Страница 100 из 125
Это принудило меня к молчанию. Я уверился, что сочинитель письма не имел намерения вредить мне: его предосторожности показывали, что он боялся быть открытым. Я, подражая его благоразумию, умолчал о таинственном письме и никому не сказывал о нем, кроме д'Аваре, и то уже после нашего изгнания.
Утром я почувствовал большую тягость от беспокойств протекшей ночи. В продолжение нескольких дней я старался наблюдать лица особ, ко мне приближавшихся, с намерением открыть преступника, но все мои старания остались тщетными {7}.
Четыре Генриха
(Предание шестнадцатого столетия)
Однажды вечером, во время сильного дождя, кто-то постучался в дверь к старушке, жившей среди огромного леса. Она отворила дверь и увидела молодого всадника, который просил позволение у ней переночевать. Она поставила его лошадь в стойло и ввела незнакомца в хижину. Старуха, слывшая в народе чародейкою, зажгла свечу и спросила молодого всадника, не хочет ли он поужинать. Молодой человек не отказался, и старуха подала ему кусок сыра и черного хлеба. «Вот все, что могу вам дать, — сказала она, — по милости налогов и того, что соседи, называя меня колдуньей, обирают у меня все произведения поля».
— Черт побери! — сказал молодой человек. — Если бы я когда-нибудь сделался королем Франции, то я приказал бы уменьшить налоги и образовать народ.
— Да услышит вас Господь Бог! — сказала старуха.
Молодой человек хотел было ужинать, как вдруг кто-то постучался у дверей.
Старуха отворила и увидела всадника, с которого струились капли дождя.
Старуха его впустила: и этот всадник был такой же молодой человек и такой же дворянин, как и первый.
— Это вы, Генрих? — сказал первый.
— Это вы, Генрих? — сказал другой.
Они оба назывались одним именем, и старуха узнала из их разговора, что они оба были на охоте с королем Карлом IX и что гроза заставила их всех разъехаться.
— Старуха, — сказал второй всадник, — нет ли у тебя чего другого поесть?
— Ничего, — отвечала она.
— Ну, так мы и этот скудный ужин разделим между собою.
Эти слова заставили поморщиться первого Генриха, но делать было нечего; он горестно повторил: «Разделим, пожалуй».
Они сели друг против друга, уже начали резать хлеб, как опять постучались в дверь; но тот незваный гость был также Генрих, также дворянин. Старуха на них глядела с удивлением. Первый Генрих хотел спрятать ужин, но второй поставил его опять на стол и положил возле свою шпагу. Третий Генрих улыбнулся.
— Вы, значит, не хотите разделить со мною вашего ужина; впрочем, я могу и поголодать.
— Этот ужин принадлежит тому кто первый сюда пришел, — сказал первый Генрих.
— Этот ужин принадлежит тому, кто лучше сумеет его защитить.
Третий Генрих покраснел от досады и с гордостью сказал: «Он принадлежит тому, кто будет в состоянии его взять».
Только что он это сказал, первый Генрих выхватил свой кинжал, другие два свои шпаги. Они уже были готовы драться, как в четвертый раз кто-то постучался у дверей. Взошел четвертый дворянин, также по имени Генрих. При виде обнаженных шпаг он обнажил свою и пристал к слабейшей стороне; они начали драться.
Старуха, испугавшись, спряталась за печку, и шпаги разрушают все, что попадается под их лезвия. Свеча упала и погасла, и битва продолжалась в темноте несколько минут, потом она начала постепенно утихать и совершенно кончилась.
Тогда только старуха осмелилась выйти из своей засады. Она зажгла свечу и увидела четырех юношей, распростертых по полу. Она их осмотрела и удостоверилась, что они пали от усталости, а не от потери крови.
В самом деле, они встали и, стыдясь того, что сделали, рассмеялись и сказали: «Теперь поужинаем мирно и не будем думать о прошлом. Кто старое вспомянет, тому глаз вон». Но когда они хотели поесть, то увидели, что в хижине царствует величайший беспорядок, что их ужин лежит весь в крови у них под ногами. Хотя он был и скуден, однако же они о нем пожалели. Старуха устремила на них свои серые кошачьи глаза.
— Что ты на нас смотришь? — сказал первый Генрих.
— Я смотрю на вашу судьбу, которую читаю в ваших глазах.
Второй Генрих приказывает ей сказать то, что она знает об их будущем. Двое других также ее об этом просят.
Старуха отвечает:
— Так же как вы соединены в этой хижине, так же вы будете соединены и в судьбе; так же как вы истоптали и окровянили этот ужин, так же вы попрете и окровяните то могущество, которое вы могли бы разделить между собою; так же как вы опустошили и разорили эту хижину, так же вы разорите и опустошите Францию; так же как вы теперь ранены в темноте, так же вы будете убиты насильственною смертью вследствие измены.
Четыре юноши не удержались от смеха при пророчестве старухи.
Все четыре юноши были герои:
Генрих Конде, отравленный в Saint Jean d'Angelyсвоею женою.
Генрих Гиз, убитый в Blois.
Генрих Валоа (Генрих III), убитый Жаком Кисман в Saint-Cloud.
Генрих Бурбон (Генрих IV), убитый в Париже Равальяком {8}.
* * *
Карл XI, отец знаменитого Карла XII, был один из самых умных королей шведских. Он определил права и обязанности разных сословий шведского народа и дал государству своему многие полезные законы. Притом он был человек просвещенный, храбрый, набожный, твердый, хладнокровный и воображения отнюдь не пылкого. Он лишился супруги своей, Ульрики Элеоноры, хотя при жизни обращался с нею сурово, но грустил о ее кончине более, нежели как можно б было ожидать. С той поры сделался он еще угрюмее и молчаливее прежнего и искал развлечения своей скорби в беспрерывных занятиях делами государственными. В один осенний вечер сидел он в халате и туфлях пред камином в кабинете стокгольмского дворца. При нем были камергер граф Браге, пользовавшийся особенною его милостию, и лейб-медик Баумгартен, человек умный, представлявшийся вольнодумцем: он хотел, чтоб люди не верили ничему, кроме медицины. Король сидел в тот вечер у камина долее обыкновенного и, склонив голову, смотрел в безмолвии на потухающие уголья. Граф Браге несколько раз напоминал королю, что пора ему успокоиться, но король движением руки заставлял его молчать. Врач, в свою очередь, стал было толковать, как вредно для здоровья сидеть за полночь. Король сказал ему вполголоса: «Не уходите; мне еще спать не хочется». Придворные начинали говорить о том, о другом, но разговор не завязывался. Граф Браге, полагая, что король грустит, вспоминая о своей супруге, посмотрел на портрет ее, висевший в кабинете, и сказал:
— Какое сходство! И величие и кротость души ее видны в этом портрете.
— Вздор! — возразил король с досадою. — Живописец польстил ей: королева отнюдь не была так хороша собою! — Потом, как будто устыдясь своей горячности, он встал и начал прохаживаться по комнате, чтоб скрыть свое смущение. Вдруг остановился он у окна, идущего на двор. Ночь была самая темная. Луна не показывалась.
Нынешний королевский дворец в то время еще не был кончен, и Карл XI, начавший строение его, жил в старом дворце, на оконечности Риттергольма, вдающейся в Мелар. Огромное это здание расположено в виде подковы. Кабинет короля был в конце одного из флигелей, и почти насупротив его находилась большая зала, в которой собирались государственные чины для принятия предложений королевских.
В это время казалось, что окна этой залы освещены очень ярко. Король изумился и сначала полагал, что там ходит кто-либо из придворных служителей со свечою. Но как он очутился в зале, которой давно уже не отпирали? Притом по необыкновенной яркости света нельзя было заключить, чтоб он происходил от одной свечи. Может быть, это пожар? Но не видно было дыму, окна не были выбиты; все было тихо; казалось, зала иллюминована как для торжества. Карл несколько минут смотрел на освещенные окна, не говоря ни слова. Граф Браге протянул руку к колокольчику, чтоб позвать пажа и чрез него узнать о причине этого странного освещения, но король остановил его. «Я хочу сам пойти в залу», — сказал он. При этих словах он побледнел и на лице его изобразился ужас, смешанный с благоговением. Между тем он твердым шагом вышел из кабинета. Камергер и врач последовали за ним, неся в руке по зажженной свече.