Страница 56 из 128
— Помните, во время разговора в Соле я сказал, что туркам следовало бы воздвигнуть памятник Ллойду Джорджу, — начал он. — Вы тогда еще улыбнулись, и совершенно напрасно. Я говорил вполне серьезно и готов повторить еще раз. В 1920 и 1921 годах — когда мы были смяты и ослаблены после неудачной войны — европейские политики приняли сторону Венизелоса и тем самым оказали нам немалую услугу. Они пробудили нашу доблесть, влили свежую кровь в наши жилы, стимулировали наше самосознание. Турки снова почувствовали себя нацией — возможно, впервые с тех пор, как захватили в Средние века Константинополь. Даже в том состоянии, проиграв войну, мы сумели оправиться от военного поражения, объединились для борьбы с греками и под руководством Гази выиграли эту схватку. Именно там — за столом переговоров в Лозанне — родилась новая Турция. С того момента она стала страной для турок. Иностранцам пришлось убраться вон.
Вы обратили внимание, сколько армян и греков вам встретилось в Турции? Я и сам отвечу: немного. Их сейчас меньше, чем было после походов Александра Великого. И это результат лозаннских договоренностей. Тогда было решено, что все турецкие греки должны покинуть нашу страну, а взамен турки уйдут из Греции и Македонии. В 1921–1927 годах множество греков (если быть точными, миллион триста пятьдесят тысяч) выехали из Турции, им на смену приехали около полумиллиона турок из Греции. Тогда европейские экономисты смеялись над нами. Говорили: «На что рассчитывают эти глупые турки? О каком прогрессе может идти речь, если страна лишилась своих главных коммерсантов?» Однако они не понимали, что греки и армяне исполняли лишь посредническую роль. Да, они продавали нам европейские товары, но мы прекрасно могли сами справиться с этой задачей. Так что мы в результате не пострадали.
На следующем этапе Гази решил избавиться от халифа. И снова европейцы подняли вой: «Турки, верно, сошли с ума! И эта страна когда-то грезила панисламизмом?» А мы именно потому и изгнали халифа. Дело в том, что ислам статичен, он не оставляет возможностей для развития. Республиканская Турция понимала: если она желает стать современным государством, ей придется порвать с традициями, которые тянут назад.
Хассан достал блокнот и начал быстро писать. Вскоре он предъявил мне список основных достижений на пути экономического восстановления Турции. Полным ходом идет железнодорожное строительство. Открываются новые угольные шахты, в качестве побочного продукта страна получает сырой бензол, угольную смолу и метан. В скором времени должны открыться предприятия по добыче меди. В Кекилбурли начинается разработка залежей серы. В Бурсе начала функционировать шелкопрядильная фабрика, а в Анкаре — фабрика шерстяных изделий. В Пасабахче на Босфоре открылось производство стекла, скоро планируется выпускать по пять тысяч тонн штампованного стекла ежегодно. В Алпуллу построили сахарорафинадный завод, еще три завода строятся в Ушаке, Эскишехире и Турхале.
— Если это не экономический прогресс, — воскликнул Хассан, — тогда что, по-вашему?
— А все деньги, которые остаются от промышленного строительства, вы пускаете на армию и на образование? — спросил я.
— Естественно, — подтвердил мой собеседник. — Мы обязаны крепить оборону страны, и мы должны учить наших детей — тех, кто будет жить в новой Турции.
— А вам никогда не приходило в голову, Хассан, что новая Турция, которой вы так гордитесь, появилась благодаря христианству?
Он бросил на меня удивленный взгляд и ответил, что в Турции выбор религии — личное дело каждого гражданина.
— Мне кажется, вы просто не вполне понимаете. Европа — в том виде, в каком она сейчас существует, — результат многовекового господства христианства. Избрав европейский путь развития, вы невольно копируете достижения христианской культуры. Посмотрите, у вас даже выходной день установлен в воскресенье, а не в пятницу, как у мусульман. Возможно, когда-нибудь вы придете к логическому завершению и примете христианство.
Во время пребывания в Конье нас пригласили на обед в турецкой семье. Речь шла о муниципальном чиновнике, с которым меня связывали деловые отношения. Это был приятный, спокойный человек, неизменно одевавшийся в черный пиджак и полосатые брюки и тем самым напоминавший мне лондонского клерка.
Дом стоял на узкой темной улочке, где даже тротуар отсутствовал. Несмотря на смену владельцев, здесь царила атмосфера исконной Турции с ее фесками, гаремами и прочими приметами старого быта. Однако, как только мы попали внутрь, сразу стало ясно, что хозяева — современные люди.
Жена хозяина, которой на вид было около тридцати лет, провела нас в холл, где — в соответствии с лучшими европейскими традициями — гостей встречал сам хозяин. Он обменялся с нами рукопожатиями и пригласил в гостиную, намеренно выдержанную в западном стиле. Стены были покрыты серой клеевой побелкой и украшены вставленными в рамку фотографиями хозяина в военной форме. Обстановку составляла мебель из мореного дуба с бархатной обивкой табачного цвета. Посередине возвышался уже накрытый обеденный стол. Маленькая позолоченная статуэтка полуобнаженной балерины — из тех, что можно увидеть на витринах французских антикварных лавок, — очевидно, призвана была символизировать решительный разрыв с прежними традициями. Фигурка занимала почетное место на каминной полке, претендуя на роль экзотического божества домашнего очага, но лично у меня она вызывала стойкие ассоциации с кабаре и вечерним фраком.
В качестве аперитива хозяин предложил нам ракиюв маленьких стаканчиках. Его энергичная жена тем временем отдавала последние распоряжения относительно праздничного обеда.
В этом доме все мне казалось удивительным. Я подумал, что попади я сюда в 1920 году, не увидел бы ни хлопотуньи-жены, ни роскошного стола из мореного дуба. Скорее всего, мне пришлось бы сидеть по-турецки на низкой оттоманке и обмениваться любезностями с хозяином, который, кстати сказать, тоже выглядел бы совсем иначе.
Любопытно, подумалось мне, каким образом провинциальные турецкие семьи умудряются обставлять свои дома на европейский манер. Полагаю, если бы кто-нибудь из моих лондонских знакомых вздумал устроить у себя турецкую гостиную, он оказался бы в совершенно безвыходном положении. Затем я припомнил многочисленные иллюстрированные журналы — немецкие и французские — и понял, что проблема решается достаточно просто. Вот уж вряд ли парижские и берлинские создатели интерьеров, а также великосветские красавицы, позирующие фоторепортерам в Лоншане, рассчитывали на подобную популярность в отдаленных уголках Малой Азии.
Наше меню включало в себя густой суп, красную икру и дымящийся ароматный плов. На десерт подали домашнюю пахлаву и медовые пирожные, которые являются фирменным блюдом в Тарсе. Символом новых турецких порядков стала бутылка белого вина с серым волком на этикетке. На вкус вино оказалось превосходным, и я подумал, что, если бы турки взялись его экспортировать в Европу по разумным ценам, то они бы не испытывали недостатка в покупателях.
Я с интересом наблюдал за хозяйкой дома, которая выглядела типичной представительницей современных эмансипированных турчанок. В молодости она посещала Американский колледж в Тарсе, а потому неплохо владела английским. Она была ярой поклонницей республики и тех новаций, которые революция привнесла в жизнь женщины. Она с улыбкой рассказывала о своей служанке — деревенской девушке, которая приехала из соседней деревни и упорно придерживалась старомодных взглядов на жизнь.
— Вы себе не представляете, — говорила хозяйка, — как трудно прививаются новые идеи среди невежественных людей.
В конце концов мы сошлись на том, что все это — вопрос образования. И снова темой обсуждения стала деревенская горничная. Оказывается, ее мужа совсем недавно призвали на воинскую службу, и женщина — вместе с новорожденным ребенком — перебралась жить в дом хозяев.
— Она просто напичкана нелепыми предрассудками, — жаловалась хозяйка. — Например, она убеждена, что до полугода ребенка нельзя мыть. Правда, правда! Она искренне верит, что вода убьет мальчика. Бедняжка и не подозревает, что как только она выходит из дома, я тут же хватаю младенца и тащу в ванную. Вы ведь согласны, что гигиена очень важна в нашей жизни?