Преторианец

— Осторожней с остриями, — предостерег он. — Можно пораниться.

Годвин спрыгнул на землю. Мокрая трава была давно не стрижена. На кладбище пахло, как на площадках для гольфа дома, в Америке. Открытая могила: курган земли, превращающейся в грязь, яма, ожидающая нового жильца. За кучей грязи — оставленная могильщиками тачка, налитая дождевой водой, к ней прислонен заступ.

Они остановились, глядя друг на друга через могилу, по лицам текло, волосы слиплись, промокли насквозь.

Худ поднял заступ, провел пальцем по острому краю. Тень улыбки мелькнула на тонких губах. Шагнув к изголовью могилы, Худ начал колотить заступом по новенькой могильной плите. Грохот поднялся ужасный. Годвин остолбенело глазел на него. Худ оглушительным баритоном запел «Дэнни-бой», потом «Шарля из Шампани».

— Давай, старик, подпевай!

Годвин, не зная, что и думать, затянул «Боевой гимн республики». Потом он исполнил «Папа к девочкам идет». Он пел, пока не увидел, что Анри с Жаком смотрят на них сквозь прутья ограды и тихо переговариваются между собой. Жак выцедил последние капли из винной бутылки.

Худ, споткнувшись, как пьяный на куче земли, шагнул к ним, встал нос к носу и заорал какую-то казарменную балладу. Жак резко выбросил к нему руку, но Худ попятился и упал, хохоча, распевая, осыпая их французскими ругательствами и швыряясь ягодами крыжовника. Потом он поднял заступ, дополз до надгробия и снова забарабанил по нему.

Жак перехватил бутылку за горлышко и расколотил ее об ограду.

«Флики» отыскали ворота и вошли внутрь, рассчитывая на новое развлечение. Оба ухмылялись. Они знали, что делают.

Худ пьяно помахал вышедшему вперед Жаку и обозвал его жирной свиньей, откровенно нарываясь на драку.

Когда Жак приблизился к нему, размахивая перед собой разбитой бутылкой и рассчитывая прикончить еще одного пьяницу, когда Анри затопал следом за ним, между тем как Годвин наблюдал эту сцену из-за кучи земли — что-то случилось.

Жак сунул бутылку в лицо Худу. Брызги крови смешались с дождем. Макс вдруг вскочил, опираясь на надгробие, и вскинул заступ вверх.

Кепи Жака отлетело в сторону. На миг Годвину почудилось, что отлетела его голова. Бутылка описала дугу и плюхнулась в лужу.

Жак отшатнулся, стиснув руками лицо, пальцами цепляя ворот. Он не успел упасть — снова сверкнул заступ. Лезвие отсекло пальцы. Они отлетели, как щепки от бревна. Кровь выбросило вверх, будто из крошечных гейзеров. Пальцев у него больше не было, и горло рассекала широкая рана. Он завалился на бок на кучу грязи.

Худ шагнул к Анри, запнулся и упал на колени. Анри бросился на него, подняв тяжелую дубинку.

Годвин перелетел зияющую могильную яму, попытался зацепить Анри за голову, поскользнулся на мокрой земле. Худ откатился в сторону, ударился о надгробие и застрял. Анри развернулся к нему, ударил в спину, завалив на каменную плиту. Анри тяжелыми сапогами бил Худа по почкам и крякал при каждом ударе. Худ, ахнув, соскользнул в сторону. Анри шатнуло вперед. Годвин дотянулся через плиту и, вцепившись пальцами в мокрые жирные волосы, принялся колотить Анри лицом о мокрый мрамор. Он никогда и не подозревал в себе такой силы. Это было легко. Он не останавливался, пока перед ним не появилось перемазанное лицо Худа. Худ покачал головой и опустил руку ему на плечо.

Годвин шагнул назад, а безжизненное тело осталось на камне под теплым дождем.

— Он мертв, старик. Хорошая работа.

— Нет, нет, он вырубился… без сознания…

— Мертвее мертвого. Видишь ли, ты вколотил ему лицевые кости, переднюю часть черепа, в то, что заменяло ему мозг. Размером не больше каштана, надо думать. Чертовски хорошая работа.

Годвин, у которого кружилась голова и все расплывалось перед глазами, шевельнул тело. Оно соскользнуло с камня и плюхнулось на спину. Лица у него не было. Желудок Годвина взбунтовался, но он подавил бунт. На лице Худа кровь смешалась с грязью. Удар разбитой бутылкой пришелся ему под глаз.

— Ты мне жизнь спас, — сказал Худ. — Зовите смерть, спускайте псов войны, как сказал бард, или что-то в этом смысле. Нынче ночью ты неплохо потрудился. Теперь ты наш.

— Чей? Господи, я же его убил.

— Один из псов войны. Конечно, за правое дело.

— Это убийство.

Годвин стер с глаз капли дождя. Он начал осознавать. Редкие вспышки зарниц очерчивали низкие крыши, силуэты труб.

— Мы сейчас убили двух человек.

— Нам известно, что они убили по меньшей мере двоих. Мы знаем, что они сделали с Клотильдой. Мы сделали очень достойное дело.

Худ осмотрел тело Жака. Одной рукой он поднял заступ, другой вытер лицо.

— Макс, мы их убили!

— Чушь, старик. Мы их казнили. Огромная разница. Мы послужили орудием справедливого, хотя и мстительного бога. Если тебе от этого легче.

Он начал возиться с заступом.

— И больше я не хочу ничего слушать. Не так давно ты считал меня трусливым ублюдком потому, что я этого не сделал. Ну вот, теперь это сделано. Время было выбрано правильно, они задели нашего человека. Мы предъявили им счет.

Он копал, вгоняя лопату ногой, как садовник на цветочной клумбе. Годвин подошел ближе, и Худ поднял заступ. На лопате лежала голова Жака с открытыми глазами.

— Все равно голова у него была, считай, отдельно. Надо, видишь ли, чтобы сообщение дошло до кого следует. Таким вещам, насчет символов, учишься в пустыне.

Он скинул голову в тачку. Она упала с глухим стуком и всплеском. Они вдвоем долго возились, взваливая на тачку два трупа. Грязь липла ко всему: к их ботинкам, к телам, словно кладбище предъявляло на них свои права. Наконец оба трупа оказались на тачке. Голова скатилась в лужу. Худ указал на нее и остановился, ожидая. Годвин поднял голову за правое ухо и втиснул между телами. Шея, оставшаяся без головы, темнела черной дырой. Худ натянул на кровавое мясо мундир. Они, сменяясь, катили тачку по узким улицам. Дождь лил все сильней. Четыре часа утра, всех загнало под крышу. Водостоки переполнены. Тачка весила тонну. Деревянные ручки проскальзывали в грязных мокрых ладонях. В голове у Годвина было легко и пусто.

Худ остановился, кивнул в сторону короткого переулка.

В его дальнем конце горел сквозь ливень голубой свет.

Они прокатили тачку мимо того места, где бросили умирать старого пьянчугу.

Они вдвоем свалили фликов под голубым фонарем.

— Убийство никогда не бывает просто убийством.

Отходя с Годвином в тень, Худ положил руку ему на плечо.

— Убийство всегда совершается за что-то. Мир состоит из символов, Роджер. Вот сегодня… Возьмем Сциллу с ее матерью и отцом, и Сакко и Ванцетти, и Клотильду, Жака, Анри… Вся эта ночь была символом. Когда-нибудь ты прочитаешь историю своей жизни в символах. Меня этому научил Лоуренс. Это правда.

Ни один из них не оглянулся на груду тел под дождем. Голова немного откатилась в сторону, и любопытствующая кошка подбиралась к ней из темноты, презрев дождь ради исследования столь примечательного объекта. Но ни Годвин, ни Худ этого не видели.

— Чувствуешь себя нормально?

Годвин кивнул:

— Все в порядке.

— Доброе убийство часто оказывает такое действие. Примитивное чувство, понятно, но временами полезно для души. Как-никак, мы и есть шайка дикарей.

Роджеру понадобилась бездна времени, чтобы принять правду о соучастии в убийстве двух фликов. Он ощупью пробирался по неизведанным дебрям вины и страха, не мог ни есть, ни спать, ни встречаться с людьми, забился на несколько дней в нору, обдумывая все, что случилось в ту ночь, припоминая каждую подробность. Но подробности не вспоминались — нет, вранье, он отчетливо видел перед собой застывший глаз, перемазанный грязью, уставившийся на него, тусклый и мертвый, как дохлая рыбина. Чей глаз? Какая разница!

Полиция, естественно, стремилась раскрыть убийство двух своих людей, хотя особой любви к покойным никто не испытывал. Всех постоянных обитателей и посетителей квартала допросили. В их число попали и Клайд с Годвином, и Макс Худ, и все, с кем они хоть раз раскланялись в барах и ресторанах. Годвин лгал как мог убедительно. Нет, он их не видел, да, они с Максом Худом были по соседству, да, они знакомы с проституткой Клотильдой, да, Годвин более чем просто знаком, да, она была сильно избита, нет, он не знает кем, нет, он не знал, что она была ранее в связи с одним из фликов и так далее и так далее. Он старался не усложнять. Старательно создавал впечатление простого американца из Айовы, простодушного парня, хотя продать этот образ было не легко. В полиции знали, что он газетчик и не дурак. Но свидетелей убийства не было, а если и были, то молчали. Смерть подонков обрадовала всех. Через неделю следствие начало затухать само собой. Жизнь в квартале стала лучше. Так говорили все в один голос.