Вариант 19

- Вот черт, экий этот Пискля неуловимый. Хорошо бы его за жабры взять.

- Пожалуй, он нас сам возьмет, - мрачно сказал Герман. - Командовать этот тип привык. И людей у него хватает. Как гаркнул, мол, добейте мигом, или в Воркуте сгниете, крысьи дети. Хорошо, Пашка догадался пулеметом пугнуть. Ну, а потом вы... проснулись.

- Как?! - Катя резко крутанулась на локте.

- Что? - прапорщик от неожиданности отпрянул.

- Как и чем главарь своим грозил, спрашиваю?

- Ну, хм, на болт натянуть по самые.... Еще пасти порвать. Еще что-то на мове. За Палестины отправить, в Воркуте сгноить.

- Точно? Это дословно?

- Про болт дословно. И про Палестину. Остальное я не записывал. Сами бы слушали, - сердито сказал прапорщик.

- Ваше благородие, а вы не скажите где эта Варкута? - вкрадчиво сказала Катя.

- Полагаю, где-то в тех благословенных краях. Ну, там Палестина, холм Сионский, река Иордан, - прапорщик пожал плечами. - Слаб я в географии Святых земель. Понятия не имею где ваша Воркута. Вроде бы через "о" звучит. Ваш неутомимый друг хоть и с могучим малороссийским акцентом матерится, но весьма отчетливо.

- Понятно, - Катя перекатилась на спину и принялась проверять свою пару маузеров. - Вы, господин прапорщик, я смотрю, гранату приберегли? Проверьте ее еще разок, будьте любезны. Боюсь, столкновение будет серьезнее, чем предполагалось.

- Там Прот будет, - сухо напомнил Герман.

Катя глянула с удивлением:

- Ты что, сдурел, прапор? Я про гранату - в смысле дальнейшего развития событий. Работаем аккуратно. По тем индивидам, что рядом с Протом будут, и не думай стрелять. Там я сама расчищу. Я, прапорщик, хоть и сука отъявленная, но своих не сдаю, и под "дружественный" огонь не подставляю. Ты обо мне еще разок так подумай - и в рыло схлопочешь.

"Не меняется. Ведьма изумрудная", - со смесью обиды и облегчения подумал Герман.

***

- Они! - зашипела Катя. - На исходную!

За прошедшие три часа по дороге проползла единственная упряжка, груженная каким-то домашним скарбом. В эти дни местное население явно предпочитало держаться ближе к дому.

Браться за бинокль смысла не было. Тачанку, запряженную тройкой броских вороных, Герман узнал сразу. Упряжку сопровождали двое верховых.

Катя уже перекатилась в гущу ивняка подальше от реки. Герман поправил очки, плотнее упер приклад в плечо. Вот так, сейчас выстрелишь в человека, а в душе ничего и не вздрагивает. Убийство - это рутина. Не в первый раз, господин беглый прапорщик, не в первый раз. Интересно, амазонка перестанет поглядывать сочувственно, если ей рассказать, что и до знакомства с ее очаровательной личностью господин прапорщик успел в рукопашной четверых уложить и получить досрочное повышение по службе?

Что за ерунда в голову лезет? Герман шепотом выматерился. Копыта уже стучали по настилу моста. Промелькнули вороные - усталые, взмыленные. Тачанку Герман рассмотреть не успел - целью ему был назначен последний всадник. Остальных брала на себя Катя.

Выстрел в топоте копыт прозвучал как-то слабо. Зато ржание лошадей, треск дерева и человеческие вопли раздались словно над самой головой. Амазонка, конечно, не промахнулась. Сваленный наповал коренник рухнул на полном ходу, запутал постромки, легкая тачанка мигом слетела в кювет, ездовой кубарем покатился в кусты, из тачанки посыпались люди.

"Угробит она Прота", - подумал Герман, ловя на мушку спину в перекрестии новеньких ремней. Всадник, рослый хлопец в высокой папахе, поднял коня на дыбы. Широкая спина оказалась отличной мишенью, даже стрелять как-то стыдно. Герман нажал спуск. Карабин толкнулся в плечо - хлопец с какой-то странной готовностью запрокинулся на круп коня. Папаха свалилась, мелькнул коротко стриженый затылок и лихой рыжий чуб. Одуревший конь унес седока с глаз убийцы.

Герман загнал в ствол новый патрон и, низко пригибаясь, полез к дороге. Там много и часто стреляли. Прапорщик упал, пополз на локтях. Проклятая фуражка опять сползла на глаза.

От дорожной пыли ощутимо веяло солнечным жаром. Герман выглянул, в нос тут же ударило пороховой гарью. Показалось, дорога сплошь завалена телами. Нет, человеческое тело было единственным: усатый казак, раскинув руки и ноги, лежал в пыли. Жуть наводила опрокинувшаяся тачанка - все три лошади бились, пытаясь встать, хрипя и лягаясь. Трещал под ударами копыт разносимый вдребезги передок. Откуда и кто стреляет, Герман понять не мог. Высоко над головой свистнула шальная пуля. Прапорщик сунулся носом в пыль. Потом на всякий случай выставил карабин. Катерине следовало помочь, но стрелять было решительно не в кого. Напрягаясь, Герман заметил подозрительно шевельнувшиеся кусты - оттуда блекло блеснуло, грохнула винтовка. Прапорщик было прицелился, но с этой стороны дороги уже мгновенно ответили парой выстрелов. В кустах кто-то дернулся, мелькнула откинутая рука. Снова затрещали пистолетные выстрелы. Садили, кажется, обойму за обоймой.

Сообразив, где именно засела предводительница, Герман пополз вдоль дороги, разводя стволом карабина жгучие стебли крапивы. Глупо, конечно, сейчас уместнее подумать, как самому не нарваться на пулю великой ковбойши. В запале барышня и лягушке, невзначай квакнувшей, башку пулей снесет.

Стоило высунуться из кусачих зарослей, Катя действительно вскинула маузер. Тут же раздраженным движением ствола приказала замереть. Герман застыл на четвереньках. Командирша выглядела как всегда: лихая, злая, встрепанная. Едва ли не утыкаясь ей в сапоги щетинистой мордой, валялся скатившийся с дороги труп. Катя раздраженно отпихнула путающуюся в ногах винтовку покойника. С той стороны дороги хлопнул одинокий пистолетный выстрел, пуля свистнула выше прикрытой насыпью девушки. В ответ Катя стрелять не стала. Почесала мушкой маузера шрамик над бровью и негромко крикнула:

- Хватит! Птичек распугаешь.

- Так ты высунься. Пташкам корму-то буде богато, - посулили из-за дороги.

- Это ты брось, - усмехнулась Катя. - Деваться тебе все равно некуда. "Маслят" уже экономишь. Поерзай да сдавайся. В противном случае дырок понаделаю.

- Спробуй, - в тонком, но, в общем-то, вовсе не визгливом голосе уверенности было не меньше, чем в наглом тоне амазонки. - Спочатку я твоєму пащенку криву шийку докручу. Вин тоби мертвий потрибен? Опудало з нього облизле вийде.

- Я жутко милосердная. Я же практически из Гринписа. Ты ведь знаешь этих чудиков? Тебе не кажется, коллега, что мы зря лбами бьемся? - Катя делала яростные жесты прапорщику. Маузер тыкал в сторону реки, делал замысловатый пируэт. Герман кивнул, - понятно - обойти с тыла.

- Ти, москалья стерво, мене ще в союзники поклич, - заорали с той стороны дороги. - Я з вами, с кацапами, поруч и серити не сяду. Це моя краина, духу московського тут бильше не буде.

- Здесь земля российской империи, - рявкнула Катя. - Была и будет. Хоть усрись, бандера рахитичный.

Герман поспешно уползал в крапиву. Маузер на прощание произвел жест угрожающий - толковать его следовало как "ползи быстро, но осторожно". Прапорщик позволил фуражке сползти на нос и таранил жгучие дебри на манер полярного ледокола. Сзади перешли на матерное:

- Сунешся, шлюха московська, я тоби ще одну щилину прострочу. Будеш, гнийна сука, в ногах валятися. Я тебе розтягну, а потим....

- Угу, я тебе заодно отсосу и анилингус сделаю ... - отозвалась Катя.

Насчет последнего Герман не совсем понял. По латыни он имел твердое "хор.", но к подобным физиологическим терминам суховатый Евгений Брониславович гимназистов почему-то не приобщал.

Обдумывая, что бы это могло значить, прапорщик скатился под мост. Здесь было прохладно, пахло тиной и ершами. В воду брызнули перепуганные лягушата. Зарываясь сапогами в песок, Герман прополз под сваями, полез в кусты. Следовало быть осторожным - этот стрелок уж точно раздумывать не станет. Вообще-то, если суждено получить пулю, то Герман предпочел бы пасть от руки Екатерины Георгиевны. Она даже из тяжелого маузера бьет удивительно изящно. Черт бы ее побрал, стерву невозможную.