?
Я возразил, что ее слегка заносит. Совсем он не идиот. Наверное, что-то срочное, наверное, какой-то сюрприз для нее.
– Думаешь?
Я ответил «да», имея в виду «нет». Он ее больше не выносит. Нормальная реакция. Она хотела разлучить нас и теперь дорого за это заплатит. Конрад унизил ее, ушел, прервав ее на полуслове, м-да. Именно так, мсье. Конраду, по его просьбе, кто-то звонил по телефону в разгар его дня с Терезой. Какая лапочка! Он приводил в порядок свои дела, чтобы полностью освободить наш с ним уикенд. Потому что этот уик-енд был мой. Я любил Конрада. Что касается нее, после всего, что она со мной сделала, у меня не было к ней ни малейшей жалости. К тому же я видел, куда она клонит, она хотела разжалобить меня в надежде, что я верну ей утраченное время.
– Ты не уступил бы его мне на часок на этот уикенд, чтобы чуть-чуть компенсировать…
– Ха-ха!
– На полчасика…
– Ха-ха!
– На четверть часика…
И так далее. Она дошла до того, что вымаливала уже долю секунды, мечтала увидеть хотя бы тень Конрада, готова была довольствоваться малостью, но оговоренной заранее. Как собака, лижущая пятки. Я чувствовал, что она, как фанатка, способна на все, преданно глядя в глаза и стараясь угадать, чем меня можно подкупить. Я поднял ее, испытывая противоречивые чувства – радость оттого, что женщина валяется у меня в ногах, презрение оттого, что та, которую я так возвышал, пала так низко. Ее тело для меня уже ничего не значило; единственное, что меня возбуждало, – это тот миг в полночь, когда начинался отсчет моего времени с Конрадом. В общем, мы с Терезой не могли больше найти общий язык. Я ее оттолкнул; она толкнула меня. Язык жестов в сопровождении выкриков. Иногда в полном отупении мы разрешали себе выдавить подобие улыбки или дать выход смеху.
Когда она ушла в изнеможении, я больше не испытывал ощущения огромного счастья. Радость, которую я почувствовал, когда он от нее отказался, заслонила тревогу, которая, внезапно возникнув, волновала и терзала одновременно. Где он? Что он делает? Мы бездарно тузили друг друга, забыв о главном. Вопрос состоял не в том, какой он выбрал день, чтобы уйти из дому, (хотя и это имело значение и доказывало, что, бесспорно, из нас двоих он предпочитает меня), а в том, чтобы узнать, что он делает один. Уже много месяцев он не работал и никуда не выходил из дому без нашего сопровождения. Наверняка один раз он встречался с дядей, прекрасно, но это не объясняет его сегодняшний поступок. Мало того! Он ушел, даже не объяснив ничего Терезе. Да, вот у кого вообще нет авторитета! Похоже, наша лапочка хочет эмансипироваться. Ну а самое страшное, что у него появились от нас секреты.
IV
Тереза грохнулась в обморок, маразматичка. Пришлось вызывать «неотложку». Нужно заметить, что потрясение было на редкость сильным, учитывая, что сам я, обычно довольно стойкий, тоже чуть не рухнул. Мне нужно было вести себя с достоинством, я был хозяином дома, разум имеет право на дом, а достоинство в наши дни – единственный оплот против всех бед, и исходя из простого процесса… аааа