Страница 50 из 165
— Ты, брат, как парижский павлин! Смотри, подстрелят!
Не немцу говорить это немцу. Солдаты, когда видят блестящий мундир, боевую саблю и устремленность вперед, идут без оглядки. А казаков иначе за собой не увлечешь. Тут: или — или! Или каждый день играй со смертью, или пошел вон!
Волконский между тем спрыгнул с седла, чтобы помочь изюмцам привести пушки в негодность.
— Уходим! — скомандовал Бенкендорф. — Уходим! Ротмистр Волконский — это приказ!
Сбиваясь с шага и скользя, они бросились в распадок. Вязкая грязь не позволила французским кавалеристам на ослабевших конях догнать их.
— Противно убивать людей, — сказал Бенкендорф, счищая веткой кровь и грязь с колена, рукава и сапог. — И скучно. Скучные военные будни.
— Что поделаешь, — ответил Волконский. — Это ведь дорожное приключение. Считай, что мы защищались от напавших разбойников.
— Ты утверждал, что мы у себя дома, Серж. Войну он проиграл, конечно, но мы ее не выиграли пока и не скоро выиграем. У него трудно выиграть. Он сам любит бой и приучил солдат любить. Вот в чем его сила.
Два слова уточнения. Двадцать девятого июля Винценгероде приблизился к Усвяту. Французы ушли по Витебской дороге. В Усвяте было выгодно оставаться. Отсюда казакам и драгунам удобно делать набеги на растянутые вражеские коммуникации и брать в плен отставших. А отставших — не мало. Треть Великой армии отставала. Ее коммуникации испытывали невыносимые перегрузки. Дорогу приходилось охранять на всем протяжении. Еще в первой декаде июля Наполеон, прибыв в Кенигсберг, завершил обзор гигантских продовольственных складов и магазинов с амуницией.
— Надо все иметь с собой, — сказал он Дюроку мрачно, — вплоть до пожарных труб, ведер и насосов.
Беспрерывная бойня, которую он организовал на континенте и в которой непосредственно участвовал, развила в нем дар пророчества, что не удивительно. Много разнообразнейших ситуаций сидело в мозговых клеточках этого человека.
— Если бы в Египте я имел все с собой, то сейчас не мок бы под дождем здесь.
Отчаянные порывы балтийского ветра, пронизывающего и злобного, будто подтверждая слова великого человека, сорвали с него шляпу. Ему пришлось напялить чужую треуголку, совершенно изменившую облик. Дюрок едва удержался от улыбки.
Теперь содержимое этих складов — вдохновенный труд французских рабочих и крестьян — бездарно гибло посреди России, растаскиваемое и сжигаемое, правда, ценой немалой крови, казаками Иловайских и партизанами Винценгероде.
Страшно и больно было смотреть, как гибли плоды человеческого разума. Но еще ужаснее вообразить, что все необходимое попало бы по назначению.
Наполеон приказал после трехдневного Смоленского сражения четвертому корпусу генерала Себастиани покинуть окрестности Сурожа и присоединиться к нему. Себастиани предстояло первому войти в Москву. Винценгероде тогда направился к Витебску, а Бенкендорфа с восемьюдесятью казаками послал в Городок, чтобы очистить его от гарнизона, укрепить и открыть необходимое и регулярное сообщение с корпусом графа Витгенштейна, отвечавшего за безопасность Петербургского тракта.
Стычки принимали ожесточенный характер. Они становились все более жестокими. Пощады не было никому, да и никто ее не просил. Вот, например, что произошло в селе Самойлове, принадлежавшем княгине Голицыной — princesse Alexis. Крестьянские избы там вестфальцы подвергли жесточайшему разграблению. Жгли амбары, забирали все, что могло пригодиться, — утварь, теплые вещи, продукты. Винценгероде решил проучить мародеров. Но вестфальцы не позволили захватить себя врасплох, правильно отступили и лишь частью рассеялись. Кого-то казаки и драгуны перехватили, кто-то успел удрать на коне охлюпкой. Вестфальцы неплохие кавалеристы. Однако до сотни заперлись в большом строении с крепкими стенами у господского дома. На призывы сдаться ответили метким огнем. Убили и ранили до десятка солдат.
Тогда Винценгероде спешил два эскадрона драгун, приказал примкнуть штыки и повел их вместе с казаками на приступ.
Он шел впереди, устремив бесполезную шпагу на врага, возгласами подбадривая атакующих:
— За царя! За отечество! Смерть Бонапарту!
Волконский и Бенкендорф вломились за ним, и началась резня. Тут каждый увидел другого в смертельном бою и получил возможность оценить по достоинству.
Адъютант Винценгероде ротмистр Эльсбангер передал Волконскому приказ: взять обязательно офицера для допроса. Но никого не удалось отыскать — раненых уже прикончили штыками, остальные были мертвы. Всюду царили кровь и смерть. Драка и резня — каша и переплетение тел. Сразу не поймешь: кто — кого! Больше двухсот человек — клубок. Хруст, рев, вой, выстрелы! Ни команды, ничего! Бей, руби, стреляй. Только не промахнись. Никакой разницы между офицерами и солдатами. Грудь в грудь! Не ты — так тебя!
Ужасно, но что делать! Сначала думали выкурить огнем, но тогда какая-то часть вестфальцев спаслась бы, выпрыгнув из окон или уйдя через крышу.
Вестфальцы вели себя в Самойлове как звери. Церковь превратили в хлев. Ожесточение крестьян и солдат и их отношение к захватчикам казалось вполне закономерным. Любопытно, что в имении princesse Alexis жили католические монахи, преподававшие ранее в пансионе Николя. Серж Волконский многих из них знал как прекрасных педагогов. Но крестьяне приписали наставникам русских аристократов совершенно иную роль. Несчастные изгнанники нашли приют под крылышком княгини. А местный народ был уверен, что именно аббаты навели на Самойлово французскую рать, и в горе своем вопиял:
«Вот тебе, княгиня, и аббат Николя!»
«Вот тебе, княгиня, и аббат Соландр! И аббат Мерсье!»
Бенкендорф тоже прошел через игольное ушко аббата Николя, и если бы не горы трупов вокруг, сожженные избы и отчаяние бедных людей, лишившихся в преддверии осени и зимы крова, эти слова и обвинения вызвали бы только улыбку. Уж ненавистника корсиканского узурпатора аббата Николя никак нельзя было принять за французского шпиона.
Волконский и Бенкендорф вошли в чудом уцелевший помещичий дом и расположились в гостиной отдохнуть.
— Послушай, Серж, княгиня в молодости была недурна собой и, говорят, обожала приключения.
— Я не верю сплетням. Однако вкус у княгини отменный. Посмотри на гравюры, развешанные по стенам. Жаль, их попортили огонь и вода. Возьмем, пожалуй, на память по одной. Они нас всегда будут возвращать в этот страшный день.
— Да, день страшный. Я никогда не забуду, Серж, твоего меткого выстрела, который, в сущности, спас мне жизнь.
Волконский подошел к стене и снял две маленькие гравюрки в покоробленных обгоревших рамках:
— На память о смертельной схватке с вестфальцами.
— Они, правда, не представляют никакой художественной ценности, но зато вот этот сюжетик весьма смахивает на пережитое сегодня, — заметил Бенкендорф.
На картинке изображался эпизод из битвы при Фермопилах. Груды тел закрывали вход в узкое ущелье.
Позднее княгиня уверяла всех, что Волконский и Бенкендорф, предводительствуя казаками, дочиста ограбили ее жилище и особенно поживились произведениями искусств.
Через много лет, поздравляя Волконского со званием генерал-майора, Бенкендорф напомнил ему резню в Самойлове и комичные обвинения princesse Alexis:
— Не веришь ли ты по-прежнему сплетням?
— Нет дыма без огня, — рассмеялся Волконский, — а огня и дыма там хватало с избытком.
Томительный август
Седьмого числа отряд Винценгероде приблизился к Витебску. Фуражиры, орудовавшие вблизи города, бежали в ужасе и укрылись за его стенами. В самом городе Бенкендорф захватил триста пленных и потом двинулся к Полоцку. Винценгероде у Витебска взял восемьсот солдат и отправил под конвоем северным трактом в Петербург.
В первых числах августа даже для невнимательного наблюдателя становилось ясно, что наполеоновская армия вступила в полосу кризиса. Французы понесли огромные потери, коммуникации беспрерывно подвергались атакам, везде действовали летучие партизанские партии. Мародеры не забирались вглубь, рыскали только вблизи дорог. Наглости у них поубавилось. Грабеж не проходил безнаказанно. На расстрелы русские отвечали расстрелами. Дисциплина у французов в пехотных частях ослабела.