Страница 107 из 128
Итак, Павел обрил голову и проводил все время с четырьмя евреями во дворах Храма. Это было самое многолюдное место во всем Иерусалиме. Все римляне и греки, приехавшие в Иерусалим, обязательно посещали Хель, то есть двор, предназначенный для ритуально нечистых и язычников. Во время религиозных праздников здесь собирались тысячи евреев со всех концов света. Однако за пределы этого двора язычникам хода не было. Об этом оповещали многочисленные надписи на латыни, греческом и древнееврейском языках: любого нарушителя ждала немедленная смерть. Одно из таких предупреждений, грубое и лаконичное по форме (подобно бессмертному «Не влезай — убьет!»), обнаружено при раскопках в Иерусалиме и теперь выставлено в качестве экспоната в Стамбульском музее.
Павла перед этим видели в городе в компании с Трофимом, жителем Эфеса, недавно обращенным в христианство. Вполне возможно, он показывался и с другими греками на территории Хеля. Среди тех, кто вел наблюдение за апостолом, были асийские евреи, члены синагог, которые отвергали Евангелие и гнали Павла от своих дверей. Наконец-то он сам угодил к ним в лапы! В прошлом они обвиняли апостола перед римскими правителями и магистратами; науськивали на него чернь в греческих городах; гнали Павла от города к городу в надежде, что где-нибудь удастся с ним покончить. Однако все их происки были безрезультатны. На протяжении многих лет он постоянно ускользал от врагов — только для того, чтобы сейчас предаться в их руки, да еще не где-нибудь, а в Храме, на глазах у тысяч свидетелей! Глупо не воспользоваться такой прекрасной возможностью! Иудеи решили вменить апостолу страшное преступление против веры: они обвинили Павла в том, что тот ввел язычников в Храм, позволив пересечь границу святого места.
«Мужи Израильские, помогите! — кричали они. — Этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего: притом и Еллинов ввел в храм и осквернил святое место сие!» 61
И тут же поднялся шум и гвалт. Толпа впала в неистовство: иудеи вели себя примерно так же, как сборище мусульман, обнаруживших, что некий христианин проник к священному камню Каабы в Мекке. С криками и воплями они вытащили Павла из Храма. Из страха перед назревавшим мятежом двадцать священников изо всех сил налегли на массивные бронзовые двери и заперли их. Римская стража, находившаяся в соседней крепости Антония, тоже не осталась в стороне. Легионеры похватали оружие и стремглав — расчищая себе путь копьями и щитами — бросились на лестницу, ведущую во двор для язычников. Начальником гарнизона в то время был грек по имени Клавдий Лисий. В его обязанности входило не только обеспечивать порядок во время праздника, но и выявлять политических провокаторов, в том числе одного неуловимого египтянина, за которым давно уже охотилась стража. Взглянув на Павла, он решил, что это и есть тот самый египтянин. Если учесть, что апостол был брит наголо, а в суматохе драки лишился большей части своей одежды, ошибка римского тысяченачальника становится вполне объяснимой. Лисий отдал приказ заковать в цепи подозрительного незнакомца и отвести в казарму для выяснения личности.
Толпа была настроена так враждебно, что по пути в казарму римским солдатам пришлось защищать арестанта — иначе его бы разорвали на кусочки. Так что, можно сказать, Клавдий Лисий спас апостола от самосуда.
Наконец, когда двери казармы захлопнулись, а часовые сомкнули копья перед носом у наиболее ретивых смутьянов, Павел получил возможность высказаться 62 .
— Можно ли мне сказать тебе нечто? — обратился он к тысяченачальнику.
— Ты знаешь по-гречески? — удивился тот. — Так не ты ли тот египтянин, который перед сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи человек разбойников?
Павел посмотрел на Лисия и ответил:
— Я иудеянин, тарсянин, гражданин небезызвестного киликийского города; прошу тебя, позволь мне говорить к народу.
Начальник выполнил просьбу апостола, и тот, «стоя на лестнице, дал знак рукою народу» и заговорил на еврейском языке. Толпа, услышав родную речь, от неожиданности умолкла. И в установившейся тишине Павел вкратце пересказал свою историю. Он сообщил, что был рожден и воспитан в семье ортодоксальных евреев. Вспомнил, как участвовал в гонениях на христиан и даже присутствовал при казни Стефана. Упомянул, что стерег одежду казнителей и собственными глазами видел, как кровь святого обагрила камни Кедронской долины. Далее он подробно пересказал историю своего обращения по дороге в Дамаск. Он рассказал, что воочию видел Иисуса и слышал Его голос. И что Бог послал его с миссией во все уголки мира — нести благую весть о возможности спасения для язычников. Но при словах «Я пошлю тебя далеко к язычникам» шум поднялся пуще прежнего, и кто-то из евреев взвизгнул: «Истреби от земли такого! Ибо ему не должно жить!»
Разъярившись, евреи разорвали на себе одежды и стали бросать «пыль на воздух». Павел, Лисий и римские солдаты наблюдали за этим спектаклем со ступеней лестницы. Лисий, видя, что его милосердие привело к плачевным результатам, велел увести Павла в казарму и там высечь.
Однако, когда римский легионер привязывал апостола к столбу, тот обратился к нему с провокационным вопросом:
— Разве позволено бичевать римского гражданина, да еще без суда?
Центурион испугался не на шутку: это действительно было противозаконно, и лично ему грозило большими неприятностями. Поэтому он пошел к Лисию и обо всем рассказал. Тысяченачальник решил разобраться самостоятельно. Он пришел к Павлу и спросил:
— Скажи мне, ты римский гражданин?
Апостол ответил утвердительно.
Лисий глядел на этого человека в замешательстве. Он-то был урожденным греком и за свое римское гражданство выложил немалую сумму. Павел производил впечатление откровенного бедняка и вряд ли мог себе позволить покупку гражданства. Углубившись в собственные воспоминания, Лисий произнес вслух:
— Мне это стоило немалых денег.
И услышал в ответ:
— Я получил гражданство при рождении.
В душе римского офицера смешалась сложная гамма чувств: страх, уважение, удовлетворение. Страх — оттого, что он едва не высек римлянина (а такой проступок карался весьма строго); уважение по отношению к Павлу, человеку, который по праву рождения получил то, за что ему, Лисию, пришлось платить; и, наконец, удовлетворение от того, что он умудрился спасти римлянина от ненавистных евреев. Клавдий Лисий решил собрать синедрион: ему хотелось услышать из первых уст — от самих иудеев, — в чем заключается вина Павла.
Заседание, однако, проходило так бурно, что страже пришлось — от греха подальше — снова увести Павла в казарму. Пока он находился под стражей, явился некий молодой человек и заявил, что хочет видеть апостола. Он оказался племянником Павла, сыном его сестры, которая вышла замуж и осталась жить в Иерусалиме. Это, кстати, единственное упоминание о членах семьи святого. Судя по всему, его сестра была замужем за кем-то из членов синедриона. Она подслушала, что против ее брата готовится заговор с целью лишить его жизни. Получив это известие, Павел отправил племянника к Клавдию Лисию. Тот, «взяв его за руку и отошед с ним в сторону», спросил:
— Что имеешь ты сказать мне?
Юноша отвечал:
— Иудеи согласились просить тебя, чтобы ты завтра вывел Павла перед синедрионом, как будто они хотят точнее исследовать его дело. Но ты не слушай их; ибо его подстерегают более сорока человек, которые заклялись не есть и не пить, доколе не убьют его; и они теперь готовы, ожидая твоего распоряжения.
Тысяченачальник отпустил юношу, предупредив:
— Никому не говори, что ты объявил мне это.
После того как молодой человек удалился, Лисий вызвал к себе двух центурионов и велел:
— Приготовьте мне воинов пеших двести, конных семьдесят и стрелков двести, чтобы с третьего часа ночи шли в Кесарию. Приготовьте также ослов, чтобы, посадивши Павла, препроводить его к правителю Феликсу.