Страница 137 из 166
Нередко название того или иного блюда употреблялось в качестве сравнения. «Рад ты или не рад, а меня берет искушенье послать к тебе кусочек нашего разговора, хоть я очень знаю, что разговор, как вафли, хорош только прямо с огня и в летучей пене шампанского»{13}.
Ф. Булгарин в одном из кулинарных очерков отмечает: «Общество было самое приятное и самое разнообразное, нечто вроде хорошего винегрета. Тут были и сановники, и чиновники, и ученые, и литераторы, и негоциянцы, и французы»{14}.
Примечательно, что уже в начале XIX века слово «винегрет» употреблялось в переносном значении. А. А. Бестужев, сообщив в письме к Я. Н. Толстому подробности литературной и театральной жизни Петербурга, политические новости, заканчивает свое послание следующими словами: «За мой винегрет прошу заплатить в свой черед политикой и словесностью. Эти два пункта меня очень занимают»{15}.
В это же время вошло в обиход выражение «сливки общества». «Название "Сливки" само по себе довольно выразительно и не требует никаких объяснений. Оно означает, или должно означать, сливки, цвет благородного происхождения, ума, вкуса и любезности»{16}.
«Я люблю употребления, сравнения и привык почти всегда говорить примерами… По долгом наблюдении, например, решился я женщин уподобить артишокам: кто их знает, тот наслаждается и находит в них вкус — даже восхищается ими; а кто их не понимает, из того они представляют такого ж проказника и чудака — как из Микеши в комедии "Лебедянская ярмонка" артишоки. Далее — артишоки ведь без соусу никуда, в самом деле, не годятся, и в состав сего соуса входит многое: точно, и для женщин всегда нужно прибавление, например, души, деньги, вещи, знатное родство, ловкость и таланты светские; с таким скусом артишок есть райская птица!»{17}.
Пожалуй, не каждая барышня обрадовалась бы сравнению ее с пирогом: «Нет, эта барышня-то бонтонная, полированная, шляпки из губернского носит, платья от мадамов выписывает; пышная-то какая, — ну, что твой пирог с малиной!»{18}.
Чаще всего названия блюд и продуктов употреблялись для выражения негативной оценки.
«Император Николай I любил фронт. После смотра он выражал каким-либо острым словечком свое удовольствие или неудовольствие. Так, после неудачного смотра сводного батальона военно-учебных заведений он назвал батальон — блан манже» [157]{19}.
В словаре В. С. Елистратова «Язык старой Москвы» некоторые названия блюд и продуктов сопровождаются пометой «бранное». Например, «сиг копченый», «яичница из костей с творогом», «куриный потрох», «курятина»{20}.
Глава XXXVII.
«Я распространяюсь насчет этих подробностей потому, что они характеризуют ту эпоху»{1}
«Обнакавенно на придворных театрах вместо лафита актеры пьют подслащенную и малиновым вареньем окрашенную воду, а вместо шампанского вина лимонад.
Касательно же кушаньев, никогда не бывает никаких натуральных, а все лишь картонные, из папье маше, или восковыя с нарочитою приличною раскраскою под натуральность. Сей обман зрения неприятен для актеров, каковые хотели бы выпить на сцене настоящаго вина и покушать настоящих кушаньев.
По сему совет мой следующий для придворных театров, чтоб удовольствовать господ актеров: давать не картонныя кушанья, а заправския. Может сумление быть на счет того, что на сцене во время представления труд неудобный с жарким гуся, тетерева, телятины, даже рябчиков и цыплят, потому что резать не ловко, да крылышки, ножки, хлупики обгладывать.
Раков же, конечно, совсем на сцену пущать не следует, хотя в одной драмме Августа Федоровича Коцебу, волею автора, целое блюдо с варенными, красными раками на позорище выносится. Ну, таковой казус требует уже раков искусственных; но во всех случайностях, когда кушанья от произволения режиссера, как в сей драмме изображено, зависят, то надобно пренепременно учинить тот порядок, чтобы подаваемы были блюда такия, какия тотчас можно есть, и для сего самого я полезным нахожу указать здесь списочек таких кушаньев, какия на домашнем театре моем в собственном доме, где мой сад, подаваемы были, при игрании моими приятелями и милыми дамами сей драммы: "Слабомыслов". Итак, вот списочек тех удобных блюд, каковыми в сей пиесе (действие IV явление I) уставляли стол и какия лакейство усердно разносило по гостям:
a)"Бульон в фарфоровых раззолоченных и живописных чашках. Какия чашки налиты на половину были, чтоб не разлиться".
b)"Язык ломтиками на зеленом горошке".
c)"Плав, облитый дичинным соусом, с печенкою".
d)"Рыбный майонез с желеем".
e)"Фарш, очень вкусный, в форме каплуна".
f)"Желе весьма крепкое и светящееся".
g)"Миндальный пирог самаго красиваго вида с битыми сливками".
Все сие было мягко и удобно для яствия на сцене. А потому вместо ненатуральных и не съедобных картонных и других блюд, по моему мнению, можно бы держатся сего указателя» [158]{2}.
Эти замечания принадлежат перу известного оригинала прошлого столетия Егора Федоровича Ганина, которые он собирался представить дирекции придворного Его Величества театра.
«Однако ж, — читаем в книге "Наши чудодеи", — такое благонамеренное старание Ганина на пользу актерских желудков и вкусов не имело гласности благодаря замечаниям цензора, надворного советника Соца, написавшего на рукописи красными чернилами, какими весь меню был похерен: "Неприличное указание дирекции придворного Его Величества театра"»{3}.
Театральные нравы с тех пор коренным образом изменились, и современные актеры наслаждаются на сцене не картонными блюдами, а самыми что ни на есть настоящими, возбуждая аппетит сидящих в зале. Однако из театра благодарные зрители выходят с мыслью о том, что «интересы изящного должны преобладать над интересами желудка».
Научить актеров, играющих классику, правильно пользоваться ножом и вилкой на сцене — это еще не значит создать атмосферу светского застолья. И драматурги, и режиссеры дореволюционного и советского театра придавали большое значение «застольным мизансценам». Так, Т. Л. Щепкина-Куперник, рассказывая о постановке своей пьесы «Счастливая женщина» в театре Корша, отмечает: «С постановкой этой пьесы не обошлось без курьезов. Я приехала только к генеральной репетиции. В то время у Корша был очень бесцветный и малокультурный режиссер, я даже забыла его фамилию. И вот, не имея ни малейшего понятия об образе жизни, привычках и манерах петербургского "большого света" (среда "Анны Карениной"), он ставил пьесу в тонах привычных ему пьес: так, например, пятичасовой чай — "файв'о-клок" — в светском салоне он поставил так, что в гостиной были расставлены маленькие столики и на них были графинчики с рябиновой и закуска, как в московских трактирах, что ему, вероятно, казалось верхом роскоши… Мне пришлось быстро переделывать мизансцены, но, к счастью, режиссер был человек кроткий и не противодействовал мне. Обошлось все хорошо»{4}.
О том, как тщательно продумывались «застольные мизансцены» в «Анне Карениной» на сцене МХАТа, пишет режиссер В. Г. Сахновский: «Казалось бы, такие незначительные вопросы, как: снимать или не снимать длинные перчатки? Может быть, отвернуть их соответственным образом для того, чтобы пить чай, "бесшумно" разносимый лакеями, сидеть или стоять перед тем, как направиться после приглашения Бетси и Тушкевича к ужину? Как держать чашечки? Пить ли с ложки? Как чистить фрукты? Наконец, как проходить дамам и мужчинам, не задевая друг друга, то пододвигая стулья дамам, то указывая лакеям, чтобы они подвинули стулья или взяли чашки и унесли их на подносе? Как сидеть дамам и как стоять или сидеть в тех или иных случаях военным и штатским? — как-то сами могли бы разрешиться по ходу репетиций; однако на практике оказалось, что их не только нужно было разрешить, но разрешив, нужно было привыкнуть соответственно держаться»{5}.