Правила секса

Он вылезает из машины, хлопает дверью и пару раз обходит вокруг. От запаха еды, к которой я даже не притронулся, остывающей у меня на коленях, я чувствую легкую тошноту, но не могу пошевелиться, не могу выбросить пакет. Теперь я стою на парковке. Внезапно становится очень холодно. Мы оба не можем долго оставаться без движения. Он приподнимает воротник куртки. Я протягиваю руку и прикасаюсь к его щеке, что-то стряхивая. Он отворачивается и даже не улыбается. Я озадаченно гляжу в сторону. Где-то сигналит автомобиль.

– Не нравится мне такая расстановочка, – говорю я.

Уже в машине он произносит, не глядя на меня:

– Тогда уходи. Мораль сей басни?

Шон

Когда она уходила, я нюхал подушки. Ей не нравилось спать в моей кровати, та, мол, чересчур мала, чтобы спать вместе, и в конце концов это было не так важно. Я соглашался. Когда она уходила, я, нанюхавшись подушек, переходил на руки, ладони, пальцы, я вспоминал, как мы трахались, и дрочил, и кончал еще раз, думая о нас, фантазировал и придавал сексу новые измерения, чтобы он казался еще более насыщенным и безумным, нежели был на самом деле. В постели с ней я с трудом себя сдерживал. Вначале я быстренько ее трахал, а потом слезал и несколько часов пожирал ее, облизывал, не переставал обсасывать ее кисульку; у меня болел и распухал язык, натирало во рту, я зарывался в нее по подбородок, горло так пересыхало, что я даже не мог сглотнуть, и тогда я поднимал голову, задыхаясь, и буквально глотал воздух.

Чтобы на нее встал, не требовалось практически ничего. Я наблюдал, как она нагибается в одних только трусиках, чтобы что-то приподнять с пола, или подглядывал, как она натягивает футболку или свитер, высунувшись из окна, дымя сигаретой. Даже незначительное действие – она прикуривает, и мне приходится бороться с желанием схватить ее, сорвать трусики, облизать, обнюхать и проткнуть языком. Иногда желание становилось настолько невыносимым, что я только и мог, что лежать в кровати без движения, представляя себе ее тело, вспоминать, как она на меня посмотрела, и мучиться эрекцией.

Она редко со мной разговаривала и никогда ничего не говорила про секс, возможно, потому что была более чем удовлетворена, и я в свою очередь особо не распространялся. Потому в наших отношениях минусов было мало, а несогласий и того меньше. Например, мне не приходилось говорить с ней о ее стихах, которые были полный отстой, хотя парочку и отобрали для учебной литгазетенки и поэтического журнала под редакцией ее препода. Если же поэзия когда-нибудь и всплывала, я попросту говорил ей, что мне нравятся ее стихи, и вставлял что-нибудь про образность. Но разве могут сравниться какие-то стихи с этой грудью, с задницей, с ненасытным центром меж длинных ног, обвивающих мои бедра, с прекрасным лицом в слезах от удовольствия?

Лорен

Писем от Виктора по-прежнему нет. Ни открытки. Ни звонка. Ни письма. Ничего. Пусть этот ублюдок гниет в аду – мне плевать.

– Колледж и в самом деле приходит в упадок, – говорит мне Джуди, объясняя, как я должна радоваться, что я на последнем курсе и мне не придется возвращаться в следующем году.

Похоже, что она права. Первогодки сколотили рок-группу под названием «Родаки» – одного этого достаточно, чтобы насторожиться. После слов Джуди октябрь будто длится вечно. Диплом кажется невозможно далеким.

Джина и вправду выиграла конкурс на редизайн вывески колледжа, и на полученные деньги мы купили экстази – я его никогда раньше не пробовала даже с Виктором, и кайф был совершенно невероятным. Не думаю, правда, что Шону понравилось. Он просто сильно вспотел и все скрипел зубами и покачивался взад-вперед, а позже той ночью маньячил больше обычного, и это было совсем не прикольно. Я стала пить много пива, потому что секс и видеоигры – по существу все, чем этому парню хочется заниматься. Но со временем он стал выглядеть лучше, и секс у нас весьма скромный, и в постели он не слишком крут – но хотя бы не без воображения. Вот не возбуждает он меня. Настоящих оргазмов я не испытываю. (Ну, может, пару раз.) И то лишь потому, что он чертовски настойчив. (В противоположность общепринятому мнению, когда тебя выедают пару часов кряду – далеко не самое прекрасное времяпрепровождение, как по мне.) Кроме того, он вызывает подозрения. У меня такое чувство, что он – теневой лидер Партии юных консерваторов, которая устроила большой бал в Гринволле в прошлую субботу. Помимо того, что он состоит в Увеселительном комитете, я понятия не имею, чем он вообще здесь занимается, и в конце концов, как говорит Джуди, и знать на самом-то деле не хочется. Просто хочется, чтобы настал уже декабрь, просто хочется убраться отсюда. Потому что я не знаю, сколько еще смогу пить пиво и смотреть, как он ставит рекорды в «Поулпозишн», вот где он – настоящий профи.

Я спросила его об этом как-то ночью, в ответ он лишь пробурчал что-то односложное. «Но что еще делать в колледже, кроме как бухать пиво или вспарывать себе вены?» – подумала я про себя, когда он встал, подошел к игровому автомату и закинул еще один четвертак. Я перестала жаловаться.

Девчонка, которая покончила с собой, получила то же послание, что оказалось в ящике каждого из нас, о том, что она в самом деле умерла и что панихида будет в Тишмане. Я упомянула об этом как-то вечером, когда мы с Шоном пропускали по пиву в «Пабе» для разгона перед вечеринкой, и он посмотрел на меня и фыркнул: «Смех. Ну, дела». Мог бы просто фыркнуть: «И чего?»

Поэзия продвигается. Курить я так и не бросила. Джуди говорит, что Роксанн сказала ей, что Шон банчит драгсами.

– По крайней мере, брейк не танцует, – отвечаю я.

Шон

Я еле волочу ноги, а Лорен вышагивает в горку к дому Витторио. Уже конец октября, но на улице не слишком холодно, тем не менее я сказал ей надеть свитер, вдруг, мол, похолодает, когда мы пойдем домой. Когда я ей это говорил, то был в футболке и джинсах, и она спросила, пока мы одевались в ее комнате, с какой это стати она должна надевать свитер, если я в одной футболке, почему мне должно быть удобно, а ей – нет. Я не мог сказать ей правду: мне не нравилось, что Витторио будет пялиться на ее сиськи. Так что я вернулся к себе в комнату, надел старую черную куртку, а вместо кроссовок мокасины – дополнительный штрих, лишь бы угодить ей.

Теперь куртка обернута вокруг талии, рукава хлопают по бедрам, пока мы поднимаемся в горку. Я начинаю идти медленнее, надеясь, что вдруг мне удастся отговорить ее идти на вечеринку Витторио, вдруг она передумает и вернется со мной обратно в кампус. И иду-то я только потому, что знаю – это для нее многое значит (хотя мне не понять почему) и это последняя вечеринка у Витторио, потому что в воскресенье он возвращается обратно в Италию и его сменит какой-то алкаш, которого уволили из Гарварда (я узнал это от Норриса, который в курсе всех преподавательских сплетен). Я подхожу к воротам, за которыми тропинка к двери дома Витторио. Она продолжает шагать, затем останавливается, вздыхает и не поворачивает обратно.

– Ты уверена, что тебе это надо? – спрашиваю.

– Мы уже говорили об этом, – отвечает она.

– Я, пожалуй, передумал.

– Мы уже пришли.

Мы заходим. Я захожу. Я следую за ней к двери.

– Если он к тебе только прикоснется, я кишки из него выпущу. – Я снимаю куртку с талии и накидываю на плечи.

– Что ты сделаешь? – спрашивает она, звоня в дверь.

– Не знаю.

Я разглаживаю куртку. На случай, если не смогу решить вопрос, я захватил кокса, но ей об этом не сказал. Интересно, будут ли здесь девушки.

– Ты ревнуешь меня к моему преподавателю поэзии, – говорит она. – Поверить не могу.

– А мне не верится, что он тебя практически насилует на этих гребаных семинарах, – громко шепчу я ей. – И ты прешься от этого, – добавляю.

– Бог ты мой, Шон, ему же почти семьдесят, – говорит она. – Да ты и не был ни на одном, откуда же ты знаешь, черт возьми?