Только самые близкие

— Да ладно… — повернулся он к ней. – А что за массаж? Какой–то особенный, что ли?

— Ну да… Говорят, за один сеанс килограмм веса уходит… И именно с тех мест, с каких надо…

— Понятно. Тебя забирать оттуда?

— Не надо. Я потом машину поймаю. Езжай домой, отдохни… Я позвоню вечером, ладно?

А может, и приеду, если Гошка на дачу свалит!

Она постаралась легко, по–девичьи выпорхнуть из машины, но лучше б и не старалась – все равно смешно получилось. Помахав ручкой от помпезно–белоснежной двери дорогого салона, торопливо вошла внутрь, на ходу развязывая длинный шарф.

Ну почему, почему так жизнь по сволочному устроена, выруливая на проезжую часть, в который уже раз с отчаянием подумал он, продолжая по инерции мило улыбаться одними только губами, словно приклеилась к ним эта фальшивая улыбка, как пластырь — сразу и не отодрать… Как так получилось, что он, сильный и здоровый мужик, сидит на содержании у богатой бабы, плюется, чертыхается, себя презирает, а все равно сидит. Хотя какая разница, за что себя презирать, за нищету или за продажность — все едино , все одинаково мерзко… И вообще — это только кажется, что у альфонса работа легкая. Кто так считает, тот не пробовал спать со старой теткой изо дня в день, быть безвольной игрушкой в ее руках и при этом ненавидеть и презирать самого себя… И он не виноват, что жизнь его так сложилась, что лишила даже того малого, что другим дает.

А если лишила самого малого, значит, за собственную продажность надо от нее, от жизни, побольше взять — в качестве компенсации, так сказать. И вообще, ко всем этим прелестям — ночным клубам, казино, фирменным тряпкам, дорогой, экологически чистой еде, каждодневному и плавному перетеканию из одного ненавязчивого комфорта в другой очень быстро привыкаешь, катастрофически быстро. Попробуй потом, уйди обратно в нищету… Хотя иногда так жутко становится, будто взрывается внутри что–то – так себя зауважать хочется и настоящей жизнью пожить хочется, мужицкой, а не бестолково–продажной… Он даже стал как–то побаиваться этих внутренних взрывов, как будто они отдельно, сами по себе в нем происходят. Эх, ну и распорядилась же им насмешливая матушка–природа : и красоту дала, и тело аполлоново, и причиндалы все нужные честь по чести, а вот настоящего твердого мужицкого характеру – пожалела… А может, он сам себе такое оправдание выдумал, не зря же внутренним презрением так часто стал мучиться. Нет, надо что–то с собой делать…Непременно надо что–то делать. Хотя что, что он сейчас может сделать? Только одно пока и может – к девчонкам сходить. К таким же, к продажным, как и он сам…Пожалеть, помочь, выслушать…Среди своих как–то полегче себя чувствуешь. По крайней мере, сам себя поменьше презираешь…

А Нина – она ничего. Просто несчастная да нелюбимая баба, и все. Она и сама в этой богатой жизни с коготками увязла. У него хоть выбор есть – плюнуть на все да в честно–трудную жизнь уйти, а у нее и этого уже нет… Может, поэтому и несчастнее она намного…

Настя приехала навестить тетку в тот же день, ближе к вечеру. Мария, разглядев в глазок любимую племянницу, торопливо открыла замок и, распахнув дверь, с трудом выдохнула ей навстречу, держась за грудь:

— Господи, да не может быть! Настена…

— Здравствуйте, тетя Маша! Не ждали? – решительно шагнула через порог мощным туловом Настя. – А я вот мимо проезжала – дай, думаю, зайду…

— Настенька, да как же я тебе рада! Проходи, проходи, милая… Какой день у меня сегодня праздничный – с утра Ниночка заходила, теперь вот ты…

— Что? – насторожилась Настя. – Нинка сегодня была здесь?

— Ну да, ну да…

— Вот коза, а? Везде без мыла пролезет… А что ей надо–то было, теть Маш?

— Так пожить она у меня попросилась, Настенька… Плохо она с мужем живет, ой, плохо…

Да ты проходи, сейчас чай пить будем! А может, поужинаешь с нами?

— С кем это, с нами? У вас гостит кто–то, что ли?

— Ну да, гостит… — вдруг замялась Мария.

— Кто?

— Да девушка одна… Ты проходи на кухню, садись! Я потом позову ее, покажу тебе, — многозначительно произнесла она, искоса взглядывая на Настю и суетливо накрывая стол к чаю.

— А что, тетя Маша, Нинка и прописать ее просила?

— Ну да… А что такое, Настенька?

— Вот сволочь… Да вы не верьте ей, тетя Маша! Врет она все про своего Гошку! Мужик как мужик. Рассудительный, хваткий, богатый. Не то что мой Колька — нищета хренова…

Уж кого жалеть надо, так это меня, горемычную. Четыре месяца уже в дом ни копейки не приносит, представляете? Как живу еще – сама удивляюсь! И у Нинки денег не допросишься. Сунет сумку со старыми шмотками, и отстаньте от нее…

— Да, Настенька, я знаю про твоего Колю, мне Костик рассказывал. А только ты Ниночку не ругай…

— А где вы Костика видели, тетя Маша? – озадаченно уставилась на нее Настя. – И когда?

— Так он был у меня три дня назад…

— Зачем?

— Так… В гости приходил… — снова замялась Мария. — И невесту вот свою привел – Сашеньку…

— Что? Какую такую невесту? – выпучила на нее и без того круглые глаза Настя.

— Говорю же тебе – Сашеньку! Она студентка, Настенька, ей жить негде. Да чего ты испугалась так? Она славная девочка, скромная, воспитанная… И застенчивая очень – ты уж не пугай ее, ладно?

— А где она?

— Там, в комнате. Я ее потом позову, сама увидишь…

— Да? Ну ладно, — растерянно моргая белесыми ресницами, медленно произнесла Настя, –поглядим… А Нинку вы что же, и в самом деле у себя пропишете?

— Так мне ее жалко, Настенька…

— А меня не жалко? Вы что, теть Маш! Да я так и одного дня не жила, как она живет! Вы посмотрите, на кого я стала похожа! Мне еще и пятидесяти нет, а уже место в транспорте уступают! Старуха старухой…И разнесло меня на одной картошке с хлебом — видите, какая толстая?

— Так ты всегда крупной была, Настенька! И дитей росла пышкой румяной, и в девках прыгала – кровь с молоком… Да и сейчас грех тебе жаловаться, такой статной бабой оформилась, троих деток родила…

— Да… Родить — дело нехитрое. А вот куда их потом пристроить, этих деточек? Девки уж заневестились вон, а женихов с квартирами сейчас днем с огнем не найти. Проблема целая. А у вас вон какие хоромы – и пустые стоят…

— Так ведь все вам со временем достанется, Настенька! Я их на тот свет, хоромы–то эти, с собой не унесу.

— А как, как достанется–то, тетя Маша, если вы Нинку к себе пропишете?! Думаете, она со мной делиться будет, что ли? Ага, как же…

— Ну так я и тебя пропишу, чего ты!

— Правда?!

— Конечно! Кого скажете, того и пропишу. Вот соберетесь на поминки моего Бориски и решите все ладом да миром… Вы ведь мне все дороги, все самые близкие – и ты, и Ниночка, и детки твои… А Ниночку ты не обижай, вы ж сестры все–таки, хоть и двоюродные. Ваши матери–то сильно меж собой дружили да друг за дружку держались…

— Ладно, тетя Маша, ладно. Разберемся как–нибудь. Вы лучше постоялицу свою кликните, посмотреть на нее хочу — что за невеста такая без места у Костеньки выискалась…

— Насть, ты только не обижай ее, ладно? Знаю я тебя…

— Да не буду, не буду…

— Сашенька! – крикнула громко в сторону коридора Мария. – Иди сюда, Сашенька! Слышишь?

— Здравствуйте… — робко улыбаясь и приглаживая жесткие черные вихорки, нарисовалась в дверях тоненьким изваянием Саша.

— Вот, Сашенька, познакомься. Это Настя, племянница моя, Костина мама.

— Н–да… — критически оглядев Сашу с головы до ног, только и произнесла Настя. – Налейте–ка мне еще чайку, тетя Маша… Выпью еще чашечку да и пойду, пожалуй…

— А ужинать, Настён? – разочарованно протянула Мария. — Посидели бы, поговорили…

— Так некогда мне. Дома семьища не кормлена, сами понимаете… Ты не проводишь меня до автобуса, девушка? А то сумки у меня тяжелые, самой не допереть…

— Конечно! Конечно, проводит! – обрадовано махнула рукой в сторону Саши Мария и, обращаясь к девушке, торопливо проговорила: — Иди оденься быстрей, чего стоишь, как пенек… Давай, давай, подсуетись…