Преторианец

Действительно ли за Сциллой следят? Не почудилась ли ей слежка? Предположим, она права: кто, почему? Какое отношение ко всему этому имеет тот, кто следит за Сциллой?

Что еще знает Пристли? Надо бы поговорить с ним и задать несколько вопросов — известно, что Джек набит интереснейшими сведениями.

С чего начать поиски предателя?

Годвин по натуре и по профессии был наблюдателем. Его попытка перейти к действиям обернулась «Преторианцем». Однако людей действия в живых не осталось. Ему снова придется ввязаться в схватку — если он сумеет разобраться в уликах, найти след. Может быть, следует выбирать собственный путь… Черт, откуда ему знать?

Его осаждали все эти вопросы и десятки других, он даже во сне видел вопросы и никогда — ответы. Он просыпался ночью в поту и ознобе, пытаясь вспомнить мелькнувшую в полусне мысль. Он снова видел во сне операцию, заново переживал все, вплоть до слепящей вспышки, и было нечто, что надо было вспомнить… что-то ужасно важное.

Он видел во сне Макса Худа, чаще в тени, на краю сна, призрачную фигуру, выдвигавшуюся в центр событий только в двух сценах. Ночь на парижском кладбище, грязь и трупы… и мгновенье перед самой его смертью, опять же под дождем, на коленях, в проклятой грязи Северной Африки, он сжимает руку Годвина, пули впиваются в его тело, и он слышит голос Макса… «Они знали, что мы придем…»

Но кто мог им сказать?

Это был вопрос.

Где искать на него ответ?

Однажды в кабинете, рассматривая фотографии в серебряных рамках, он надолго остановился перед снимком, который сделала в Париже четырнадцатилетняя Сцилла. Он вспомнил ту минуту так, словно его зашвырнуло назад сквозь время, — как она застала их врасплох и щелкнула… Макс, Клайд и Роджер… пятнадцать лет назад, в другой стране. Господи, она была так молода, чиста, как капля росы, и неописуема хороша…

Был еще моментальный снимок, сделанный кем-то в саду ее парижского дома: солнечные лучи пробиваются сквозь листву, Годвин спит в шезлонге с открытой книгой на груди, рукава белой рубашки закатаны, Сцилла устроилась на земле рядом, на подушечке, прислонилась к ручке его кресла, с головой уйдя в чтение, не замечает фотографа — вероятно, ее покойного отца.

Ну конечно, он уже тогда любил ее. Почему он теперь так ясно понял то, чего не понимал тогда?

Он подозревал, что именно такие вещи делают некоторых людей поэтами.

Ему же только захотелось плакать, оплакивая течение времени, оплакивая любовь, — но он сдержался.

Джон Моркамб знал Макса Худа с рождения. Если Годвин собирался найти того, кто мог желать Максу смерти, если он хотел глубже заглянуть в жизнь человека, которого любил, которому наставил рога, с которым был готов умереть и едва не умер, — вполне можно было начать с Моркамба.

Он сделал первый заход за шахматной доской. Джон Моркамб, если пробиться за маску вымуштрованного слуги, оказался вполне дружелюбным и разговорчивым. Миссис Моркамб как-то на кухне обмолвилась, что он не только заядлый шахматист, но даже основал шахматный клуб в соседней деревне.

Годвин, предложив ему как-то вечером партию в шахматы в кабинете, быстро понял, что соперник ему не по зубам. Пара не слишком затянувшихся партий закончились сдачей Годвина, зато ему удалось завоевать доверие Моркамба. Они вместе потягивали двадцатилетний солодовый виски и обсуждали шахматные стратегии. Годвин осторожно навел разговор на Макса Худа, каковой, по горделивому уверению Моркамба, учился играть у него на коленях. К двенадцати годам он играл наравне со взрослыми, а в тринадцать впервые победил своего учителя.

Как видно, старик рад был поговорить о покойном хозяине. Не то чтобы взгляд его затуманился воспоминаниями, но он с нескрываемым удовольствием рассказывал о Худе, перебирая события последних пятидесяти лет жизни.

— Я познакомился с ним только в двадцать седьмом, — сказал Годвин. — Впервые встретил такого человека. Герой, спутник Лоуренса…

— Да-да, он никогда об этом не забывал. Ко времени вашей встречи его лучшие годы остались позади.

Моркамб погладил короткие жесткие усы цвета соли с перцем. Он с удовольствием принял сигару, которую Годвин извлек из запасов Худа.

— Он рано достиг вершины жизни. Так часто случается на войне. Ушел отсюда в сущности мальчиком, а вернулся героем, но чего-то и лишился. Слишком многое повидал, слишком многое ему пришлось делать. Странно говорить так теперь, но в пустыне он потерял опору… потерял ее на войне и больше уже не нашел. Он уже не мог сосредоточиться, как умел в детстве. Стал проигрывать мне в шахматы — он потерял способность отдаваться чему-то. Двадцатые годы прошли для него впустую — впрочем, так было со многими.

— Я тогда только начинал жить…

— Вам повезло, что Большая война вас обошла.

— В некотором смысле меня обходит и эта.

— Не совсем так, сэр. Я ваш верный читатель, вы хороший рассказчик. Я словно побывал вместе с вами в Париже. Молодой хозяин любил ваши книги. Но, может быть, вы тоже рано достигли вершины, — задумчиво добавил он.

— Будем надеяться, что нет. А что касается Макса, вы, наверно, согласитесь, что он вернулся в колею, женившись на Сцилле?

Моркамб выпятил нижнюю губу, глубокомысленно покачал головой:

— Может и так, сэр, но не все бы с вами согласились.

— Право? А почему нет?

— Как говорит моя добрая женушка, молодому хозяину не везло в любви. Первая жена его была нечто невиданное — я, во всяком случае, таких не видал. Моя жена уверена, что он женился на Эсми, не успев опомниться после войны — думается, она права. Конечно, это была ошибка. Мы никогда не принимали ее всерьез. Потом молодой хозяин получил развод. Но вторая миссис Худ… ну, он ведь был от нее без ума, верно? Просто голову потерял. Она была совсем ребенком. Эх, иной сказал бы, мол, она так и не стала взрослой. Иной сказал бы, мол, она-то и погубила его жизнь, из-за нее он и погиб. Ну, я судить не стану, но с миссис Худ нет у нас согласия. Со мной и миссис Моркамб она всегда достойно обходилась, а вот ее муж не мог бы сказать того же о себе. Вечно кто-нибудь распускал о ней гадкие слухи — о другом мужчине, всякий раз о другом мужчине. Они так много времени проводили врозь. Если он здесь, так она в Лондоне, в Париже, в Америке — не так мне представляется удачный брак! Худы никогда не были особо учеными, а она как раз их этих мудреных… Как их там зовет миссис Моркамб?.. Талантливая молодежь! Она была из этих, и молодому хозяину с ней приходилось нелегко. Его разве так воспитывали? Нет. Он был простой человек. Женитьба на ней покончила с его надеждами.

Старик с наслаждением пыхнул сигарой. Он с удовольствием, а может, и с облегчением выкладывал все, что думал.

— Потом, подумать только, он убил того парня, и я тогда же сказал миссис Моркамб, мол, это он все равно что себя убил, все равно что пустил пулю себе в голову. Я ей так и сказал — он долго не протянет…

— Погодите, постойте! Убил? Кого убил? Никогда не слышал…

— А миссис Худ говорила, вы старый друг молодого хозяина…

— Да, но мы не виделись много лет.

— Значит, вы пропустили то убийство.

— Я о том и говорю. Как это случилось?

Годвин щедро плеснул виски в обе стопки.

— Ну, видите ли, все опять же вышло из-за жены. Просто этого уж бедняга не мог стерпеть, хотя не подумайте только, будто я думаю, что она хотела, чтоб все так обернулось, нет, сэр, ни в коем случае! Но что случилось, то случилось. Прямо у всех на глазах, вот как.

— Расскажите. Он был моим другом.

— Как скажете, как скажете… Ну вот, после свадьбы он все больше и больше времени проводил здесь, в Стилгрейвс, жил очень уединенно — слишком уединенно для человека с красавицей — видит бог, этого у нее не отнимешь, — с красавицей женой. Она вечно была в отъезде, играла на скрипке — аж в самой Южной Америке, — потом в театре. Ну вот, заметьте себе, я никогда не замечал за молодым хозяином пристрастия к выпивке, но после женитьбы он пристрастился к шотландскому солодовому, и оно не пошло ему на пользу, нет, сэр. Повидал я людей, не знавших, зачем живут, и тут было то же самое — человек без цели. Тогда он и убил того парня, совсем молодого, да просто верзилу-мальчишку, а дальше стало и того хуже… Потом война дала ему выход… возможность умереть с честью, видите ли.