Страница 5 из 60
После знаменитой амнистии летом 53-го года, которую почему-то называют бериевской, хотя инициатором ее был Маленков, банд в стране появилось немеряно.
На этот вопрос мне так никто и не ответил. Видимо, опера имели в виду, что это была последняя банда времен культа личности. Менее чем через месяц после ее ликвидации умер Сталин.
Последняя банда… Достаточно смешное определение в нашей действительности. В 1934 году на прилавках магазинов появилась книга «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина». В этом любопытном сочинении приводится выступление начальника лагерей ОГПУ М.Д. Бермана на первом слете ударников стройки.
Он много говорил о том, что именно труд на этом строительстве перековал бывших бандитов, воров, проституток и вредителей. Пройдет время — и труд в лагерях ОГПУ превратит всех преступников в строителей социализма. И через несколько лет с преступностью в нашей стране будет покончено.
Завершил он выступление словами:
— Наш паровоз, вперед лети!…
Вот он и летит… Только куда?
Уж рельсы кончились, а станции все нет.
«Таганка, все ночи, полные огня…»
Тюрьма эта была элитная. В ней сидели только «социально близкие». По сто шестнадцатой пополам — так у блатарей называлась 58-я статья — сюда не отправляли.
Конечно, может показаться странным, но Таганка являлась нашим криминальным символом тех лет.
Ее разрушили, а память о ней живет в неведомо кем сочиненной песне.
Включаю телевизор. На экране кандидат в президенты, сын юриста, голосом, «лишенным приятности», выводит грустную песню старых московских урок: «Таганка…»
Включаю радио, на волнах неведомой станции неплохой певец с надрывом сообщает озверевшим от жары соотечественникам:
Наверняка в мире нет больше такой страны, как наша. Страны, где уголовная «феня» так органично вошла в речевой строй современного языка.
Нигде с таким упоением не поют блатных песен. И не только пацаны под гитару в подъезде, но и потраченные жизнью интеллигенты на своих застольях.
И везде — «Таганка».
Думаю, что ворам в законе на своем очередном сходняке надо сброситься и восстановить тюрьму как памятник воровского эпоса.
А что? Сейчас многое восстанавливают, что разрушали раньше.
А здесь — символ блатной идеологии. Он вполне может стать основой бандитской национальной идеи.
Потому что ни в одной стране готовность попасть в «зону» не жила в каждом гражданине независимо от положения в обществе, как у нас.
А песни и язык тюремного мира были своеобразной профилактической прививкой.
В 1934 году на прилавках магазинов появился коллективный труд тридцати шести писателей во главе с Максимом Горьким: «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина».
Из аннотации к книге следует, что на ее страницах читатели увидят «типы руководителей стройки, чекистов, инженеров, рабочих, а также бывших контрреволюционеров, вредителей, кулаков, воров, проституток, спекулянтов, перевоспитанных трудом, получивших производственную квалификацию и вернувшихся к честной трудовой жизни».
Надо сказать, что книга эта была написана по личному распоряжению председателя ОГПУ Генриха Ягоды.
Работали над ней лучшие перья советской литературы: Борис Агапов, Сергей Буданцев, Евгений Габрилович, Михаил Зощенко, Вера Инбер, Валентин Катаев, Алексей Толстой, Виктор Шкловский, Бруно Ясенский.
Поэтому и коллективный сей труд получился ярким и убедительным.
ОГПУ ставило перед писателями главную задачу — читатель должен понять, что труд в ГУЛАГе не уничтожает, а перерождает преступника.
Точку в этой идеологической кампании поставил сам Сталин, объявив, что в СССР навсегда покончено с преступностью.
Это заявление вождя должно было успокоить инженера, вернувшегося с работы в обворованную квартиру, или бухгалтера, раздетого уркаганами в темной подворотне.
С той поры ни в кино, ни в книгах, ни в газетах не появлялись уголовные сюжеты. Не существовало у нас преступников, и все дела.
Дом наш, единственный кирпичный, пятиэтажный, стоял в плотном кольце одноэтажных и двухэтажных домишек Кондратьевских и Тишинских переулков. Здесь бушевал Тишинский рынок. Сейчас это маленькая территория, огороженная забором. А тогда человеческое море захлестывало все близлежащие улицы и выплескивалось к Белорусскому вокзалу.
Это было чудовищное море. В нем перемешивалось горе с алчностью, трусость с храбростью, добро со злом. В те годы Тишинку считали самым криминогенным районом Москвы. Перед ее кровавыми подвигами бледнела слава Марьиной Рощи, Вахрушенки и Даниловской заставы. Господи! Я по сей день помню это пугающее скопище нечисти.
На территории этой была своя иерархия и даже некая форменная одежда.
Ниже всех стояли уголовные солдаты-огольцы. Они ходили в темных кепках-малокозырках, в хромовых сапогах, именуемых прохорями, сбитых в гармошку, под пиджаками обязательная тельняшка, белый шарф на шее и, конечно, золотой зуб-фикса. Они были особо опасны для нас, мальчишек. Могли запросто отобрать продовольственные карточки, если тебя родители посылали в магазин, снять шапку, изъять билеты в кино.
Они шныряли по рынку, выполняя указания солидняка — местного ворья. Сегодня, когда я вижу новых волонтеров уголовного мира, в кожаных куртках и плотных брюках с напуском, я обязательно вспоминаю огольцов с Тишинки.
В Москве гремели первые салюты, а в нашем доме грабили квартиры, грабили и соседние магазины, и склады.
Нет, это делали не мальчики в малокозырочках. Другие, совсем другие люди занимались этими делами. Один из них жил в нашем доме. Здоровый, мордастый, летом он ходил в светлом коверкотовом костюме, с двумя медалями и двумя нашивками за ранение на лацкане.
…Впервые я их увидел летом 43-го. Троих шикарно, не по военному времени одетых молодых мужчин и двух красивых девушек с ними.
Они шли по двору. На груди мужчин серебрились медали, а у одного был даже орден Красной Звезды. Зимой они ходили в фетровых бурках и кожаных пальто.
По сей день у меня вызывают смех наши фильмы с грязными, плохо одетыми бандитами. Не знаю, как у других, но наш Мишка Монахов был законодателем мод в районе. Мы, пацаны, обожали его, он щедро угощал нас папиросами и шоколадом. А кроме того, огольцы с Тишинки боялись трогать соседей Монаха. Он держал за нас мазу. Так это называлось раньше. А однажды утром я увидел, как двое здоровых оперов волокли его в машину. Серый пиджак был разорван, синевой наливалась правая половина лица. Когда его вталкивали в «эмку», он подмигнул мне разбитым глазом.
Видимо, детство мое, прошедшее в самом сердце человеческой скверны, страх перед огольцами заставили меня пойти в спортивный зал, чтобы научиться драться, и каленым железом выжгли из моей души «блатную романтику».
В Москве была своя градация ценностей. Я имею в виду неофициальную, не навязанную нам газетами и радио.
В городе рождались криминальные легенды. Как жаль, что я не знал тогда, что через много лет постараюсь изложить их на бумаге. Я бы собирал эпос, и, уверен, истории эти пришлись бы по душе читателям.
В легендах тех лет жили отважные благородные воры и бесстрашные умные сыщики.
Тогда о МУРе в московском обществе говорили почтительно и таинственно. И хотя о его сотрудниках не писали в газетах и не снимали фильмов, в столичных гостиных рассказывали просто фантастические истории. Кое-кого знали в лицо, как эстрадных артистов: иметь с ними короткие, дружеские отношения считалось так же престижно, как с популярными тенорами.
Звезды кино и театра. Звезды-летчики. Звезды — писатели и поэты. Звезды-сыщики. В 30-е годы: Николай Осипов, Георгий Тыльнер, Леонид Вуль, Валерий Кондиано. Эти люди раскрыли преступления, вошедшие в историю криминалистики: кражу редкой коллекции монет у одного из красных наркомов, описанную Львом Шейниным в очерке «Динары с дырками», кражу знаменитого золотого брегета у Эдуарда Эррио, нашумевшее ограбление мехового магазина в Столешниковом.