Ее тайный дневник

Что касается Миранды, то она постаралась убедить себя, что счастлива снова оказаться дома. Ей недоставало зеленых полей и чистого озерного воздуха, неспешной, размеренной деревенской жизни, когда рано ложатся спать и рано встают. Правда, сейчас ей совсем нечего было делать, и поэтому она спала до полудня и засиживалась за полночь, делая записи в дневнике.

Спустя два дня после ее приезда пришло письмо от Оливии. Миранда с улыбкой открыла конверт. С чего это подруга проявила такое нетерпение? Не вчитываясь, она пробежала глазами письмо, ища имя Тернера, но не нашла ни слова о нем.

Что она почувствовала? Разочарование или облегчение? Трудно понять. Миранда вернулась к началу письма. Оливия писала, что ей скучно без подруги, без ее метких замечаний в адрес лондонского света. «Когда ты возвращаешься? — спрашивала она. — Поправился ли отец? И если нет, то лучше ли ему?»Слово «лучше» было трижды подчеркнуто в манере подруги. Миранда читала эти строки и мучилась угрызениями совести. Отец сидел в кабинете, углубившись в книги, без каких-либо признаков простуды.

Миранда со вздохом сложила письмо Оливии и спрягала в ящик секретера. Ложь не всегда является грехом, и у нее есть оправдание. Она должна была уехать из Лондона, где ей нечего делать, кроме как сидеть и ждать появления Тернера.

А чем она занимается в деревне? Сидит и думает о нем. Как-то вечером она заставила себя подсчитать, сколько раз с его имени начинаются записи в ее дневнике, и пришла в ужас — оказалось, тридцать семь. Очевидно, что поездка в деревню не внесла ясности в сумбур у нее в голове.

И вдруг, спустя полторы недели, на пороге появилась Оливия.

— Ливви? Вот не ожидала. — С этими словами Миранда вошла в гостиную, где ее поджидала подруга. — Кто-то заболел? Что-то случилось?

— Все в полном порядке! — весело ответила та. — Я просто приехала, чтобы забрать тебя. Ты совершенно необходима в Лондоне.

У Миранды едва не остановилось сердце.

— Кому же это?

— Мне! — Оливия схватила ее за руки. — Господи, я без тебя все делаю не так. Пропадаю!

— И твоя мама позволила тебе уехать из города в разгар сезона? Не могу поверить.

— Да она буквально вытолкала меня за дверь. После того как ты уехала, я просто места себе не находила.

Миранда не могла не рассмеяться.

— Не думаю, что все настолько трагично.

— Я не шучу. Мама всегда мне твердила, что ты хорошо на меня влияешь, но не думаю, что она представляла себе насколько, до тех пор пока ты не покинула нас. — Оливия виновато улыбнулась. — Я, кажется, совершенно не могу держать язык за зубами.

Миранда тоже улыбнулась и усадила подругу нa диван.

— Такой способности у тебя отродясь не было. Хочешь чаю?

Оливия кивнула.

— Не понимаю, почему я постоянно попадаю во всякие истории. Наверное, плохо знаю людей, — с кем можно быть откровенным, а с кем нет. Вот у тебя самый острый язык в Лондоне, и никто на тебя не обижается.

Миранда дернула за шнурок звонка, вызывая горничную.

— По-моему, ты преувеличиваешь.

— Да вовсе нет. И ты это знаешь. Согласись, у тебя ни разу не было неприятностей из-за случайно вырвавшейся фразы. Никто не держит на тебя обиды.

— Наверное, это потому, что я не высказываю своего мнения так громко, как ты, — ответила Миранда, пряча улыбку.

— Ты права, — вздохнула Оливия. — Мне многому надо у тебя учиться. У тебя очень развито чувство юмора. А оно помогает в жизни.

— Ну что ты! Я никогда не придавала этому значения.

Оливия хмыкнула:

— Но язычок у тебя острый, это неоспоримо. И Тернер всегда так говорит. Выходит, не одна я так считаю.

При упоминании его имени Миранда с трудом проглотила ком в горле и спросила:

— Он вернулся в город?

— Нет. Я сто лет его не видела. Он где-то в Кенте, с друзьями.

Вот как? Конечно, Кент далеко от Камберленда, но по крайней мере все-таки находится в Англии.

— Он ведь давно вас покинул, — заметила Миранда.

— Да. Уехал куда-то с лордом Гарри Уинтропом, а тот всегда любил удариться в разгул. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

Да, она догадывалась.

— Думаю, что они просто развлекаются. Вино, женщины и все такое, — продолжала Оливия. — Уверена, что приличных леди там не будет.

У Миранды опять перехватило дыхание. Мысль о Тернере с другой женщиной была невыносима. Особенно теперь, когда она узнала, что такое интимная близость. Она находила массу причин его отсутствия, целыми днями придумывала всевозможные разумные, извиняющие его объяснения. Как ни горько, но это было ее единственное времяпрепровождение. Но ей ни разу не пришло в голову, что он может быть с другой. Он же знает, как больно, когда тебя предают! Как же мог так поступить с ней?

Он в ней не нуждался, вот в чем дело. Боль была такой острой, словно в сердце вбили гвозди.

Она ему не нужна, но страстно его хочет. И это больно. Слава Богу, что Оливия любовалась греческой вазой — столь ценимой отцом, — а иначе увидела бы, как страдальчески исказилось лицо ее подруги.

Миранда встала и поспешно отошла к окну, сделав вид, что рассматривает что-то за окном.

— Он наверняка весело проводит время, — вымолвила она.

— Ты про Тернера? Конечно, раз отсутствует так долго. Мама просто в отчаянии… правда, она больше занята моим поведением. Послушай, ты не возражаешь, если я останусь здесь, с тобой? Наш дом в Хавербрейксе слишком велик, а когда в нем никто не живет, там гуляют сквозняки.

— Конечно, буду только рада. — Миранда оставалась у окна, собираясь с силами, чтобы спокойно посмотреть на Оливию. — Мне немного одиноко. Кроме папы, рядом никого, да и он все время занят.

— А как он себя чувствует? Надеюсь, поправляется?

— Папа? — Миранда была рада появлению горничной. Она велела принести чай и повернулась к Оливии: — Он… ему намного лучше.

— Я должна пожелать ему здоровья. Мама также просила передать самые добрые пожелания и…

— О, это лишнее, — поспешно прервала подругу Миранда. — Он не любит, когда ему напоминают о болезни. Ты же знаешь, какой он гордый.

Та, как всегда, без обиняков сказала:

— Удивительно!

— Видишь ли, это… мужское недомогание, — на ходу придумала Миранда.

Она много слышала о женских болезнях и решила, что и у мужчин тоже имеются свои хвори. А если таковых у них нет, то Оливии об этом неизвестно.

Но она не учла ненасытное любопытство подруги.

— Правда? — У Оливии глаза полезли на лоб. — А что это такое? В чем проявляется?

— Я не могу об этом говорить. — Миранда мысленно извинилась перед отцом. — Папу это поставило бы в неловкое положение.

— Но…

— А твоя мама была бы недовольна мной, поскольку такие вещи не для нежных ушей.

— Глупости! — фыркнула Оливия. — Мои-то все выдержат.

«Уши Оливии, возможно, не отличаются особой деликатностью, но все остальное у нее, без сомнения, нетронутое, целомудренное… в отличие от меня», — подумала Миранда.

— Не будем больше об этом говорить, — твердо заявила она. — Оставляю это твоей неуемной фантазии.

Оливия что-то пробурчала, но обижалась недолго.

— Когда ты возвращаешься домой? — спросила она:

— А я разве не дома? — напомнила ей Миранда.

— Да-да, конечно. Но, уверяю тебя, вся наша семья очень скучает по тебе. Так когда ты приедешь в Лондон?

Миранда закусила нижнюю губу. По ней скучает не вся семья Бевелсток. А иначе один из ее членов не задержался бы так долго в Кенте. Но для нее возвращение в столицу — это единственная возможность побороться за свое счастье. Сидя здесь, в Камберленде, — либо плача над дневником, либо уныло глядя в окно, — она делается похожей на бесхребетную дуру.

— Если я и дура, — пробормотала себе под нос Миранда, — то по крайней мере бесхребетной не буду. Это очень унизительно.

— Что ты сказала?

— Я сказала, что вернусь в Лондон, — решительно объявила подруге Миранда. — Папа уже достаточно поправился, чтобы обходиться без меня.