Страница 56 из 91
Показалось, что тянет старой гарью.
- Вон там засядем, - Катя ткнула рукой в придорожные кусты. - Там повыше будет и обзор недурен. Лошадей подальше оставим.
Герман сполз с седла. Встал, широко расставив ноги.
- Наблюдай, - Катя взяла лошадей под уздцы, повела вглубь рощи.
Прапорщик доковылял до кустов ракиты. Хотел опуститься на колени, замер - сзади каждое прикосновение штанов дергало будто теркой по обнаженному мясу. Герман с трудом снял карабин, опершись об него, опустился на колени.
Как обычно, беззвучно, появилась Она.
- Тихо? Всё, ждем. Полагаю, фора у нас в час-два. Если мы правильно угадали.
- А если неправильно? - прохрипел Герман. Попытался сплюнуть, да было нечем...
Катя пожала плечами - на темной кофточке темнели пятна пота, - посмотрела искоса:
- Если ошиблись, подождем Пашку. Сообща решим, что дальше делать. Вы, Герман Олегович, идите, освежитесь. Там, дальше, спуск к воде имеется. Видно, плотвичку ходят удить. Можно и переодеться. Листья подорожника при потертостях недурно помогают. Только долго не возитесь, Герман Олегович.
Прапорщик старался шагать прямо - сейчас щеки горели сильнее, чем ягодицы.
Окунулся на минуту - стало легче. На ощупь прилепил листочки подорожника. Еще раз ополоснул горящее лицо.
Катя уже обустроилась. Сухие ветки сдвинуты, очищен островок светлого песочка. Срубленная штыком ветвь послужила дополнительной маскировкой.
- Быстро вы, ваше благородие. Можно было не так торопиться. Ну, я тоже на секундочку....
Исчезла, оставив карабин. Герман прилег, потрогал приклад. Пахнет оружием. И другой запах мнился: кожи, пыли, дубовой горечи, пота конского и человеческого, аромат разгоряченной юной женщины. Так пахнут амазонки.
Думать о подобном совершенно излишне. Герман принялся разглядывать дорогу - в одну сторону проселок уползал в рощу, в другой стороне, за мостом, была хорошо видна развилка дорог. Еще дальше, над полем, дрожал раскаленный июльский воздух. Ни души. Может, и Остроуховки уже нет? Безумие кругом, а зяблики как ни в чем не бывало на все голоса свое "фьюит-фьюит" голосят. У зябликов сейчас вторая кладка. Скоро замолчат, птенцов выкармливать начнут.
За рекой начала куковать кукушка. Куковала долго. Рядом с прапорщиком, присела Катя: волосы мокрые, наскоро выжатая кофточка облепила упругую грудь. Только галифе сухие. Герман принципиально уставился на мост.
- Щедрая птица, - прошептала Катя, прислушиваясь к кукушке.
- Знать бы еще, дни сулит или минуты?
- Года и десятилетия. А может быть, и века. Если исходить из теории времени, господин прапорщик, нет ничего невозможного.
- Действительно, с вашей силой духа, почему бы и не масштабами эпох мыслить? - пробормотал прапорщик. - Вы ведь себя в чем угодно уверить можете.
Катя помолчала, всё слушала кукушку, неожиданно прошептала:
- Справедливый диагноз, Герман Олегович. С самовнушением у меня перебор. Доверчивая, как Буратино. И в голове мозгов столько же.
- Кто такая Буратино? - озадаченно прошептал прапорщик.
- Деревянный мальчик. Родственник Пиноккио. Знаете такого?
- Знаю, но не нахожу ни малейшего сходства с вами.
- Это у вас от усталости, - в голосе Кати мелькнула тень прежней усмешки. - Тут вы правы, с непривычки тяжело в седле.
Герман, скосив глаза, наблюдал, как она улеглась на спину, и без малейшего стеснения задрав ноги, помассировала бедра. Поморщилась:
- Надо же так отвыкнуть. Вы, Герман Олегович, не поверите, я когда-то месяцами с седла не спускалась. Чудесное время было. А сейчас несколько часов, и, пожалуйста, полуинвалидность. Прав наш товарищ Пашка: регулярные тренировки - великое дело.
- Полагаю, в городах последнее время изволили благоденствовать?
- И в городах. И в разъездах. Но все больше на автомобилях, - рассеянно сказала Катя, и Герман понял, что она все еще прислушивается к кукушке.
- Личного шофера изволили иметь?
- О, даже личную машину как-то имела. Но все больше на армейских авто приходилось разъезжать. Не завидуйте, удовольствие ниже среднего. Вы, Герман, наверное, техникой интересуетесь? Хотите, могу рассказать, что свеженького и смертоубийственного в ближайшее десятилетие появиться. Вы танки видели?
- Видеть лично не имел счастья. И желанием не горю. Я, Екатерина Георгиевна, орнитологией увлекаюсь, птицами интересуюсь. Преимущественно, лесными и луговыми, - с вызовом сказал Герман.
- Классно, - Катя покачала высыхающей головой. - А я вот рыбами увлекаюсь, да все времени не хватает.
- Какими рыбами? - изумился прапорщик.
- Да самыми обыкновенными: щукой, судаком, лещом, окуньками. Налимами с уклейками. Всем тем, что на крючок клюет. Люблю я с удочкой посидеть. Умиротворяющее занятие.
- Экая странная вы барышня, - пробормотал Герман.
- Это да. Странненькая я, - вздохнула Катя.
Герман, морщась, сел поудобнее. "Спросить или нет? Не ответит. Скорее, в челюсть заедет. И будет по-своему права. Гадкий вопрос. Даже для беглого прапорщика со стертой задницей совершенно непростительный вопрос". Герман искоса смотрел на девушку - лежала, опираясь подбородком на приклад. На шее, в расстегнутом вороте кофточки, бился пульс. Даже сейчас, усталая, грустная, со встрепанным гнездом полувысохших волос, она прелестна. И как всегда эта несообразная, диковатая красота подняла волну смутного возмущения. Не имеет она права быть такой! Шпионка, убийца - ладно, пусть выглядит обольстительной куколкой-наживкой, обманкой яркой. Но не может она истинно красивой быть. Такие глаза чистыми и наивными обязаны быть, а не сквозь прицел маузера щуриться.
"Ненавижу! Чем она с дьяволом за такие очи расплатилась? За эту шею, что даже в резких полосах загара околдовывает? Даже красоту люди предали. В крови измазали. Ненавижу эти глаза!"
- А вы, Екатерина Георгиевна, < >? Неужто в монастыре пруд с карпами копать замышляют? - Герман сам слышал в своем голосе откровенный вызов, ужаснулся, но остановиться не мог: - Вы, от смущения молчите или раздумываете, глаза мне выколоть или язык вырвать?
- Пруд в Темчинской пустоши в ближайшее время вряд ли появится. А смущения во мне еще поменьше, чем здравого смысла. Могу и ответить. Только тебе, прапорщик, пора бы знать, что все вопросы для начала самому себе задать нужно. Очень тебе нужен мой ответ?
- Нужен! - отрезал Герман. - Хочу понять, как мир с ума сходит.
- Да никак он не сходит. Давно уж спятил целиком и полностью, - Катя продула затвор карабина. - Я тебе отвечу. Потом. Если захочешь. Когда Прота отобьем. Пока, чтобы не отвлекаться, расскажи, как у вас в монастыре драка получилось. Я не все видела.
- То-то и оно, что не все, - резко буркнул Герман. - Мы после завтрака за шахматы сели. Слышим, лошадь заржала. Пашка говорит: 'Наверное, припасы в обитель привезли. Давно уж обещались. Пойдем, поможем? Может, картошечки подбросят. Надоела старая капуста. Сестры женщины хорошие, но уж больно постные'. Я ему сказал, что так о людях отзываться неуместно. Монахини отнюдь не к его идиотским олимпийско-гимнастическим играм готовятся. Тут вроде взвизгнул кто-то. Показалось, что наш Прот. Пашка за винтовку, да к окну. Смотрим, хлопцы чужие волокут кого-то. Ноги дрыгаются знакомые. Пашка стрелять. От ворот ответили. Мы тех-то гостей не сразу заметили. Ну и пошло. Витку выгнали через заднее окно. Ваш маузер она сама догадалась прихватить.
- А как Вита вообще у вас оказалась?
Герман усмехнулся:
- Отсиживалась. Работы в трапезной многовато. Наша Вита насчет монастырского послушания не слишком прилежна. Слушала, как я о синематографе рассказывал. Она, представляете, фильма ни разу не видела.
- Понятно. Значит, началась пальба. А, что Писклявый? Вы его действительно видели?
- У ворот. Он по нам сам стрелял, потом заорал, чтобы с нами кончали, и исчез. Прота они к тому времени уже за ворота выволокли.