Вариант 19

- Ты ей прямо как своему комиссару веришь, - с неожиданной для самого себя злобой сказал Герман.

Пашка глянул искоса:

- Чего ж не верить знающему человеку? Сурова девица, конечно, да как же ей без этого? Ты злобство копить заканчивай. Вчера некуда было деваться. Шлепнули бы нас без долгих разговоров.

- Да с чего ты взял? По себе судите, "товарищы-ы"?

- Что я совсем дурной, чтобы не понять? Твой поручик на нас уже как на прелые колоды смотрел. Да и ты, прапор, если без злобы припомнить, тоже догадался бы.

Герман промолчал, взял протянутую Протом кружку с водой. Поздно кричать, револьвером грозить. Преступник и однозначный предатель вы, господин "почти подпоручик".

- Павел, а что еще Екатерина Георгиевна приказала, когда уходила? - спросил мальчик, собирая крошки с тряпицы, служащей скатертью.

- Первое - вести себя тише мышей, - Пашка загибал пальцы. - Второе - обиходить лошадей. Третье - пулемет должен блестеть как у кота яйца. Винтовки и шпалеры - само собой. Четвертое - постираться. Про ужин я уже сказал. Главное, - соблюдать повышенную бдительность. Да, когда будем стираться, не забыть про командирские галифе и сорочку.

- Я стирать дамские портки не буду, - категорически заявил Герман.

- Ага, ты же гордый, - кивнул Пашка. - Ничего, обойдемся. Я вот Екатерине Георгиевне юбку помогал штопать, не погнушался. Хрен с тобой, ваше благородие. Ты хоть свое исподнее простирни. И повязку. А то вокруг благородного лба чирьи венчиком разбегутся.

- Я работы не боюсь, - резко сказал Герман. - И лошадей почищу, и все остальное сделаю. Но полоскать женское белье занятие непристойное, и никакие революционные декреты меня это делать не заставят.

- Какое ж белье, ежели это галифе? - удивился Пашка. - Экий ты законник, ваше благородие. Окуляры треснутые, а все туда же.

- Я могу постирать, - сказал Прот. - Кому-то все равно на страже стоять придется. Сама-то она давно ушла?

- Так едва забрезжило, меня разбудила, - с гордостью сказал Пашка. - Одежку приготовили, и ушла себе. Вот только нога у нее побаливает. Голеностоп поврежден. А до Мерефы далековато. Как дойдет?

- Она выносливая, - процедил Герман. - Как кобыла породистая.

- Это да, - Пашка глянул насмешливо. - Только ножки у нашей Екатерины куда симпатишнее лошадкиных. О-хо-хо, и откуда этакие барышни берутся? Нет, обязательно нужно в Москву съездить.

- Какая она тебе барышня? На ней оружия бряцает, больше, чем на броневике.

- Ну, всё едино, - отчего-то разом помрачневший Пашка поскреб голову, очищая кудри от травинок и прочей шелухи. - Екатерина Георгиевна, наша, она.... Знаете, как она австрияцкий штык пристроила? Вот сюда, - парень похлопал себя по пояснице, - и, что чудно, - не заметно. Задок как задок. Глянуть приятно.

Герман молча поднялся и пошел к лошадям.

- А я що? Я ж только про штык, - пробормотал Пашка и подмигнул мальчику.

***

Вода журчала, ступням было прохладно. В ветвях шумели птицы, и солнечные лучи, под задорный "фьит-фьит" зябликов, наперегонки скользили по узкому руслу ручейка. Вот с кальсон пятна смывались куда как труднее. Герман тер и с золой, и с песком, но результаты были весьма неутешительными. Да, белье одичавшего мужчины - весьма постыдное зрелище.

По другую сторону ручья старался Прот. Голым мальчик выглядел совсем уж жутковато: набор тонких плашек и деревянных шаров, кое-как обтянутых бледной кожей. Тужился выжать тяжелые галифе.

Герман не выдержал:

- Давай помогу.

Вместе отжали все вещи.

- Плохо отстирывается, - жалобно сказал Прот. - Без мыла просто никак.

Герман оглянулся на заросший склон яра:

- Товарищ Пашка прошляпит, тогда нам намылят.

Прапорщик, стесняясь наготы, снял с ветки портупею с кобурой, повесил на шею. Посидели, подставляя спины теплым лучам солнца. Мальчик вздохнул:

- Как думаете, Герман Олегович, долго еще война продлится?

- Ты меня спрашиваешь? Если б я знал... Ты-то сам, что-то такое предчувствуешь или нет? Между нами, ты действительно, ну... прорицать способен?

- Да разве это прорицания? Я же не гадалка и не святой старец. Почему-то от меня советов мудрых все ждут. Откуда, Герман Олегович? Я даже если вижу, разве способен истолковать по уму?

- Вероятно, люди считают, что можешь, - глубокомысленно пробормотал Герман, потирая свои исцарапанные колени. - Недаром на тебя облавную охоту открыли. Можешь гордиться.

- Смеетесь, - мальчик попытался неловкими пальцами левой руки убрать падающие на глаза волосы. - Я понимаю, мерзко это выглядит. Сопливый калека бегает, жизнь свою спасает. Вокруг люди понапрасну гибнут. Труслив я, боюсь клетки. Я столько лет под замком сидел. Из кельи выйти на час в день позволяли. Даже блаженным, Герман Олегович, хочется почаще солнце видеть.

- Ну перестань, Прот. Какой же ты блаженный? Определенные физические недостатки у каждого есть. Вот у меня, например, очки. Конечно, фигурами и железной мускулатурой мы с тобой похвастать не можем. Ничего не поделаешь. Но уж юродствовать ни к чему. Власяницы, цепи и вериги нам с тобою не грозят. В крайнем случае, расстреляют как классово чуждый элемент. Возиться с нами никто не станет.

- Вы полагаете? - прошептал мальчик с напугавшей Германа надеждой.

- Я полагаю, нам нужно белье развесить сушиться, - поспешно сказал прапорщик. - А то застигнут нас в костюмах Адама. Нужно уважать чужие чувства. Расстреливать нас с тобой в неглиже - такое не каждому по вкусу.

Захватив ведро с бельем, полезли на откос. Герман подал мальчику руку, втащил на откос:

- Еще неделя-другая блужданий, и мы с тобой будем выглядеть поатлетичнее товарища Павла.

Товарищ Павел, легкий на помине, выглянул из кустов. Кроме карабина, на юном большевике были лишь роскошные голубые трусы. Выглядел он, действительно, осовремененным олимпиоником.

- Вы потише. Расшумелись как у себя дома, - строго сказал юный аполлон и скрылся.

Герман стиснул зубы и принялся встряхивать свои кальсоны:

- На теле быстрее высохнут.

Прот печально посмотрел на прапорщика и принялся натягивать свое ветхое бельецо. Остальные вещи развесили на ветвях кустов рядом с Пашкиной одеждой.

- Побриться бы, - неуверенно сказал Герман, почесывая шершавый подбородок.

- В саквояже бритва есть.

- В чужие вещи лазить нехорошо.

- Екатерина Георгиевна саквояж открытым оставила. Торопилась. Я думаю, когда она насчет внешнего вида говорила, бритье тоже имелось в виду, - уверенно заметил Прот.

Брился Герман на ощупь. Лицо, в итоге, приобрело определенную гладкость, слегка подпорченную листочками, заклеившими многочисленные порезы. Прот, помогавший советами и принесший листочки подорожника, с одобрением сказал:

- Теперь вы снова на офицера похожи.

- Ты полагаешь? - Герман с горечью посмотрел на свои мосластые ноги в слишком коротких кальсонах. - Ну что ж, значит, сразу пристрелят, без долгих истязаний. Хотя если к красным попаду, тогда наоборот.

- Вы не попадете, - с уверенностью сказал мальчик. - Я вас старым видел. Ну, лет около сорока, если не старше.

- Мерси. Обнадежил. А говоришь, не прорицаешь.

- Какое же это прорицание? Я просто вас видел. В шляпе и с усами. Сейчас, когда брились, вспомнил. Я вас давно видел.

- Что, десять лет назад?

- Может быть. Я дурно по годам ориентируюсь. У меня, Герман Олегович, очень часто вчера и сегодня с завтра перепутываются. С трудом понимаю, было это или еще будет. Вы уж простите, точнее не могу объяснить. Я просто не помню. Даже с тем, что вчера произошло, путаюсь.

Герман с сомнением посмотрел на мальчика. Прот, вроде бы, не шутил: узкое лицо как всегда печально, нездоровый глаз почти совсем закрылся.

- Так уж ничего и не помнишь? Например, как меня зовут, ты очень даже запомнил. Хутор не помнишь? Как мы взаперти сидели?