Страница 111 из 166
Но раз с ним случилось приключение, только, кажется, не в Петербурге, а где-то в провинции. Пошел он на рынок, замаскировав по возможности свою генеральскую форму, и купил двух жирных, откормленных живых гусей, взял их обоих себе под руки и понес домой кратчайшим путем, забыв, что на пути гауптвахта. Как только поравнялся он с нею, караульный часовой его узнал и вызвал караул.
Испуганный генерал, желая остановить часового, второпях махнул рукою, и один из гусей в то же мгновение вырвался и побежал. Левенштерн бросился его ловить, а тут и другой гусь выскочил из-под руки и последовал за товарищем. В это же время вызванный караул под ружьем уже отдавал честь генералу от артиллерии барону Левенштерну и безмолвно созерцал, как генерал в смятении кидался от одного гуся к другому, а гуси, махая крыльями, с громким кряканием отбивались от его высокопревосходительства. После такого казуса Левенштерн больше никогда не ходил на рынок покупать гусей»{8}.
В начале XIX века модным увлечением петербургской знати было посещение «рынка замороженного мяса».
«Существует обыкновение устраивать на Неве, когда она совсем замерзла, аллеи из елок, втыкая их на небольшом расстоянии одна от другой в лед. Как съестные припасы из южных частей империи прибывают зимою, то они все заморожены и прекрасно сохраняются в продолжение нескольких месяцев.
Так как к этому времени кончается один из русских постов, которых народ свято держится, то и стараются вознаградить себя за скудное питание. Вот в этих-то аллеях, устроенных на льду, и располагаются съестные припасы. Возможные животные размещены в большом порядке; количество быков, свиней, птицы, дичи, баранов, коз весьма значительно. Их ставят в этом своеобразном парке на ноги, и они производят странное зрелище. Так как это место служит прогулкою, то вереницею тянутся богатые сани с роскошными меховыми полостями и даже в шесть лошадей. Самые знатные сановники любят делать покупки на этом рынке, и довольно часто можно видеть, как они возвращаются, поместив замороженного быка или свинью на запятках саней в виде лакея или на верхушке кареты»{8}.
«Лукулловские» [113]обеды в Петербурге давал также известный богач того времени, полковник в отставке, внучатый племянник Г. А. Потемкина, унаследовавший от него громадное состояние, В. В. Энгельгардт. Пушкин писал брату из Михайловской ссылки: «Пришли мне "Цветов" да "Эду" да поезжай к Энгельгардтову обеду»{9}.
В числе «почетных гастрономов» Петербурга состояли также генерал-лейтенант П. Ф. Малютин и шеф лейб-гусарского полка А. С. Кологривов. «В тогдашнее время о них говорили: "Кто у Малютина пообедает, а у Кологривова поужинает и к утру не умрет, тот два века проживет"»{10}.
Петербургские гастрономы отдавали должное кулинарному искусству москвичей. Екатерининские вельможи, доживавшие свой век в Москве, по словам А. И. Герцена, «возвышали до платонической страсти свою гастрономию».
«Великим хлебосолом и мастером выдумывать и готовить кушанье» был князь Д. Е. Цицианов, которого называли «поэтом лжи» и «русским Мюнхаузеном».
«Он всех смешил своими рассказами, уверял, что варит прекрасный соус из куриных перьев…» — вспоминала А. О. Смирнова-Россет{11}. «Александр Львович Нарышкин, первый гастроном своего времени, когда ни приезжает в Москву, ежедневно почти у него обедает…»{12}
Восхищался А. Л. Нарышкин и кухней Я. П. Лабата, бывшего кастеляна Михайловского замка, жившего после отставки в Москве. «Вступив у нас в военную службу, — пишет о нем Ф. Ф. Вигель, — он гасконскою оригинальности) скоро понравился начальникам и сделался наконец любимцем самого князя Потемкина, который, причислив его к своему штату, назначил смотрителем собственных дворца и сада, нынешних Таврических. По смерти Потемкина они поступили в казну, а его место из партикулярного обратилось в придворное. При Павле Таврический дворец превращен в казармы лейб-гусарского полка, а г. Лабат, который и его смешил, сделан кастеляном строившегося Михайловского замка.
Оставив в отечестве дворянские предрассудки, Лабат в России женился на дочери известного в свое время французского парикмахера, Мармиона. Его супруга хотела играть роль знатной дамы, никогда не теряла важности и строгим взором часто останавливала неприличные, по мнению ее, порывы веселости своего мужа. Она, к счастию, редко показывалась, а гостей принимали дочери ее, добрые, милые, весьма уже зрелые, но еще не пожилые девы…»{13}.
Я. П. Лабат «сверх страсти своей к гостеприимству, — отмечает С. П. Жихарев, — имеет еще и другое качество — быть отличным знатоком поваренного искусства. Все кушанья приготовляются у него по его приказаниям, от которых повар не смеет отступить ни на волос. Эти кушанья так просты, но так вкусны, что нельзя не есть, хотя бы и не хотелось»{14}.
«Великим гастрономом и любителем вкусно покушать» называет современник П. А. Кологривова. Он был отчимом В. Ф. Вяземской, жены поэта. Биографы П. А. Вяземского пишут о Кологривове как о человеке недалеком и необразованном. Пора изменить к нему отношение! Ибо, как говорил В. Ф. Одоевский, «тонкий вкус в кухне есть признак тонкого вкуса и в других вещах».
Любил задавать гастрономические обеды и Ф. И. Толстой-Американец, которого Вяземский называл «обжор, властитель, друг и бог».
«Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе… — восклицает про него Булгарин. — Он не предлагал своим гостям большого числа блюд, но каждое его блюдо было верх поваренного искусства. Столовые припасы он всегда закупал сам. Несколько раз он брал меня с собою, при этом говоря, что первый признак образованности — выбор кухонных припасов и что хорошая пища облагораживает животную оболочку человека, из которой испаряется разум. Например, он покупал только ту рыбу в садке, которая сильно бьется, т. е. в которой больше жизни. Достоинства мяса он узнавал по цвету и т. д.»{15}.
Да и сам Ф. Булгарин, по словам К. Ф. Рылеева, был «одним из главнейших петербургских гастрономов».
Среди друзей и знакомых А. С. Пушкина было немало знатоков поваренного искусства.
Нельзя, мой толстый Аристип,
Хоть я люблю твои беседы,
Твой милый нрав, твой милый хрип,
Твой вкус и мирные обеды,
Но не могу с тобою плыть…
Это стихотворение Пушкин посвятил своему приятелю А. Л. Давыдову. «Ни один историк литературно-общественных течений XIX столетия не обойдет молчанием фигуры этого типичного русского барина, сочетавшего в своем образе жизни размах и ширь вельможи екатерининских времен с либерально-просветительными стремлениями своей эпохи»{16}.
Отказываясь от совместной с ним поездки в Крым, Пушкин пишет:
Но льстивых од я не пишу;
Ты не в чахотке, слава Богу;
У неба я тебе прошу
Лишь аппетита на дорогу.
Аппетит у Александра Львовича был, действительно, замечательный. Отличавшийся громадным ростом, непомерной толщиной, необыкновенной физической силой, Александр Львович «очень любил покушать и постоянно изощрялся в придумывании блюд».
Командуя в 1815 году во Франции отдельным отрядом, «он всегда составлял свой маршрут таким образом, чтобы иметь возможность проходить и останавливаться во всех тех местностях, которые славились или приготовлением какого-нибудь особенного кушанья, или производством редких фрукт и овощей, или, наконец, искусным откармливанием птиц»{16}. По словам Давыдова, он первый составил гастрономическую карту Франции.
Немало гастрономов было и среди декабристов. Интересно свидетельство А. Е. Розена о жизни декабристов в остроге: «Пища была у нас простая и здоровая; часто удивлялся я умеренности и довольству тех товарищей, которые привыкли всю жизнь свою иметь лучших поваров и никогда без шампанского вина не обедали, а теперь без сожаления о прошлом довольствовались щами, кашею, запивали квасом или водою. Гастрономов было много между нами, они сознавались, что никогда теперь не терпели от голода, но зато никогда досыта не наедались»{17}.