Страница 50 из 128
Медленно тянулись часы праздного времяпрепровождения. За окнами расстилалась все та же бесконечная равнина. Солнце уже перевалило через зенит… Офицер снял китель и, устроив своих рыбок в тени, улегся спать. Хассан тоже заснул, положив под голову свернутый пиджак.
А я смотрел в окно и думал о святом Павле. Похоже, его путешествие по Малой Азии было не столь тяжелым, как мне представлялось. Я-то ранее всегда воображал его преодолевающим труднопроходимые горные перевалы.
А на самом деле к западу от Таврских гор Киликия больше всего напоминала сильно увеличенную равнину Солсбери. К тому же во времена Павла все крупные города соединялись между собой отличными римскими дорогами. Населенные пункты возникали повсюду, куда можно было доставить воду. В первом столетии Малая Азия очень напоминала средневековую Европу — множество процветающих городов, принадлежащих единой цивилизации, связанных прочными узами и воодушевленных идентичными идеями.
В своих миссионерских странствиях Павел передвигался от одного такого города к другому — всегда по качественным, широким дорогам и в относительной безопасности. На центральных дорогах Малой Азии риск подвергнуться нападению грабителей был невелик, ведь там человек редко путешествовал в одиночку. Рядом двигались торговые караваны, перемещались отряды римских легионеров и местного ополчения. Тут же шли бродячие актеры и жонглеры, священники и странствующие философы. Да и гладиаторские школы нередко переезжали с места на место, гастролируя по провинциям. Только когда Павел покидал главные дороги, он превращался в одинокого путешественника и, следовательно, мог пострадать от грабителей или стихийных бедствий.
Я подробно изучил историю его странствий и нашел лишь одно упоминание о постоялом дворе: это «Три таверны» на Аппиевой дороге. Да и то нет никаких доказательств, что Павел останавливался именно там. И тем не менее где-то же он должен был устраиваться на отдых — в каких-нибудь придорожных харчевнях или гостиницах. Полагаю, что «угроза грабителей» скорее относилась не к бандитам с большой дороги, а к так называемым «гостиничным ворам», которые были неотъемлемой чертой тогдашней кочевой жизни.
В древности города изобиловали низкопробными тавернами, а содержатель постоялого двора являлся довольно зловещей фигурой. Что же касается постоялых дворов в захолустье, то они, полагаю, были еще хуже современных ханов: убогие места, где рядом отдыхали и люди, и животные. Эти заведения не предоставляли ни мебели, ни еды, а посему путешественники спали на собственных одеялах (если таковые имелись), еду же готовили самостоятельно на общем огне.
Очень сомневаюсь, чтобы в те времена помещения снабжались надежными запорами — сплошное раздолье для воровских шаек и злодеев-хозяев, которые тайно пробирались в комнаты спящих постояльцев, грабили, а то и убивали невинных людей.
Цицерон рассказывает страшную историю о двух друзьях из Аркадии, которые остановились на отдых в сельской гостинице. Один из них проснулся среди ночи: ему показалось, что из соседней комнаты, где ночевал его друг, доносятся крики о помощи. Путешественник знал о безобразиях, которые творятся в подобных местах, и побоялся выходить из своего убежища. Вместо того он перевернулся на другой бок и снова заснул. Правда, ненадолго: вскоре он снова был разбужен — на сей раз призраком убитого друга. Призрак укорял его в бездействии и умолял не оставить преступление безнаказанным. Он рассказал, что хозяин гостиницы зарезал его, а труп спрятал в подводе с навозом. И заклинал друга отправиться на рассвете к городским воротам с тем, чтобы перехватить подводу на выезде. Аркадиец так и сделал. В подводе действительно обнаружился труп, и хозяин гостиницы понес заслуженное наказание.
В больших городах можно было найти и роскошные заведения. Чаще всего их строили городские власти для привлечения богатой публики. Эпиктет упоминал гостиницы столь комфортабельные, что постояльцы без всякой нужды надолго задерживались в них. А вот что писал Страбон о заведениях, расположенных вдоль канала Александрия — Канопус: «Мужчины и женщины пляшут там — совершенно бесстыдные, с крайней степенью развращенности; некоторые на кораблях, а иные в гостиницах на берегу канала, которые специально построены для распутных гостей».
Согласитесь, подобное описание вполне могло бы принадлежать перу современного пуританина, случайно подглядевшего, как эмансипированная молодежь развлекается на вечеринке.
В своих путешествиях святой Павел неминуемо сталкивался с таможенными чиновниками. Система поборов, куда входили и подорожные налоги, и пограничные пошлины, местные и имперские, вызывала у современников апостола не меньшее раздражение, чем у наших сограждан. Полагаю, легендарный Аполлоний Тианский — философ, получивший образование в Тарсе и странствовавший по всему свету (судьба занесла его даже в далекую Индию), был едва ли не единственным путешественником, которому удалось одержать победу над алчными таможенниками:
…Когда они добрались до границы Двуречья, мытарь, надзиравший за Мостом, привел их в таможню и спросил, что у них с собой. «Со мною, — отвечал Аполлоний, — Рассудительность, Справедливость, Добродетель, Выдержка, Храбрость, Воздержность», — и так он перечислил множество имен женского рода. Мытарь, радея о своей корысти, сказал: «Этих рабынь следует записать в таможенное объявление». — «Никак невозможно, — возразил Аполлоний, — ибо не рабынями они при мне, но госпожами» [26].
Как выяснилось, в прошлом Хассану уже доводилось бывать в Конье — в качестве командира кавалерийского эскадрона, естественно, воевавшего на стороне республики. Сейчас, приближаясь к городу, он горел нетерпением снова увидеть места своей боевой славы.
— Смотрите! — громко воскликнул он, указывая на группу деревьев. — Вот здесь раньше была ферма, которую я сжег дотла! На ней укрывались мятежники, и, едва пламя занялось, они стали выскакивать наружу — прямо к нам в руки.
Хассан выглядел разочарованным тем, что местечко отстроили заново.
Я, в свою очередь, с любопытством рассматривал город, ради которого проделал столь долгий путь. В Новом Завете он именовался Иконий.
Прямо по курсу лежали густые зеленые сады, составлявшие приятный контраст каменистой Ликаонийской равнине, по которой мы ехали день напролет. Со всех сторон город обступали горы — цепочка голубых вершин на горизонте напоминала острова, поднимающиеся из морской глади. Лишь в северном направлении простиралась буроватая равнина.
Когда наш поезд подошел ближе, я разглядел крыши одноэтажных домов, маячившие над кронами деревьев. То там, то здесь вздымались белые башни минаретов и купола мечетей. Затем обнаружились и более мелкие детали: караван верблюдов, медленно двигавшийся по городской окраине; старенький «форд», битком набитый молодыми турками, который катил по ровной дороге вдоль железнодорожной линии. Он сопровождал нас на протяжении нескольких миль, очевидно, вознамерившись посоревноваться в скорости с поездом. Глядя на современную Конью, я пытался представить себе, каким увидел Иконий Павел. Наверное, он напомнил святому Дамаск.
Благодаря присутствию воды оба города — совершенно неожиданно — утопают в зелени. Подобно тому, как Абана пробивает себе путь сквозь известняковые породы Антиливана и питает Дамаск, точно так же горные ручьи со склонов Писидии собираются вместе, дабы оживить долину Коньи. Оба города располагаются выше уровня моря, и оба в древние времена стояли на перекрестье караванных путей.
Как только поезд остановился, мы вышли на платформу и сразу же оказались в окружении разношерстной толпы, которая является непременным элементом всех турецких вокзалов. Здесь, как и везде, шла оживленная торговля. Измученные пассажиры — все, как один, в рубашках без пиджаков — высовывались в окна, чтобы купить шампур-другой кебаба,бутылки с водой или апельсины. В вагонах первого класса ехали турецкие офицеры, похожие на британцев в рубашках цвета хаки и сразу же превращающиеся в немцев, стоило им только надеть серовато-зеленые приталенные кители.
26
Здесь и далее цитаты из «Жизни Аполлония Тианского» в переводе Е. Г. Рабиновича.