Страница 51 из 166
Гостинный ум, читаем в повести А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии», «означает способность приятным образом занимать компанию, особливо дам… Впрочем, гостинный ум разделяется на разные разряды, смотря по разным гостиным. Часто случается, что человек, который блестит умом в одной гостиной, совершенно глупеет, переходя в другую»{6}.
Время вносило некоторые изменения в характер светского разговора. Интересно свидетельство Ф. Ф. Вигеля: «Быть неутомимым танцовщиком, в разговорах с дамами всегда находить что-нибудь для них приятное, в гостиных при них находиться неотлучно: все это перестало быть необходимостью. Требовалось более ума, знаний; маленькое ораторство начинало заступать место комплиментов»{7}.
«Серьезность» стала проникать в разговор с дамами, особенно накануне нашествия французов. «Во всех слоях общества один разговор, в позолоченных ли салонах высшего круга, в отличающихся простотою казарменных помещениях, в тихой ли беседе дружеской, в разгульном ли обеде или вечеринке — одно, одно только выказывалось: желание борьбы, надежда на успех, возрождение отечественного достоинства, славы имени русского»{8}.
Примечательно свидетельство А. Г. Хомутовой: «Вяземский порхал около хорошеньких женщин, мешая любезности и шутки с серьезными тогдашними толками»{9}.
Многие иностранные путешественники, побывавшие в России в первые годы XIX века, отмечают «отсутствие» в светских гостиных серьезных мужских разговоров. Этьен Дюмон, присутствовавший на обеде у графа Строганова в 1803 году писал в дневнике: «По-моему, не доставало разговора между мужчинами в течение одного или двух часов после обеда, когда в свободной обстановке происходит настоящее испытание сил. Но здесь это не практикуется и было бы опасно»{10}.
Марта Вильмот, посетив в Лондоне резиденцию русского посла в Англии С. Р. Воронцова, отмечает следующее: «После обеда мы посидели минут 20, не больше… а затем граф Воронцов встал, предложил руку своей соседке, и все гости возвратились в гостиную. Меня поразил подобный обычай: конечно, невежливо, если мужчины уединяются надолго, но против временного разделения общества, как это принято у англичан, я вовсе не возражаю»{11}.
Пройдет немного времени, и мужчины не будут испытывать неловкость, покидая дам в гостиной и отправляясь в кабинет хозяина. Серьезные разговоры войдут в моду. Однако с дамами мужчины по-прежнему будут «говорить с приятностию даже о самых маловажных предметах».
В «Записках» Ф. Ф. Вигеля имеется любопытное свидетельство о существовании некоего «жаргона большого света». Попытаемся выяснить, что подразумевалось под этим понятием.
Русское дворянство было не удовлетворено состоянием русского разговорного языка, которому не хватало еще выразительных средств, чтобы придать разговору легкость и «приятность». Неудовлетворенность эта и явилась одной из причин засилья как в письменном, так и в устном обиходе французского языка. Чем же объяснялась притягательная сила французского языка?
Ответ на этот вопрос находим в «Старой записной книжке» П. А. Вяземского: «Толковали о несчастной привычке русского общества говорить по-французски. "Что же тут удивительного? — заметил кто-то. — Какому же артисту не будет приятнее играть на усовершенствованном инструменте, хотя и заграничного привоза, чем на своем домашнем, старого рукоделья?" Французский язык обработан веками для устного и письменного употребления… Недаром французы слывут говорунами: им и дар слова, и книги в руки. Французы преимущественно народ разговорчивый. Язык их преимущественно язык разговорный…»{12}.
Что касается русской разговорной речи дворянства, она в целом сохраняла в начале XIX века свою близость к «простонародной» стихии. Приведем свидетельство И. Аксакова, относящееся к началу прошлого столетия: «Одновременно с чистейшим французским жаргоном… из одних и тех же уст можно было услышать живую, почти простонародную, идиоматическую речь…»{13}.
По словам А. С. Пушкина, «откровенные, оригинальные выражения простолюдимов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха…»{14}.
В гостиной светской и свободной
Был принят слог простонародный
И не пугал ничьих ушей
Живою странностью своей… —
читаем в беловой рукописи «Евгения Онегина» (8, XXVI).
И все же существовало различие между салонной и обиходной речью дворянства: в первой простонародные элементы употреблялись в гораздо меньшей степени. Эту особенность «светского разговора» очень точно подметил И. М. Долгоруков, давая характеристику пензенскому помещику Чемесову: «…он сплошь говаривал губернатору не обинуясь, когда тот рассуждал о градоправительстве, сбивался с толку: "Эх, ваше превосходительство! Вить городом-те править не рукавом трясти". Много у него было подобных выражений собственно своих, которые погрешали, может быть, против чистоты отборного светского разговора, но никогда не были в раздоре с здравым смыслом»{15}.
«Не должно вмешивать в разговор слишком простых и обыкновенных поговорок, каковы, например, "здравие есть драгоценное сокровище", "что медленно ведется, то хорошо удается" и проч., и проч. Такие пословицы бывают крайне скучны, а иногда и ложны»{16}.
Излишнее употребление в разговоре «скучных» поговорок высмеивает Н. В. Гоголь в комедии «Ревизор»:
« Городничий.Да, признаюсь, господа, я, черт возьми, очень хочу быть генералом.
Лука Лукич.И дай Бог получить!
Растаковский.От человека невозможно, а от Бога все возможно.
Аммос Федорович.Большому кораблю — большое плаванье.
Артемий Филиппович.По заслугам и честь»{17}.
В светской беседе было не принято также называть некоторые вещи своими именами. Бытовой язык света был насыщен эвфемизмами, выражениями, которые заменяли другие, неудобные для данной обстановки. Например, сказать о девушке, что «она дурнушка» считалось большим невежеством. Обыкновенно говорили: elle a changé de grimme [43]или «у нее доброе сердце». Маремьяна Бабровна Набатова в комедии Ф. В. Ростопчина «Вести, или Убитый живой» замечает со знанием дела: «И уж это дурной знак, когда станут говорить, что девушка-невеста имеет доброе сердце, добрую душу. Я наперед знаю, что это значит: либо дурочка, либо скверная лицом»{18}. Примечательна реплика Печорина в романе М. Ю. Лермонтова «Княгиня Литовская»: «Когда хвалят глаза, то это значит, что остальное никуда не годится»{19}.
«Собой она была так себе, или довольно симпатичная, как любят определять все дамы и девицы красоту своих подруг и знакомых, не желая сказать правду»{20}.
«Определительность, резкость, полная искренность, нагая истина возможна только в детях… Дипломатический тон есть элемент светской беседы…»{21}.
Новый литературный язык, который формировался в дворянской среде, в первую очередь ориентировался на устную речь светской гостиной. А разговорный язык светского общества ориентировался на речь дам, которые, по словам Н. В. Гоголя, отличались «необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях». Это подтверждает и свидетельство актрисы П. И. Орловой-Савиной: «Муж и другие любили слушать, когда я читаю. Но при первом появлении "Мертвых душ" вышла неудача. В этот вечер у нас были и еще кто-то из хороших знакомых. Меня попросили читать вслух, я с жадностию начала… но в наше время стыдно было сказать при людях, что Петрушка потел… да плевал и мн. др., так что я при каждом вульгарном слове краснела… конфузилась и кончила тем, что перестала читать. Разумеется, на другой день, читая вслух мужу, разом проглотила всю книгу»{22}.
«Высшее общество, более чем когда, в это время было управляемо женщинами: в их руках были законодательство и расправа его», — писал Ф. Ф. Вигель. Женщины были законодательницами вкуса и «любезными учительницами»{23}.