Страница 29 из 138
Славянская интермедия
Покинув Зальцбург, Константин Петрович и Екатерина Александровна отправились в Варшаву, где жили близкие родственники Энгельгардтов и многие друзья покойного старшего брата Сергея Победоносцева. Варшаву Константин Петрович не любил, в ней больше романского, то есть французского, и очень мало славянского, то есть русского, православного. Красивый, но какой-то ощетинившийся и недоброжелательный город. Раны от недавнего мятежа еще не затянулись, и все — костелы и отели, магазины и рестораны, меняльные конторы и театры — решительно все дышало скрытой болью и угрозой. В Варшаве он чуть ли не ежедневно вспоминал Зальцбург и последний день, проведенный в этом Риме Севера. Округлые камни на площадях и в конструкциях фонтанов, море цветов — красных, синих, зеленых, фиолетовых, умные, хоть и незрячие глаза изваянных из камня лошадей, горный воздух, настоянный на альпийских травах, крупные, будто вырезанные из серебристой бумаги, звезды и музыка — не всегда моцартовская, но всегда чарующая и увлекающая в мир, где нет варшавской ненависти и петербургского климата, варшавской презрительности и петербургских забот, варшавского — подчеркнутого — непонимания и петербургской суеты.
Любопытно, что он сердцем не любил реформ Петра Великого и не приучил себя к невскому климату и в целом — к невской жизни. А вот чужая и полугерманская Прага, в которую он приехал из Зальцбурга на освящение русской церкви, оказалась куда милее, чем построенная итальянскими зодчими столица России, которую воспел любимый Пушкин. Удивительное противоречие! Южная замысловатая архитектура на чухонской болотистой плоскости. Пушкина он считал московским поэтом и даже ошибочно причислял, как я уже заметил, к архивным юношам.
В Прагу Константин Петрович въезжал как в родной город, особливо с немецкой стороны. Повсюду слышится славянская речь, веет родным духом. Еще одна немаловажная деталь: красоты Праги он сравнивал с красотами Киева и Москвы. Прага напоминала Москву. Когда стоишь на высоте Градчина и видишь посреди старых памятников чешской истории внизу весь город, утопающий в зелени, со множеством башен и колоколен, невольно вспоминаешь вид на Москву из Кремля. Он скорым и превосходно выработанным почерком заносил на лист почтовой бумаги величавые впечатления, будто боялся, что они улетучатся и почтовая карета из Зальцбурга уйдет без его послания воспитаннику — великому князю Александру Александровичу, которому обещал отправлять отчеты регулярно. Он наслаждался, выхватывая из закоулков сознания быстро мелькавшие друг за другом картины. Константин Петрович и Катя пришли ко всенощной в шесть часов вечера и буквально утонули в толпе. Торжественность службы взволновала и поразила их. Певчих привезли из Петербурга. Чудесные голоса и канон выводили на диво. Выбирали из лучших — из почтамтских. В России редко так пели. Пражский народ у себя в католической церкви не слышит ни одного подобного звука, а тут, в первый раз в православном храме, услышал молитвы — понятные, славянские, услышал такое небесное пение и увидел такое благолепие служения. Катя молилась горячо и страстно, вся погруженная в нахлынувшее освобожденное чувство. Службу вел хороший простой священник, голосистый дьякон вызывал умиление. Люди были настолько потрясены, что, когда после Евангелия священник помазывал [30]елеем, присутствующие — до единого — стали тесниться к нему целовать икону и помазываться. Константину Петровичу почудилось, что он сейчас не в Праге, а в Москве, в России, между своим народом. А какая сказка концерт славянской песни! Русские певцы подружились с чешскими, перекликались друг с другом песнями и хорами.
Не скоро на даче в окрестностях Зальцбурга Константин Петрович и Катя отошли от пражских впечатлений, не скоро в ушах погасли протяжные напевы, не скоро потускнели в памяти лица потрясенных пражан. В Варшаве ничего подобного конечно, не случилось, и они поспешили в Дрезден, где их ожидал уведомленный телеграфом дядя Екатерины Александровны, почитаемый в ученых кругах астроном и математик барон фон Энгельгардт.
Германский патриот русланда
Дрезден — немецкий город, не менее немецкий, чем Мюнхен, и потому не вызвал у Константина Петровича особых незнакомых эмоций. Прекрасная архитектура, великолепные площади, фонтаны и цветники, но здесь он ощущал себя как обыкновенный путешественник. Моцартовский Зальцбург и Мюнхен с вагнеровским «Лоэнгрином» были ему милее. Однако беседы с бароном оказались куда занимательнее, чем осмотр достопримечательностей, изрядно наскучивших за время пребывания за границей. Барон интересовался политическими вопросами с энергией государственного деятеля или журналиста.
— Мы здесь очень чтим императора Александра, — сказал барон, едва только успел заполучить, в объятия родственников, возвратившихся после осмотра Цвингера. — Ни один русский император не относился к нам с такой симпатией. Проклятые французы крепко насолили России, и ни один властелин в мире так быстро не забыл бы подобного коварства. Недавно я читал в английских газетах, что его жизнь подвергается постоянной опасности. Какая неблагодарность! Простым росчерком пера он сделал свободной огромную страну. И не было пролито ни капельки крови! Объясните, почему русские не любят своего замечательного царя?
Прусские Энгельгардты были настроены прорусски, что приятно удивило Константина Петровича. Екатерина Александровна смотрела с улыбкой на дядю и на мужа. Что он мог ответить барону? Константин Петрович сам недолюбливал Александра II, правда, претензии его к царю показались бы немецкому астроному несущественными. Впрочем, любопытство барона, выражавшееся в потоке вопросов, вовсе не требовало со стороны Константина Петровича конкретного и немедленного отклика. Барона вполне удовлетворяло легкое покачивание головой — вверх-вниз, вверх-вниз.
— Мало того, что Наполеон сжег Кремль, мало того, что его ничтожный племянничек навесил на шею благородной страны отвратительные и несправедливые черноморские статьи, так кровавые революционеры пытались вдобавок поссорить императора с Бисмарком. Однако не все у нас так считают, но я поклонник крупных светил, а Бисмарк — это астрономический объект, значение которого можно сравнить только с солнцем Германии. Один из русских Энгельгардтов сражался добровольцем против французов у Седана. Он славный мальчик и привез мне знаменательный трофей — подзорную трубу. — И барон подвел Константина Петровича к стеклянной витрине, в которой наряду с замысловатыми оптическими принадлежностями хранился кожаный футляр круглой формы с медной застежкой. — Да, он славный мальчик, этот русский Энгельгардт. Франция — источник отвратительных революционных и пошлых идей. И поделом ее наказал Бисмарк! Я уверен, что террористы, которые охотятся за императором, разные Ка-ра-ко-зо-вы и всяческие другие разбойники, есть нечто иное, как агенты французских коммунаров или польские инсургенты. Подумать только, стрелять в безоружного человека, никем и ничем не защищенного, отца и мужа!
Константин Петрович молча слушал, не без скрытой иронии поглядывая на родственника. Впрочем, острую неприязнь к Франции он если не разделял, то вполне понимал причины ее возникновения и развития.
— И через год с небольшим польский фанатик Березовский попытался опять застрелить императора! Невероятно! Неблагодарная Польша! Если бы не Россия, ее давно бы оккупировала Австрия. И тогда бы глуповатые поляки узнали, что такое труд и дисциплина. Какой-нибудь венгерский магнат вроде Стефана Батория управлял бы этой грязноватой провинцией. И ее шипящий язык отправили бы на свалку. Мы, немцы, слишком гуманны. Ничего не попишешь — нация Гете! Он прекрасно разбирался в астрономии, но не в политике. Он был слишком добрым. Ах, как мне жаль вашего императора! Такой добродетельный властитель!
Великий пример вселенной
Свои речи родственник произносил стремительно для человека невысокого и столь хрупкого сложения.
30
Помазывать(помазать). — совершать над кем-либо помазание — церковный обряд.