Преторианец

Он склонился на перила, смотрел, как пенятся, разбиваясь о камни, волны, как вспыхивает в лунном свете и рассыпается звездным дождем пена. Потом отвернулся и потащился вверх по тропе, вившейся между больших камней, из которых сложен был обрыв. Годвин окликнул его по имени, но Эдуард не услышал, и Годвин двинулся за ним. Он должен был дослушать до конца.

— Кончилось тем, что я пошел повидать Худа, — сказал Коллистер, пряча голову от ветра и брызг. — Я написал тебе записку, но не отправил. Прежде чем идти к тебе, я должен был поговорить с самим Худом — в конце концов, может, ты все-таки собирался жениться на Энн, я не хотел, чтобы ты меня возненавидел, не хотел вставлять палки в колеса — понимаешь?

— Продолжай. Ты пошел к Максу…

— Да-да, я пошел к Максу. Рассказал ему о вас со Сциллой, сказал, что выследил вас, что уверен…

— О господи… Когда это было?

— Не помню. Год назад, в сентябре, не в том дело. Боюсь, я малость свалял дурака. Я сказал ему, что у тебя роман с его женой, рассказал, что у вас с Энн. Я указал, какой возникнет скандал, если я расскажу людям, каким дураком он предстанет — рогоносец, одураченный старым другом и молодой женой, я представил ему очень неприглядную картину, уверяю тебя…

Они взбирались по крутой тропе.

— Обрати внимание, какой необыкновенный вид: лунная ночь, вздымающиеся океанские валы…

— Ты пришел к Максу и рассказал ему…

— Я просил у него денег, само собой. Сам не знаю, в благодарность за рассказ или чтобы заставить меня молчать, мне было все равно. Я сказал, что сохраню его тайну. Он мог себе это позволить, его семья, знаешь ли, страшно богата. Видел бы ты его лицо… он высмеял меня!Обозвал «странным человечишкой»! Меня! Он говорил со мной сверху вниз… с Коллистером! Он со смехом сказал, что я, видно, не понимаю — его жена тем и знаменита, что она занималась этим делом с половиной Лондона, сказал, такова ее природа и ни черта тут не поделаешь… сказал, что несколько разочарован в тебе, но в конце концов, ты всего лишь человек… Он сказал, что не заплатит мне ни пенни, ни фартинга. Сказал, все это ему совершенно безразлично, потому что так или иначе он скоро умрет.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, прислонился к мокрому валуну.

— Пройдем еще чуть дальше. Я, бывало, играл в этих скалах ребенком. Мы с Энн играли. У нас здесь поблизости была земля. Теперь нет, конечно.

Он тяжело дышал, поднимаясь вверх.

Годвин чувствовал, как брызги перехлестывают через острые зубья скалы. Вода текла ручьем. Он промок насквозь. Макинтош протекал. Сердце билось о ребра как пушечное ядро.

Коллистер остановился у самой вершины. Он взялся за сердце.

— Господи, я и забыл, как круто… — Он хрипло, с присвистом дышал.

Годвин втянул в себя ветер.

— Он сказал, что умирает.

— Да, сказал, опухоль у него растет в мозгу, неоперабельна и смертельна. Сказал, что будь он проклят, если станет дожидаться, он собирался покончить с этим поскорее. Собирался сам выбрать время и место, не доверяясь случаю. Сказал, ему суждено умереть воином — какая-то чертова мистика, а мне всего-то нужны были деньги! Тогда помяните меня в своем в долбаном завещании, черт побери, сказал я, и это показалось ему смешнее всего, он хохотал как дьявол, а я спросил его, что он хочет сделать, как собирается умереть воином, чтоб ему провалиться… Он сказал, что предстоит секретная операция, самоубийственная миссия, за короля и страну. Мы сидели в каком-то гнилом пабе, в каком-то закоулке за «Слоном и замком», на темной улице… Он поставил мне выпивку, сказал, что ему меня жаль… Богом клянусь, я готов был убить ублюдка… но мы сидели и пили…

Гулко ударила волна.

Годвин напряженно вслушивался в его голос. Лунный свет осветил лицо Коллистера. Его тонкие губы украшала хитрая безумная усмешка.

— Он сказал мне, что собирается в Северную Африку, сказал, что собирается убить Роммеля… и в этом деле погибнуть.

Коллистер улыбнулся Годвину, его лицо блестело в лунном свете.

Годвину казалось, он стоит в стороне, глядя на себя и Коллистера. Видит, как напряжены его плечи, видит горькую усмешку на лице Коллистера — лице больного, зараженного бешенством существа. Годвин с трудом верил своим ушам. Перед ним стоял человек, знавший то, о чем знать не полагалось. И утечка пошла от Макса.

— Ты знал о «Преторианце».

— Да, он так это называл. Похоже было, он в мире с самим собой. Просто слишком много выпил. Смотрел на меня, мол, мне страшно жаль, старик, но ничем не могу помочь. Но теперь-то я знал кое-что ценное, понимаешь? Знал большой секрет… Вопрос о деньгах был решен! У меня было кое-что на продажу! Я был в восторге!

— Ты собирался продать то, что узнал.

— Конечно.

— Ты знаешь, это из-за тебя миссия стала самоубийственной — могло быть иначе.

— Это меня не касается, верно? Так вот, видишь ли, я нашел покупателя… но ублюдок так и не заплатил! Можешь себе представить? Мне ни черта не заплатили!

— Смылись от тебя с иудиными деньгами.

— Иудиными? Ты кого зовешь предателем? О чем говоришь? Разве можно кого-то назвать предателем в мире, где нет ни добра ни зла? В мире Ковентри! А Черчилль — предатель? Ты что, не понял? С моралью покончено. Теперь все по-другому… И все равно, Макс умер точно по расписанию — и никому нет дела, что будет с бедным старым Эдом.

— Мне не все равно, что с тобой будет, Эдуард.

У Годвина тряслись руки.

Коллистер просиял:

— Я знал, я знал, что в глубине души ты добрый малый. Как-никак, я тебе доверился, выложил тебе все… отдался в твои руки. Моя сестра из-за тебя хотела покончить с собой… Ты ведь мне поможешь, поможешь бедолаге Эдуарду выпутаться, верно? — Он плакал, или брызги стекали по его лицу. — Я совсем отчаялся, Роджер…

Он вытащил руку из кармана макинтоша. В руке был пистолет. Коллистер, похоже, не замечал его.

— Видишь, что я принес с собой? Собирался тебя пристрелить, если станешь смеяться, если велишь проваливать, как он велел.

— Я не смеюсь над тобой, Эдуард.

— Боже, какой он был свиньей, Роджер, — такой надменный, осененный величием судьбы, а бедному Эдди всего-то и нужно было малость наличных…

Коллистер глотнул воздуха. Пистолет в его маленьком белом кулачке водило из стороны в сторону.

— Так что ты для меня сделаешь? О, пожалуйста, помоги мне выпутаться из этой каши…

Годвин точно со стороны смотрел на самого себя, стоящего под блестящими в лунном свете брызгами. Он наблюдал за собой не без интереса, словно любопытствуя, что же он может сделать для Эдуарда Коллистера. Что же ему сделать для человека, убившего Макса Худа?

— Убери свой пистолет, это оскорбительно для нас обоих.

— Что ты для меня сделаешь?

— Я не оставлю тебя в этом жалком положении.

Он так часто представлял мысленно, как взглянет в лицо человеку, предавшему их и отправившему их на смерть. Ничто другое не имело значения. Да, миссия была самоубийственной, но только в глазах Макса Худа. Она стала такой в действительности только потому, что их предали. Он представлял, как поступит тогда, но никогда не думал, что это будет так легко, потребует так мало усилий.

Коллистер закивал:

— Тогда хорошо. Ты не пожалеешь. Я до смерти буду у тебя в долгу.

Рука с пистолетом опустилась. Годвин вынул оружие из вялых пальцев, уронил, услышал, как металл заскрежетал по камням, соскальзывая в темноту под утесом.

— Какого дьявола…

Коллистер не был серьезным противником. Первый же удар опрокинул его на блестящую скалу. Из носа у него потекла кровь. Годвин разбил ему голову о камень, это оказалось совсем просто, кости черепа проламывались острым краем камня, как яичная скорлупа.

Тело было податливым и очень легким.

Годвин перевалил его головой вперед в темный провал, где исчез пистолет.

Все было кончено.

К добру или нет, он поквитался за Макса Худа.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Осень 1942

Глава двадцать седьмая

В следующий четверг позвонил Монк Вардан. От приличествующих любезностей он плавно перешел к делу, сохраняя тот же непринужденный тон: