Только самые близкие

— Ну, что вы, тетя Маша! Я всегда к вам хорошо относилась. И мама моя вас уважала. Она мне часто рассказывала, как в войну вы их с тетей Надей и с бабушкой спасали, как хлеб свой отдавали…

— Правда? – молодо засияла глазами Мария, будто растворилась в них в один миг тусклая пленка старости. – Правда? Любочка обо мне вспоминала? Неужели?

— Конечно, тетя Маша! Очень часто вспоминала!

— Надо же…

Она задумалась надолго, глядела в пространство радостными высветленными глазами, тихо улыбалась сама себе, водя по скатерти старческими, сморщенными в желто–коричневые складки руками. Нина смотрела на нее озадаченно: странная какая старушка – совершенно непредсказуемые реакции…

— Теть Маш–а–а… — пропела она ласково, дотронувшись ноготками до ее плеча. — Так вы сказали – я могу у вас пожить? Или нет?

— Ой, прости, Ниночка, задумалась я, — быстро встрепенулась Мария, виновато улыбаясь. – Не обращай внимания! Стало со мной такое случаться в последнее время, будто пропадаю куда–то…

— Так можно?

— Конечно, Ниночка, конечно! Когда захочешь, тогда и переезжай…

— А вы меня пропишете, тетя Маша? А то неловко как–то в неопределенности висеть, да и проблемы без прописки всякие начнутся…

— Пропишу, Ниночка, пропишу! А как же! И тебя, и Настену…

— И Настьку?! А ее–то зачем? Ее не надо! У нее таких проблем нет – пусть о ее судьбе муж печется, раз троих детей наделал…

— Ну, не знаю, Ниночка. Вы сами решайте. Скоро вот поминки буду устраивать по Бориске, соберетесь за одним столом, только самые близкие, и решайте… Как решите, так я и сделаю. Кого скажете – того и пропишу…

— Поминки, говорите? – задумалась Нина, нервно постукивая ногтем о фарфоровый край большой чайной чашки. – А раньше что, нельзя решить?

— Так не по–людски как–то, Ниночка… Еще душа Борискина здесь живет, не велит он мне раньше–то…

Нина ласково улыбнулась, подалась вперед, приготовившись мягко и ненавязчиво возразить и уже подбирая в уме немудреные слова, как в прихожей скромно, на одной ноте вдруг тренькнул звонок: пришел кто–то.

— Вы гостей ждете, тетя Маша? – повернулась она к ней удивлено.

— Нет, Ниночка, никого не жду… Это Сашенька с занятий вернулась, наверное. Сейчас все вместе и пообедаем…

— Какая Сашенька? – вздрогнула и напряглась Нина, удивленно уставившись на тетку. – Она кто? Она здесь живет, с вами?

— Ну да. Живет. Правда, третий день всего…

— А откуда она взялась?

— Так это же Костенькина невеста! У нее в общежитии студенческом ремонт затеяли, вот он и попросил ее приютить на время… Да ты не переживай, Ниночка! Случись что – всем места хватит!

— А вы ее не прописали случайно, тетя Маша?

— Нет… А разве надо? Она ж ненадолго… — уставилась на нее Мария, обернувшись от дверей кухни.

— И не вздумайте! Вы что?! Вы ж ее не знаете совсем! А вдруг она аферистка какая–нибудь?

— Ой, что ты, Ниночка, какая там аферистка! Птичка–синичка маленькая да робкая… Да ты сейчас сама увидишь! Пойду открою – замерзла, наверное, девчонка…

Через минуту она, обнимая за худенькие плечики и ласково заглядывая сбоку в лицо, привела из прихожей перепуганную Сашу и, протянув руку в сторону Нины, церемонно произнесла:

— Познакомься, деточка, это моя племянница Нина. Красивая она, правда? Садись, сейчас обедать будем…

«Так, вот уже и деточка у нас тут появилась… — неприязненно разглядывая Сашу от черных блестящих вихорков до худых острых коленок, подумала Нина. — Быстро, однако, Костька соображает, уже и шалаву какую–то успел привести, место теплое забил… Тоже мне, невеста… У Костьки – невеста! Обхохотаться можно… Господи, что же я неуклюжая такая! Надо было сразу сюда бежать, а не с Олежкой два дня в постели кувыркаться. Вот уж во истину говорят: время – деньги…»

— Девочки, мойте руки. Сашенька, доставай хлеб, тарелки… Жаркое получилось – пальчики оближете! – радостно суетилась вокруг них Мария. – Сейчас только подогрею чуток…

— Пойду я, пожалуй, тетя Маша, — медленно поднялась из–за стола Нина.

— Как же это, Ниночка… А обедать?

— Спасибо, не хочу. На диете я, да и времени нет, итак я у вас засиделась! Так когда, вы говорите, на поминки приходить? Где–то через месяц получается? Ну, я еще к вам заеду, уточню. И не раз еще заеду, и не два…И продуктов привезу, чтоб вы питались получше… Обязательно заеду! — повторила она выразительно, глядя на Сашу прищуренными злыми глазами, отчего та моментально будто скукожилась вся, втянула черную голову в плечи, как голодный сорочий птенец.

— Заезжай, Ниночка, заезжай! Порадуешь старуху… — засеменила за ней в прихожую Мария. – Какая ж ты все–таки красавица у нас писаная, и одета прямо как девки из телевизора, которые вереницей по длинной широкой доске ходят… Забыла, как зовутся… Модницы, что ль?

— Ладно, тетя Маша, до свидания… — засмеялась, не сдержавшись, Нина. — Я и правда еще заеду, ждите…

Олежка ждал ее внизу, сидел в машине расслабленно, откинув назад причесанную волосок к волоску русую голову. « Господи, красота какая… — залюбовалась им издали Нина. – Мое, мое творение… Красивый ухоженный мальчик в блестящей красным лаком машине… А что? Мое, конечно, творение!» Тут же ей вспомнилось вдруг, каким она его тогда, два года назад, подобрала с панели практически: мальчишка стриптизом перебивался да ходил по рукам богатеньких старушонок, которые передавали его с рук на руки, как резиновую игрушку в красивой коробочке. А она из него настоящего мачо сделала – «красавца писаного», как бы тетя Маша сказала. Одела–обула, квартиру сняла, машину вот шикарную купила… А потом влюбилась до безумия, даже и сама не заметила, как…

Она медленно пошла к машине, продолжая любоваться шикарной картинкой, которая по праву принадлежала ей, только ей одной и никому больше. Услышав ее дробный нетерпеливый перестук ноготками по лобовому стеклу, он испуганно поднял голову, улыбнулся ленивой, будто сонной улыбкой — боже, как она ее любила, эту улыбку! Как хотелось ей в этот момент скинуть противный, уродливый горб за плечами — мерзкую эту двадцатилетнюю разницу в возрасте — и улыбнуться ему в ответ такой же сладкой улыбкой юной кошечки, счастливой и беззаботно–сексапильной… Только нельзя. Возраст – штука жестокая и никаким манипуляциям не поддается, сколько по салонам ни ходи, сколько под нож пластического хирурга ни ложись. Он все равно из какой–нибудь малюсенькой щелочки возьмет да вылезет в самый неподходящий момент и прокричит о себе громко, и неважно, каким способом – жестом ли, выражением ли глаз, или, того хуже, приливом–отливом подло–климактерическим…

— Ну, что? – насмешливо–грустно спросил Олег, когда она села в машину и потянулась было чмокнуть его в гладко выбритую щеку. – Охмурила–таки старушку, заботливая племянница? Пропишет она тебя?

— Пропишет, пропишет… — усмехнулась Нина, неловко отстраняясь. – А ты бы не очень–то над всем этим хихикал, дорогой! Такие квартиры – они на дороге не валяются…

— Нин, а зачем это тебе?

— Что – зачем?

— Ну, квартира эта… Ты и так все можешь себе позволить, абсолютно все можешь купить. Меня вот, в том числе…

— Олежек, ну что ты говоришь такое! Обидно даже.

— А чего тебе обидно? Как есть, так и есть…

— Глупенький! Я ведь тебе помочь хочу! Чтоб и у тебя когда–нибудь свое жилье было…

— Ага. Помогал волк ягненку…

— Ладно, поехали. Опаздываю я, – грубо перебила его на полуслове Нина, сосредоточенно впихивая руки в узкие лайковые перчатки. – У меня сегодня еще куча дел…

— Ну, хорошо, куча так куча… — так же холодно процедил сквозь зубы Олег, быстро поворачивая ключ зажигания.

— Ты что, обиделся? – удивленно повернулась к нему Нина. – Олежка, я и правда опаздываю… Прости! А квартира эта мне и в самом деле очень нужна! И не только из–за тебя…

Он молча вырулил из тихого дворика на проезжую часть, спросил холодно, глядя прямо перед собой:

— Куда везти–то?

— В «Маргариту» — у меня сегодня массаж… Я за месяц вперед туда записалась, я не могу опаздывать! Ну не сердись!