Страница 33 из 92
Его помощник Улан Айгустов был в прямом смысле слова «испытанным»: в феврале 1571 года он был подвергнут пытке и сознался, что «доводил» на земского дьяка Василия Щелкалова «по науку» царского шурина Михаила Темрюковича Черкасского «многие лихие дела». Подьячий поплатился потерей своих земельных владений, но не разделил участь казнённого в том же году Черкасского, а продвинулся по службе и стал во «дворе» вторым дьяком другой Двинской «четверти» — грамотные специалисты были более нужны, чем провинившиеся вельможи.
Опричная приказная бюрократия благополучно пережила саму опричнину и последующие события. Вот только способствовала ли она реализации царской мечты о справедливом правосудии невзирая на лица? Иван IV оправдывал введение «чрезвычайной ситуации» необходимостью искоренить неправду бояр-правителей и злоупотребления судей, но на деле она привела к неслыханному произволу в отношении земцев и попавших в опричнину мужиков-крестьян, творившемуся с санкции и под покровительством опричных чиновников. Да и сами представители опричной бюрократии использовали открывшиеся возможности для мошеннических проделою подбрасывали вещи во дворы земцев, вызывали их в суд и взыскивали крупные денежные штрафы. Используя свою близость к царю и родство с опричниками Пивовыми, Андрей Шерефединов показал себя беззастенчивым насильником, от которого тщетно пытались обороняться его соседи по имениям.
В следующем столетии бюрократия утвердилась окончательно. В XVI веке государи бумаг в руки не брали — это считалось «невместным» занятием для их сана. Даже теоретик и писатель Иван Грозный диктовал свои послания; мы не располагаем ни одной написанной им строчкой, и это даже породило сомнения в его авторстве. Через сотню лет ситуация изменилась: у царя Алексея Михайловича (1645–1676) уже появились собственная канцелярия — Приказ великого государя тайных дел, свой кабинет и письменный стол; он не ленился лично проверять расходные ведомости дворцового хозяйства, читал доклады послов и воевод, из-под его пера выходили десятки писем и сотни резолюций.
…А пока царь Иван ставил свой опричный эксперимент и надеялся утвердить великое православное «вольное самодержавство» с помощью своих верных слуг-опричников. Помимо нескольких первостепенных фигур в опричные ряды попадали десятки и сотни российских служилых людей, чьими руками устанавливался опричный порядок
Глава четвёртая
ОПРИЧНЫЙ КОРПУС
Рядовые «кромешного» воинства
Опричные «немцы» в своих сочинениях особо обращали внимание на худородность новых царских слуг. Шлихтинг писал, что Иван поселился в новой резиденции вместе «с многочисленной стаей своих опричников или убийц, которую набрал из подонков разбойников. Именно, если он примечал где-нибудь человека особо дерзкого и преступного, то скоро привлекал его к сообществу и делал слугою своего тиранства и жестокости» {1} . А Таубе и Крузе отмечали бедность многих опричников и щедрость их хозяина: «…если опричник происходил из простого или крестьянского рода и не имел ни пяди земли, то великий князь давал ему тотчас же 100, 200 или 50, 60 и больше гаков [14]земли» {2} .
Буквальное восприятие приведённых выше оценок может создать впечатление чуть ли не проведённой царём в XVI веке социальной революции, когда на смену изгнанным и экспроприированным знатным господам пришли их холопы-«трудящиеся». «…Нищему или косолапому мужику было столько дано, сколько десять таких имело прежде», — возмущались те же Таубе и Крузе. Что же было в действительности?
Конечно, царь Иван Васильевич не притворялся, когда в письме бывшему любимцу-опричнику Ваське Грязному жаловался на то, «что отца нашего и наши князи и бояре нам учали изменяти и мы вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды». Но московский государь, ведущий свой род, согласно официальной теории, от самого римского «кесаря Августа», отнюдь не отличался демократическими убеждениями, «породу» весьма ценил, а «страдниками» (мужиками, крестьянами-работниками) с высоты своего положения считал не только всех своих подданных, но и иных европейских монархов. «А с тобою перелаиваться и на сем свете того горее и нет, и буде похошь перелаиватися, и ты найди себе таковаго же страдника, каков еси сам, с ним и перелаивайся», — пренебрежительно отвечал он в 1573 году шведскому королю Юхану III, чей отец, был, конечно, не крестьянином, а государем, но всё же не «природным», а выборным.
С другой стороны, писавшие о нововведениях царя «немцы» хотя и были очевидцами событий, но не ставили себе целью анализ социальной политики Ивана Грозного. Их задачей было описание бедствий его правления. А что может быть их более чем очевидной причиной, чем нарушение богоустановленного общественного порядка, где на своём месте и в своем праве существуют «верхи» и «низы»? Следовательно, если наличие «неслыханной тирании» налицо, то это потому, указывали представители прибалтийского рыцарства Таубе и Крузе, что «случилось так, как поётся в старой песне: „Где правит мужичьё, редко бывает хорошее управление“. Когда те, кто были привычны ходить за плугом и вдобавок не имели ни полушки в кошельке, должны были выставить в поле сто и больше лошадей, стали брать они с бедных крестьян, которые им были даны, всё, что те имели; бедный крестьянин уплачивал за один год столько, сколько он должен был платить в течение десяти лет» {3} .
Однако эти же авторы говорят, что царь отбирал в опричнину не крестьян, а служилых людей; так, зимой 1565/66 года были взяты 570 «бояр» из Костромы, Ярославля, Переславля-Залесского. Брать других смысла не было, поскольку незнакомые с военным делом мужики и горожане никак не могли составить ни охрану государя, ни его царский полк в походе.
Другое дело, что в опричнину неизбежно должны были входить многочисленные дворцовые службы и их персонал — те, кто должен был кормить, поить, подавать, обеспечивать, обстирывать, обслуживать «особный» двор — ключники, подключники, сытники, повара, хлебники, конюхи, псари и прочие «дворовые люди». Все они входили в состав четырёх главных дворцовых приказов: Постельный ведал помещениями, гардеробом и предметами обихода царской семьи; Бронный производил оружие для царского окружения; Конюший занимался огромным лошадиным хозяйством царского двора, а Сытный — кухней и заготовками хлеба, мяса и других продуктов для царского стола.
Этот персонал «заднего двора» мы видим в списке дворовых людей от марта 1573 года. В нём поименованы «истобники комнатные», «мовные» и «постелные»; шатёрники, «столечники», «портные мастеры», колпачники, чёботники, скорняки, скатертники; свечники восковых и сальных свечей; стряпчие «большого» и «малого» погребов, винокуры, пивовары, бочарники, повара, «помясы», хлебники, масленики, «куретники» и коровники во главе с «путными ключниками» — Василием Матисовым и Меншиком Недюревым; бронники, «мастеры самопалных пищалей», сабельники, шеломники, юмшанники, саадачники, ножевники, пансырники, лучники, седельники, «колымажные мастеры»; многочисленные царские и царевичевы «столовые сторожа» и особо «сторожи у водок» (как же такое достояние не охранять отдельно?).
Была здесь и своя аристократия — к примеру, «государева московского двора дворник» Давыд Фролов; искусный портной Иван Бут, который, получая обычный оклад приказного человека — пять рублей деньгами, 24 алтына за сукно, пять полтей (половин туши) мяса и пять пудов соли, — был повёрстан также 50 четями земли, или мастер-шеломник Иван Савин, пожалованный «по 5 рублев да по 70 четьи поместья». Своими голосами ублажали царя, знатока церковного пения, крестовые и певчие дьяки в составе целых пяти «станиц» (хоров), обязанные «служить у крестов, канархать (петь каноны. — И.К., А.Б.) и на крылосе петь». Весьма приближенными к государю особами стали «стремянные» конюхи, получавшие не только деньги, но и земли, как, например, Шихманко Саткин, имевший двенадцатирублёвое жалованье и поместье в 300 четей за особые заслуги: «…сказал Шихман, что поместья за ним было не по окладу, по государеву жалованью». А вот конюхи «стадные» были уже дворцовым плебсом: Истомка Васильев, Дениско Гаврилов, Ивашко Васильев, Петрушка Васильев, Меншичко Сидоров, Фомка Оникеев, Васюк Федосеев, Ивашко Семенов, Гриша Ондронов, Сопрышко Павлов, Ивашко Куршишкин, Ивашко Иванов и их товарищи получали всего по три рубля.