Преторианец

— Мы с Сэмом Болдерстоном проехали через пустыню.

— Отменное шоу! Дай-ка я на тебя посмотрю — все на месте?

— Это о тебе все здесь беспокоились…

— Ну, я завернул в Тобрук. Как раз рассказывал этим типам…

— А оттуда как?

— Проще простого. Просто вышел однажды ночью, огляделся по сторонам и пошел себе дальше.

В общем хохоте кто-то снова и снова повторял:

— Слыхали? Пошел себе дальше! Макс Худ просто вышел из Тобрука и пошел домой!

Годвин присел за стол и стал слушать. Макс Худ каждую ночь выходил с диверсионными группами. Он видел, как индусы, с которыми он вышел в рейд, в доказательство своих успехов отрезали уши тридцати двум немецким солдатам. Кроме того, он с санитарной командой под палящим солнцем обшаривал ничейную полосу в поисках выживших. Они наткнулись на немцев, занимавшихся той же работой. Немецкий офицер приказал своим помочь томми [44]с ранеными, а потом все несколько минут поболтали, попивая немецкий лимонад, которым щедро поделились хозяева. Они посочувствовали друг другу насчет негодной питьевой воды, которую приходилось терпеть.

— На вид как кофе, — рассказывал Худ, — а на вкус — сплошной сероводород. Зато лимонад был отличный. Джерри умеют делать. Славные парни. Встретимся после войны — обрадуемся и поболтаем о былых временах. Вот оно как.

Немецкий офицер признался Худу, что тушенка у них настолько мерзкая, что ее прозвали «задница Муссолини». А когда лимонад был выпит, а раненые уложены на носилки, немецкий офицер любезно сообщил им, что всем подобранным немцами британским солдатам обеспечен лучший уход, какой возможен в таких условиях. «Такой же, как нашим», — сказал он, пожав плечами. После чего обе команды разошлись, неумело и нестройно распевая песню, ставшую гимном всех, кто воевал в пустыне, — «Лили Марлен».

— Храбрые там были ребята, — тихо сказал Худ в баре «Шепердса».

Годвин слушал рассказы, улыбался Максу и был счастлив. Эти рассказы будут повторять на войне и в мирное время старые солдаты, эти рассказы не дадут Максу Худу умереть.

Наконец народ разошелся, и Макс с Годвином и Варданом одни остались в баре допивать. Макс устало поднял голову и сказал почти застенчиво:

— А что это я слышал, будто поблизости обретается моя жена? Неужто правда? Кто-нибудь из вас ее видел? — Он подмигнул Годвину: — Устроим ей сюрприз…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Стилгрейвс

Зима — весна 1942

Глава двадцать вторая

Годвин стоял у окна кабинета в огромном доме, называвшемся Стилгрейвс, как — он знал — бессчетные разы стоял Макс Худ, беспокойно коротая одинокие северные дни. Едва миновал полдень, но тучи темнели, словно уже собиралась ночь, торопясь добить этот день коротким и милосердным ударом. Из какой-то щели сквозило холодом. Он грел руки о кружку с кофе, унесенную из кухни, которую без конца скребла и намывала миссис Моркамб. Эта румяная старушка будто родилась в пропахшем кухней, чуть припорошенном мукой переднике. Кажется, она одна хранила тепло этого дома под угрюмым мрачным небом. У нее всегда оказывался наготове горячий кофе, а за неделю, прожитую Годвином в Стилгрейвсе, они успели привыкнуть друг к другу. Ее булочки с корицей напоминали Годвину те, что пекла его мать, а лосось, какого его мать не готовила, был тоже объеденье.

Он видел свое отражение в квадратной оконной раме. Годвин понемногу начинал снова походить на себя. Он набрал вес, и в коричневом твидовом костюме выглядел привычно коренастым. Сегодня он поднялся с рассветом, побродил по большому скрипучему зданию, два часа погулял по колким, промерзшим полям и вдоль скал, на краю летного поля, устроенного для Макса.

Ему надо было привести мысли в порядок. Вот почему он с такой готовностью согласился со Сциллой, уговаривавшей его отдохнуть в этом старом поместье. Она понимала, что он еще не готов возвращаться в Лондон, что ему нужно время, чтобы все обдумать. Временами он верил, будто ей известно все, что делается у него в голове. А вот ему были совершенно недоступны ее мысли.

Его мысли неизменно начинались и оканчивались Максом Худом. Это поместье принадлежало Максу, было его домом,и его присутствие ощущалось повсюду. Пожалуй, Годвин не удивился бы, услышав шаги в коридоре и увидев его стоящим в дверях. «Это недоразумение, Роджер, я вовсе не был убит, я жив, я спасся и вернулся, хочешь послушать мой рассказ? Он тебе пригодится, Роджер, отличный выйдет очерк…»

Но Макс, конечно, был мертв, и ничего тут не поделаешь, и он больше не вернется…

Кто-то предал его, предал их всех, и всем плевать, никто и гроша не даст, чтобы открыть правду. Монку и ПМ нужен козел отпущения, простое решение, чтобы не дать вареву перехлестнуть через край, чтобы утихомирить политиков, и Годвин идеально подошел на эту роль. «Сами понимаете, дружище, он завел шашни с женой Худа, где-то проболтался, проронил словечко не в те уши, заварил чертову кашу, но что мы можем сделать? Обвинить известного американского журналиста, когда наша жизнь и смерть зависит от янки? Нет, никак. Вы, конечно, понимаете, почему это должно остаться строго между нами…»

Со временем все заглохнет, новый скандал или кризис отвлечет внимание, все забудется, никому не будет до него дела. А там и война кончится, и «Преторианец» будет надежно похоронен в прошлом, Роджер Годвин вернется за океан, и все утонет в потоке времени.

Годвин не мог с этим смириться.

Он сделает то, что сделал бы Макс. Худ нашел бы предателя, выследил и убил, но Худ мертв, и кто-то должен его заменить. Никого, кроме Годвина, не осталось, так что это должен быть Годвин. Он единственный, кому не наплевать.

За неделю в Стилгрейвсе он все обдумал.

Сцилла взяла два выходных в дополнение к тем дням, когда не шел ее спектакль, и они поездом уехали на север. Мистер Моркамб, который родился в Стилгрейвсе и всю жизнь служил Худам, встретил их на станции в старом «роллс-ройсе», ровеснике отца Худа. Он привез им длинные овчинные накидки по погоде, стоявшей у Адрианова вала, забрал их багаж, уложил и укрепил ремнями и проверил, удобно ли они устроились на просторном заднем сиденье. Сцилла ввела Годвина в чужую для него обстановку, устроила в гостевой комнате, чтобы его присутствие не раздражало чувствительности Моркамбов, обостренной преклонением перед Худами. Худы владели Стилгрейвсом со времен старого хозяина, но Макс не оставил сына, у него не было ни братьев, ни сестер. Никогда больше не появится в Стилгрейвсе истинный Худ.

— Мы должны проявить деликатность, — сказала Сцилла. — Моркамбы считают поместье и своим домом. Они и меня-то приняли только ради Макса. Ради молодого хозяина.

Пока она оставалась в поместье, Годвин проводил ночи вместе с ней в хозяйской спальне. После ее отъезда остался как гость в гостевой комнате. Сцилла, хоть и старалась показать Моркамбам, что нуждается в них и полагается на них, не менее ясно показала, что перечить ей не стоит.

Впрочем, в доме было поразительно мало следов ее присутствия. Она не оставила следа в длинных, полных сквозняками коридорах и обитых темным деревом комнатах, где провел детство Макс Худ. Только в хозяйской спальне пахло ее духами. После ее отъезда он украдкой заходил туда, чтобы почувствовать запах ее подушки, ночной рубашки, белья. Он все время тосковал о ней.

Он сидел в глубоком кресле перед камином, слушал, как постукивают о стекло снежинки, и размышлял.

Что касается поисков предателя, он мало что мог сделать, пока оставался на севере. Но, набираясь сил и привыкая к вставленной в голову пластине, он занимался тем, что раскладывал все по полочкам. Каковы его отношения с Варданом и ПМ? Что они намерены предпринять для разрешения проблемы?

Относительно угрозы, которую он получил перед согласием на участие в «Преторианце»… Кто намеревался его убить, если он не порвет со Сциллой Худ? Изменилось ли что-нибудь для убийцы со смертью Худа? Стоит ли ему разгуливать в темноте?

44

Так немцы называли британских солдат.