Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Правда, Пестель — человек твердый и резкий. Голова у него государственная, размышления основаны на знаниях, что в России не часто случается.

Бенкендорф поймал себя на том, что стягивает в памяти то, что характеризует мятежников с дурной стороны. Он о Рылееве слыхал и положительное. О речах его, например, когда поэта выбрали мастером ложи «Пламенеющая звезда». В скандале, связанном с союзом масонских лож «Астреи», он занимал достаточно умеренную позицию.

Остаток вечера и часть ночи Бенкендорф посвятил окончательному приведению в порядок заметок, которые намеревался передать императору завтра днем. Конечно, это нельзя назвать проектом в завершенном виде, но кое-что оформилось, особенно в последние дни. Ничтожество нашей полиции вполне проявилось за последние десять лет. Тайной полиции не существует. Ее честные люди боятся как огня. Вот и результат.

Предпочтение

Орлова привезли! Орлова привезли! Слух распространился быстро. Дел у Бенкендорфа невпроворот. Следственная комиссия заседала иногда и по два раза в сутки. Однако он бросился в Зимний сразу. Император приказ об аресте Орлова отдал восемнадцатого декабря. Но пока в Москву тащились, искали, хватали и обратно везли, прошло десять дней. Алексей Федорович ходил по дворцу сам не свой. К новому году император пожаловал ему графское достоинство, чтобы навсегда отличить от брата-злоумышленника. И какого! Одного из важнейших! Хоть отставили от командования дивизией, но при определенных обстоятельствах он не то что любую дивизию поднимет, и армию увлечь способен. Братьев Орловых в войсках знали. Старшему графство не в радость. Судьба Михаилы должна стать плачевной.

Милости императора особого энтузиазма не вызвали. Генерал-адъютантские аксельбанты получили двадцать человек, а флигель-адъютантские — почти сорок. Бенкендорфа наградили орденом Святого Александра Невского. Он, как мог, утешал Алексея Орлова, наставлял и подбадривал:

— Проси государя, Алексей Федорович. Откажет — опять проси. Не стесняйся. Ты России нужен. Твои заслуги особые. Во имя нашей дружбы, что надо, и я совершу. Что поделаешь, коли несчастье обрушилось! Однако не исключено, что и наклепали лишнего.

Облегчая Орлову тревожные дни, Бенкендорф не сомневался, что известия о Михайле далеко не полные. Виноват он куда больше, чем пока обнаружилось. Бенкендорф видел, как Орлова быстро провели с завязанными глазами в Итальянскую залу. За ним широким шагом спешил Левашов. Левашов с допросами справлялся очень хорошо. Спал два-три часа в сутки. Однако привязанность к Левашову императора ничем не мешала Бенкендорфу. Император каждый раз напоминал, что ждет проект.

Что промеж императором и Орловым случилось, Бенкендорфу осталось неведомым. Ночевал Михайло на дворцовой гауптвахте, а на следующий день повезли при записке в крепость и заперли в Алексеевский равелин. Впрочем, с указанием: содержать хорошо. В тот день к вечеру через Бенкендорфа император послал другую записку с просьбой к Сукину позволить братьям свидеться. На следующий день и опять через Бенкендорфа отправил новое распоряжение: перевести на офицерскую квартиру, дав свободу выходить, прохаживаться и писать, что хочет. Сукин все выполнил в деталях. После свидания перевел Михайлу из нумера двенадцатого Алексеевского равелина в плац-адъютантскую квартиру у Петровских ворот. Бенкендорф радовался, что император нарушил равноправие с первых шагов. Это внушало надежду на будущие милости. Тридцать первого декабря император поручил Бенкендорфу снять с Орлова допрос, но чтобы никто при сем не присутствовал. Так и в резолюции указал: наедине.

Встретив затем Алексея Орлова, Бенкендорф первым завел разговор:

— Выглядит хорошо, свеж и бодр. Гуляет, и книги есть. А более тебе знать не стоит. Он упорен в собственных заблуждениях. Но по физическом неучастии в событиях императору легче будет смягчить участь. Надейся, Алексей Федорович! Прошлая славная служба его немало выручит. Не сидеть же в крепости тому, кто подписал акт о капитуляции Парижа?! Нелепость! И позор на всю Европу! То-то Меттерних обрадуется.

— Но что он тебе объяснил? Как оправдывался? Чем мотивировал столь тесную связь с разбойниками?

— Зачем тебе слова, Алексей Федорович? Я соображу, как доложить. И пусть идет своим чередом. Уляжется, и выберешь момент: обратишься с просьбой к государю. А на сегодня больше чем достаточно сделано.

Бенкендорф доложил государю, и доклад походил на экономический обзор положения в России, где политике отводилось немного места. Если Михайло на допросах не ударится в амбиции, как давеча в Зимнем, по словам Левашова, то император от содеянной милости не отступит.

Наконец Пестеля привезли, арестованного в штабе графа Витгенштейна, который вызвал его в Тульчин, когда там появился Чернышев. Про сына графа Льва Витгенштейна, ротмистра Кавалергардского полка, ничего не было известно. Покойный император любил молодого ротмистра, взял с собой на конгресс в Лайбах, посылал в Лондон на коронацию короля Георга IV. Бенкендорфу чутье подсказывало, что и он вмешан. Не соблазнил ли Пестель? Полковника спрятали в тринадцатый нумер Алексеевского равелина, считавшийся особенно несчастливым. Пестеля привезли закованным в ручные кандалы. Странная смесь поблажек и оков вселяла в некоторых мысль о несерьезности происходящего и благополучном его исходе. Но вскоре получили известие о возмущении Черниговского полка и самом настоящем сражении и при Ковалевке. И повезли со всех сторон прикосновенных, кто живым остался. Сергея Муравьева-Апостола, бывшего семеновца, перевязанного — картечь в голову угодила. Его брат Ипполит пулю в лоб пустил. Словом, крови много.

Из ближних мест к середине января до одного привезли. Император велел, чтобы к концу месяца никого из прикосновенных нигде не осталось. Удалось выполнить лишь в последних числах февраля, и то Лунина доставили лишь в апреле. К взятым на поле боя при Ковалевке с оружием в руках и в других местах кровавых стычек император проявлял особую строгость. Подпоручика Полтавского пехотного полка Бестужева-Рюмина, бывшего семеновца, хорошо знакомого Бенкендорфу, тоже привезли закованным. Он ничем не любопытствовал, кроме здоровья друга своего, Сергея Муравьева-Апостола. Как безумец, спрашивал у кого только мог.

Полкового командира старооскольцев Леонтия Дубельта схватили сразу после нового года. Бенкендорф помнил его по масонским делам. Кажется, он состоял в ложе «Соединенных славян».

Получили долго ожидаемое известие, что тело покойного государя перед новым годом, поместив на специально изготовленные похоронные дроги, повезли из Таганрога через всю Малороссию в Петербург. Оставалось загадкой, когда прибудет по зимним дорогам?

Петербург переполняли слухи. Как они достигали столицы? Кем распространялись? Бенкендорф пригласил Фогеля для беседы и задал целый ряд вопросов. Какую, например, полицейскую систему он предпочитает — австрийскую или французскую? Фогель неожиданно ответил, что британскую — Scotland Yard.

— Оставьте Англию в покое, господин Фогель. Она далече от нас, и нравы там непохожие. Революционные потрясения гордых британцев какой год их обходят. А тут Риэго под носом. И Шпильберг многим ли отличается от нашей Петропавловки или Шлиссельбурга? Шпильберг ведь не срыли, как Бастилию! Князь Меттерних собственную полицию хвалит.

— Однако мне ближе в таком случае французский вариант.

И Фогель принялся рассуждать о преимуществах французской системы, которая более разграничивает политических шпионов и сыщиков, каковые, собственно, и существуют для воров и мошенников.

— Если речь идет о высшей полиции, — сказал Фогель, — то она должна преимущественно основываться на людях, вращающихся в обществе, ибо политические требования выдвигаются обычно привилегированными членами.

— А в пугачевщину? — спросил Бенкендорф.

— Крестьянские бунты не составляют исключения. Пугачев действовал по наущению немецких колонистов и при их поддержке. Первые прокламации писаны и готикой. Конечно, существует определенная связь между уголовной полицией и политической, но если политическая действует безупречно, то и возможности разбойников естественным образом ограничиваются. Так что, ваше превосходительство, надо начинать с политической полиции, то есть высшей. И упразднить громоздкий аппарат министерства и прочих ведомств, не допуская, чтобы одна полиция контролировала другую. Каждый сверчок знай свой шесток. И после нее — субсидии! На получаемые тайной полицией средства не только заговора не откроешь, но и с мошенниками не справишься. А у нас все в куче! Политическая полиция, уголовная. У посла кошелек стянули — и сразу к генерал-губернатору. Но это дело квартального и полицейского пристава. Известный вам Видок за год более семисот арестов производит с двенадцатью агентами и четыре десятка обысков с захватом украденных драгоценных вещей. А уж о генерале Савари легенды до сих пор живы. Париж при нем тихий городок. Однажды лишь вспыхнуло, да и то у него уши болели.