Страница 88 из 128
— Доброго здоровья.
Мы дружно чокнулись и выпили. Греки очень ценят рецинуи искренне радуются, если иностранцу удается выпить стаканчик, не поморщившись.
Покончив с фессалийской дыней, мы перешли к более серьезному блюду — лангусту под винным соусом. Мне сообщили, что этот моллюск лишь сегодня был выловлен в Оропе, неподалеку от Эвбеи. Затем нам подали телятину с салатом из помидоров и огурцов.
Трапеза наша затянулась. Пока мы с Софоклом, уже изрядно отяжелевшие, вели тихую беседу над остатками роскошного ужина, входная дверь распахнулась и в таверну вошел тощий, мертвенно-бледный человек, которому явно не мешало бы побриться. Устремив на нас горящий взор, он сделал несколько неверных шагов. Затем остановился и, простерши руку, начал что-то нараспев декламировать.
— Кто это? — шепотом спросил я.
— Бродячий поэт, — так же тихо пояснил Софокл, — он ходит из таверны в таверну.
— Но я ни слова не понимаю. О чем он говорит?
— Эту поэму он посвятил политической ситуации в стране. Очень тонкая вещь, между прочим. Она восхваляет противников с обеих сторон, так что никто не сможет обидеться на автора.
— В таком случае он, наверное, не грек?
— Тут ты как раз ошибаешься, — возразил Софокл. — Судя по акценту, это коренной афинянин.
Тем временем поэт закончил декламацию и попросил у меня сигарету. Прикурив, он, очевидно, испытал очередной прилив вдохновения, потому что с ходу прочитал еще одно стихотворение, в котором жизнь сравнивалась с дымом от сигареты. В своем выступлении он обращался непосредственно к сигарете, выдувая при этом клубы дыма. В конце же чтец швырнул окурок на каменные плиты и решительно растоптал его, что, наверное, должно было символизировать трагический финал бытия.
По завершении импровизированного концерта поэт подошел к нашему столику и с удовольствием выпил стакан вина. Тем временем таверна заполнялась обычными посетителями. Рабочие и ремесленники — каждый со своей вечерней газетой под мышкой — усаживались на привычные места, заказывали бутылочку вина и немедленно углублялись в политические споры.
Когда вино было допито, Софокл широким жестом пригласил всех посетителей за наш столик, на котором красовался огромный кувшин рецины. Приглашение было с благодарностью принято. И каждый из вновь прибывших считал своим долгом выпить за здоровье «иностранца из Соединенных Штатов Америки». Забавно, но греки, как и итальянцы, не ощущают разницы между американцами и англичанами. Когда я внес необходимую поправку, наши гости поднялись и провозгласили отдельный тост за Англию. Америка, объявили они, «очень милая» страна, но Англия — о, это Англия!
Последовала целая серия тостов, и в результате обычная застольная беседа переросла в яростную политическую дискуссию. Будучи слабо осведомлен в тонкостях текущей политической ситуации в стране, я искренне обрадовался, когда один из наших сотрапезников поднял бокал за здоровье «Вайрона».
Как, должно быть, порадовался бы Байрон, доведись ему увидеть эту теплую компанию, знойным греческим вечером пьющую за здоровье «освободителя современной Греции».
— Вай-рон! — громогласно скандировали они, поднимая в воздух стаканы.
Я, к сожалению, не мог вспомнить ни единого современного грека, чье имя пользовалось бы единодушным одобрением. Поэтому предпочел ретироваться под сень безопасного филэллинизма.
— За Перикла! — провозгласил я.
— Что он такое сказал? — переспросили за соседним столиком.
Получив необходимые объяснения, все с удовольствием осушили стаканы.
Дверь снова распахнулась, и в таверну вошли трое музыкантов, которые запели высокими пронзительными голосами.
— Пожалуй, пора ретироваться, — решил Софокл, — иначе мы застрянем здесь на всю ночь.
— Неужели все греки такие дружелюбные? — спросил я. — И у всех такая страсть к застольным беседам? Если так, то вам известен рецепт счастливой жизни.
— То, о чем ты говоришь, — проклятие моей страны, — возразил Софокл. — Мы все знаем и считаем, что могли бы жизнь устроить куда приятнее, чем тем те, кто у власти. Любой из нас считает, что если бы ему доверили управлять страной, то он справился бы гораздо лучше нынешних правителей. Каждый грек в своих фантазиях управляет Грецией.
Хозяин стоял в дверях таверны (в неизменной компании щенка и ягненка) и наливал в стакан новую порцию рецины.
— Это вино мне особенно удалось, — сообщил он. — Не желаете ли попробовать?
Я с готовностью поднял стакан.
— Да здравствует Англия! — провозгласил хозяин.
— Благодарю вас, — поклонился я. — И да здравствует Греция!
После чего мы обменялись прощальными рукопожатиями и покинули гостеприимную таверну.
Летом в Афинах стоит страшная жара. Жарко настолько, что весь город предпочитает с полудня и до четырех часов дня погружаться в сон. Магазины в это время закрыты, кафе стоят пустыми, а большая часть горожан проводит время в собственных постелях.
Я так и не смог принять сиесту. Мне это казалось непозволительной тратой времени. Поэтому, проглотив в обед несколько ломтиков красной дыни (поверьте, это единственное, что можно съесть в такую жару), я отправлялся поплавать в Фалеронской бухте.
Море в это время года спокойное и теплое. Вода настолько чистая, что можно разглядеть белое песчаное дно, на котором играют преломленные солнечные лучи. Как правило, пляж выглядит пустынным, поскольку греки не слишком большие любители морских купаний. Кроме того, у местного населения существует глупое суеверие: они полагают, что купаться можно лишь после того, как созреют дыни. Таким образом, апрель и май выпадают из купального сезона — несмотря на то, что солнце в эти месяцы греет сильнее, чем у нас в августе. К тому же времени, когда наступает настоящее пекло, греки уже так долго откладывают купание, что, похоже, и вовсе о нем забывают.
Вот так и получалось, что я оказывался на пляже в гордом одиночестве. Боже, какое это удовольствие — иметь в единоличном распоряжении целую бухту! Песок на берегу настолько раскалялся, что я вынужден был бегом бежать к кромке прибоя. Здесь можно наконец передохнуть и не спеша войти в воду — слишком теплую, чтобы охладить разгоряченное тело.
Далеко на юге лежит остров Эгина — голубое пятно в полуденном мареве. А на западе тянется каменистая береговая линия, уходящая к Коринфу. Перевернувшись на спину, я медленно дрейфовал в прозрачной голубой воде. И все время у меня перед глазами стоял Гиметт, подпирающий своими могучими отрогами знойное небо. Гора эта, как и в древние времена, служит обиталищем пастухов, которые песнями свирелей созывают разбредающиеся отары. Пчелы, как и тысячи лет назад, собирают мед с дикого тимьяна, которым заросли склоны Гиметта. И хотя весь мед в Греции называется «гиметтским», вам, если вы действительно хотите получить натуральный душистый мед, надо идти к тем ульям, что стоят в тени могучей горы.
Интересная мысль пришла мне в голову во время моего последнего купания в бухте. Я осознал, что недели, проведенные в Афинах, были по-настоящему счастливым временем. Я посетил Марафон, осмотрел храм Посейдона на мысе Суний, побывал на серебряных рудниках Лавриона. Казалось, вся моя программа выполнена, но я не испытывал желания расставаться с Афинами. Этот город навсегда останется в моей памяти как одно из самых прекрасных мест на земле.
Глава девятая
На руинах Коринфа
Следуя маршруту святого Павла, я отправляюсь из Афин в Коринф и там — благодаря раскопкам американских археологов — вижу город, в котором проповедовал апостол. Я взбираюсь на вершину Акрокоринфа и встречаю грека, который поведал мне кое-что интересное о местных суевериях. Придя в Кенхреи, я с грустью вижу, что некогда оживленный порт превратился в заброшенную гавань.
Еще не было и шести утра, когда я выехал в Коринф. Это была вынужденная мера, ибо позже жаркое солнце сделало бы поездку невыносимой. Менее чем через час мы добрались до залива, своей невозмутимой гладью напоминавшего какое-нибудь внутреннее озеро. Остров Саламин — голубой в этот утренний час, как выращенный в оранжерее виноград — похоже, непонятным образом приблизился к морю. Вдалеке, на самой границе с морем, стоял сияющий в утренних лучах маленький городок Элевсин. От Афин до Элевсина протянулась дорога, которой в древности шли желающие принять участие в мистериях. Толпы людей двигались ночью, освещая путь факелами. Руины древнего города занимают огромную площадь у подножия холма, но еще пятьдесят лет назад они скрывались под землей. Сейчас, однако, их раскопали и повсюду в огромном количестве разбросаны обломки мраморных колонн и плиты дорожного покрытия.