Страница 28 из 165
Пятеро братьев Доротеи жили и учились в Швейцарии. Просодержи-ка ораву мальчишек! Две младшие сестры, Фредерика и Елисавета, тоже требовали внимания, а о Доротее и говорить нечего. Ее к жениху не пошлешь в обносках. Сколько слез она пролила на груди Тилли, когда осталась одна в опустевшем Трептове.
А здесь, в Украине, видно, всего достаточно и с избытком. Дома канониры стреляли из двух-трех жалких пушечек. Сейчас от выстрелов чуть ли не лопались барабанные перепонки. Даже во всем Виртемберге едва ли набралось бы с полсотни орудий. Триумфальные ворота там строили игрушечные — низенькие, узенькие, будто вокруг не росли леса. Ах, деньги! В Монбельяре и Этюпе с ними до сих пор худо. Одно спасение — удачный брак Доротеи. А ей, бедной Тилли, на что надеяться? После свадьбы Бенкендорф получил из Петербурга две тысячи рублей якобы от матери, но Тилли знала, чья рука набила кошелек. Великая княгиня не просто щедра и заботлива, она еще и тактична. Щадит мужское самолюбие.
Личное примечание автора
Миновав наконец вторые ворота и помахав платочком обер-коменданту и его офицерам, Тилли увидела перед собой зрелище небывалое, будто нарисованное на какой-то старинной гравюре. От ворот к крепости убегала вымощенная круглым камнем дорога. По обеим сторонам в две шеренги выстроились и замерли по стойке «смирно» в ярких мундирах представители цехов. Тилли аккуратно посчитала — числом двенадцать. Здоровенные молодые парни отрабатывали под команду замысловатые ружейные приемы, показывая грозным обликом своим, что в любую минуту готовы отдать жизнь за цесаревича и великую княгиню.
— Vivat Россия! — кричали они.
У крепостных ворот, широко растворенных по случаю прибытия гостей, граф Петр спешился и галантно помог великой княгине покинуть коляску. За ней весело выпрыгнул сияющий цесаревич. И для него столь торжественный прием оказался приятной неожиданностью. Правда, Бенкендорф предупреждал давно:
— Ваше высочество, граф Петр готовит сюрприз.
Гофмейстер Салтыков загадочно молчал. А Вадковский постоянно интересовался, покажут ли им казаки искусство верховой езды.
— Это кентавры, — утверждал он. — Замечательные кавалеристы. Я знал одного казачьего атамана. Он мог спать верхом, привязав себя к луке седла.
Густая толпа окружила цесаревича, и во все прибывающих волнах любви, увлекаемый народным порывом, следуя за твердо и уверенно ступающим впереди хозяином, приезжие тронулись внутрь святилища, помещенного под защитой массивных стен. Они пересекли обширный двор, оставляя слева длинную трапезную и кельи, и остановились неподалеку от Троицких ворот, где в сверкающем драгоценностями и парчой облачении их встретил собор, осененный древними святынями, во главе с двумя митрополитами — киевским Гавриилом и греческим Серафимом.
Нелидова язвительно заметила:
— И государей так, верно, не чествовали. Графине Румянцевой очень полюбилась наша великая княгиня.
Камень из пращи был пущен опытной в злословии рукой и по-французски, то есть на понятном Тилли языке.
Митрополит Гавриил, приподняв большой крест, двинулся к цесаревичу и графу Петру. У Тилли сложилось впечатление, что изукрашенный крест невесомо летит в позолоченном солнцем пространстве, никем не поддерживаемый, и увлекает за собой фигуру Гавриила.
Нелидова что-то раздраженно бросила Борщовой. Та не ответила ей и мелко закрестилась. Недаром с первых дней в Петербурге Доротея относилась к Нелидовой свысока, сразу почуяв в этом маленьком создании опасность.
Цесаревич приложился к кресту, за ним остальные, и митрополиты, жестом объединив вокруг притихший собор и толпу встречавших, повели гостей в знаменитую на весь православный мир Лаврскую церковь выслушать пастырское благословение и напутствие. Нелидова опять язвительно заметила:
— Православие есть удивительное проявление души нашего народа. Он так добр к иноверцам, как сам Господь Бог.
Камень на сей раз был пущен в сторону одной Тилли. Но Тилли не могла не признать, что киевская церемония отличается от того, с чем она сталкивалась в Виртемберге и Монбельяре. Ее удивила терпимость православных, которые позволяли войти в церковь любому. Ничего подобного на ее протестантской родине не было. В массе сопровождающих цесаревича, среди свиты и особенно обслуги, находились люди разных исповеданий — лютеране, католики, мусульмане, некрещеные евреи. И никому не возбранялось переступить порог храма и послушать, что говорил вначале киевский митрополит, а потом греческий. Тилли опять вспомнила почему-то об Иосифе Зюссе, быть может, потому, что среди толпы мелькали люди в польских кафтанах, кунтушах и с саблями в ножнах, украшенных серебряными пластинами и усыпанных разноцветными камешками, но чернобородых и с закрученными пейсами у висков, похожих на пышные бакенбарды, — не сразу и разберешь. Это были евреи, управлявшие польскими латифундиями, и крупные арендаторы, которым магистрат позволил прислать делегацию на торжество, однако предписал держаться скромно и не лезть в первые ряды. Они и не лезли и, проводив кортеж до ворот крепости, вошли вместе с толпой, однако порога Лаврской церкви не переступили. Только двое, очевидно из наиболее именитых, отправились вслед за цесаревичем. Один из них был шкловский богач и ученый рабби Иошуа Цейтлин, управлявший делами Григория Потемкина и владелец изумительного поместья между Кричевом и Могилевом на Днепре. В окружении фаворита Екатерины рабби Иошуа называли фон Цейтлином, и по манерам он вполне соответствовал приставке. Вторым был его европейский компаньон Соломон Оппенгеймер, который имел деловые связи с русскими представителями за рубежом. Христофор Бенкендорф должен был обратиться в Вене в отделение оппенгеймеровской конторы.
Зюссу гросс-герцог Карл Александр не позволял приблизиться к церкви ближе чем на пятьдесят шагов. Еврей должен почтительно ожидать властелина в отдалении и в одиночестве до тех пор, пока гросс-герцог и буйная свита не сойдут со ступенек. Затем разноцветная кавалькада с шутами и арлекинами, чаще и не совсем трезвая, вместе с Зюссом трогалась дальше. Гросс-герцог посещал церковь лишь по пути на охоту или в загородную резиденцию.
Налоги при правлении Зюсса коснулись и церковных имуществ. Карл Александр требовал постоянно новых вливаний, и еврей, поклявшийся избавить герцога от забот, тяжелой дланью сборщиков выжимал без остатка деньги из подданных, которым некуда было улизнуть. Добрался он и до церкви. Святые отцы его ненавидели и грозили смертными карами, но большинство из них прибегало к подобным же способам обогащения. Других ведь не существовало и до сих пор не существует. Смертных кар Зюсс не боялся. Пока дойная корова пускала в ведро густую струю молока, нож оставался за поясом живодера. Говорили, что у Зюсса была какая-то любовная драма, в которую замешался и гросс-герцог, и оттого сам Зюсс погиб, но дал росток известному банкирскому дому. Правда ли? Бог весть! Но факт, что Зюсса — первого богача в Виртемберге — в церковь демонстративно не пускали. Когда Карл Александр оставил земную юдоль, крестьяне втихомолку радовались. Только за тот год команда герцогских егерей перебила до двух с половиной тысяч оленей, более четырех тысяч хищных зверей и ланей, пять тысяч кабанов. Пальба стояла день и ночь, порохом тянуло от сельских угодий, как от полей сражений. Хозяева старались не попадаться на глаза Карлу Александру и прятались, где отыскивали щель, с женами, сыновьями и дочерьми. Крестьянских детей брали в колодки и сдавали в рекруты на продажу, наскоро обрядив в кое-как сшитые кургузые от жадности и экономии мундирчики. И торговлю солдатами валили на Зюсса, хотя он возражал против таких финансовых операций, а герцог злился — сам-то он ничего другого не умел придумать и провернуть.
Результаты вскрытия Карла Александра были поразительны. Сердце, голову и прочие органы врачи нашли в совершенно здоровом состоянии. Но грудь до того была наполнена дымом, пылью и чадом карнавала и оперы, подчеркнул усердный прозектор, что летальный конец становился неизбежным.