Зенитчик-2

На стук никто не вышел. Я постучал сильнее — никакого эффекта. Толкнул дверь — она оказалась не заперта — и вошел без приглашения. Вторую дверь, ведущую непосредственно в дом, открыл без стука.

— Есть кто-нибудь?

Не ожидавшая моего появления женщина испуганно вскрикнула, но я ее не сразу заметил. Взгляд мой был прикован к красному углу дома, где рядом с иконой висела фотография молодого парня в гимнастерке с черными петлицами и скрещенными «мослами» пушечных стволов. Судя по всему, фотография была сделана прошлой зимой и прислана родителям из запасного полка. С нее на меня смотрел красноармеец Коновалов Александр Иванович. Только фотография эта была в черной траурной рамке. Помимо воли у меня сорвалось.

— Ну здравствуй, Саша.

«Ваш сын красноармеец Коновалов Александр Иванович. Уроженец Рязанской области, Шиловского р-на, дер…». Я оторвался от небольшого желтоватого куска бумаги — все совпадает. «в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявил геройство и мужество, был убит». Убит. Не умер от ран, не пропал без вести. От огневой позиции батареи до правого берега Воронежа расстояние было приличное. Вряд ли это была пуля, скорее всего, под артиллерийский обстрел попали. Или под минометный? Нет, даже для миномета далековато. Хотя все может быть. «Похоронен в г. Воронеж, б.м. N…» Черт! Номер братской могилы написан неразборчиво, то ли 036, то ли 038. «Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (Приказ НКО СССР N220–41 г.)». Подпись «Шиловский райвоенком, капитан административной службы…». Подпись, как всегда, неразборчива.

Дочитав до конца, я опустил похоронку и взглянул на сидевшего передо мной, постаревшего лет на тридцать Сашку. Отец и сын были очень похожи. Иван Коновалов, такой же невысокий, квадратный, белобрысый и голубоглазый.

— Все совпадает. Значит, все-таки он.

Коновалов-старший только горестно кивнул, его жена, мать Сашки, украдкой провела рукой по щеке, стирая непрошеную слезу. Дата! Я опять впился глазами в бумажку. Где? А, вот! Выходит, через день после моего ухода из этого времени. С высокой вероятностью можно предположить, что Гарри и компания здесь не засветились. Просто не успели бы. Выходит, действительно фрицы постарались. Интересно, остальные пережили тот налет, или еще кто-нибудь погиб? Я аккуратно положил извещение на выскобленный добела стол и поднялся.

— Извините, что раны ваши разбередил, не знал я. Еще раз извините, пойду я, пожалуй.

Я хотел было сделать шаг к двери, но тут женщина вцепилась в рукав шинели.

— Да куда же вы?! Вам же отпуск выписали в наш район! К тому же Саша вас приглашал, оставайтесь. Куда вам идти?

Насчет приглашения я почти не соврал, Сашка и в самом деле приглашал меня к себе, только после войны. А идти мне и в самом деле некуда.

— Оставайся, — пробасил Коновалов-старший. — Завтра сорок дней будет. Надо помянуть сына.

Насчет остаться мысль хорошая. Деревенька в Рязанской глухомани — идеальное место для того, чтобы отсидеться, осмотреться, обдумать и без спешки принять решение, как быть дальше. И искать меня здесь никто не будет.

— Спасибо за приглашение… Извините, не знаю вашего имени.

— Анна.

— А по батюшке?

— Сергеевна.

— Спасибо за приглашение, Анна Сергеевна, остаюсь. А о моем питании не беспокойтесь — будет в райцентре базарный день, тогда там провизию и куплю. Деньги у меня есть.

Иван хлопнул ладонью по столу.

— Насчет «купим», это ты брось. В деревне живем, ты нас сильно не объешь. Аня, — обратился он к жене, — давай ужин. А ты, будь добр, расскажи, как сынок наш служил, как Родину защищал.

Я ничего не видел, не слышал, не ощущал запахов, а попытка определить, где верх, где низ закончилась крахом, видимо, тело мое пребывало в невесомости. Осталась только боль, жуткая головная боль. Это же надо так надраться второй раз за три дня. И где? На поминках друга, боевого товарища. Нет, в первый раз были только цветочки — всего одна поллитра заводской водки на двоих, а вчера не помню, сколько вонючего, ничем не очищенного самогона. Господи, из чего они его только гонят! Не иначе из коровьего навоза. Мыслительный процесс вызвал сильнейший приступ головной боли, и я постарался отключить головной мозг. Попытка не удалась — боль стала чуть тише, но только чуть.

Через некоторое время я попытался включить внешние рецепторы. Сначала включилось осязание. Со стороны груди и живота чувствовалось легкое покалывание. Поскольку со спины ничего подобного не наблюдалось, то я сделал вывод, что лежу на животе спиной вверх. Анализ ощущений показал, что лежу я на чем-то мягком и одновременно колючем. После очередного приступа боли появилось обоняние. Запах был хороший, приятный, ассоциировался с детством. Запах сухой травы и… Да это же сеновал! Не самое худшее место, вполне мог бы очнуться на жестком полу в луже собственной блевотины. Момента, когда вырубился, в памяти не сохранилось, но сам я сюда прийти не мог, значит, принесли те, кто оказался покрепче или меньше пил. Да там же все мужики были пенсионного возраста, да и пили они не меньше моего. Ах да! Еще участковый был — хорек язвенный, но он, насколько помню, упал под стол еще раньше меня.

— Эй, ты тут живой?

О, и слух заработал, но в ответ я смог только промычать что-то нечленораздельное. А открыть глаза так и не удалось.

— Жив все-таки.

По голосу я узнал Сашкиного батю.

— Ну и тяжеленный ты, еле сюда дотащил.

Ну здоров! Он же наравне со мной на грудь принимал, но я валяюсь в абсолютно небоеспособном состоянии, а он, похоже, ни в одном глазу. Да еще вчера меня на себе таскал. Вот что значит природное здоровье плюс хорошая экология и отсутствие генномодифицированных продуктов в рационе.

— Может, тебе водички принести?

— М-м-м…

— Тогда рассольчика.

— У-гу.

Коновалов старший ушел, а я все-таки разлепил глаза. Судя по пробивавшемуся сквозь крохотное стекло свету, давно уже был день. Потом, наконец, сумел приподняться и на четвереньках дополз до двери, там сел привалившись к стене. Перемещение на пару метров отняло последние силы. Так меня и застал Иван, пришедший с большой эмалированной кружкой.

— Пей.

Насыщенная солью жидкость смыла всю мерзость изо рта и покатилась по пищеводу в желудок.

— Ну, как?

Я с трудом оторвался от кружки.

— Ноально.

— Встать можешь?

— Неа.

— Давай помогу.

Вдвоем мы доковыляли до горницы, которая уже избавилась от следов вчерашних поминок, и хозяин уложил меня на лавку. Хозяйки, к счастью, не было в доме, но когда она вернется, то я от стыда сгорю.

— Ладно, отдыхай. В субботу я у бригадира лошадь возьму, в райцентр съездим. Я на базар, а ты зарегистрируешься.

— Где?!

— В военкомате. Ты же участковому обещал.

Участковый! И здесь меня советская власть достала! А мешок мой где? Там же… Хотел вскочить с лавки, но руки потеряли опору, и я рухнул обратно.

— А сидор мой, где?

— Там, где и был, под лавкой. Да вот он.

Хозяин наклонился и вытащил мой мешок.

— Никуда не делся. У нас в деревне ворья отродясь не водилось.

Я успокоено откинулся на спину.

— Ну вот и хорошо. В субботу съездим.

Времени до субботы у меня еще хватало.

Все-таки наше поколение здорово избаловано средствами передвижения — любая точка Европы находится в пределах четырехчасового перелета. За это же время можно долететь до Новосибирска, а если набраться терпения на десять часов, то можно оказаться на восточном побережье США или Канады. Или, например, что такое пятьдесят километров? На машине да по хорошей дороге чуть больше получаса. Или чуть меньше часа на междугородном автобусе. Или полтора-два часа на рейсовом. Красота. Даже если дорога проходима весьма условно, то можно воспользоваться джипом или, в крайнем случае, вездеходом. Все равно время в пути будет измеряться часами. Как-то раз в весеннюю распутицу наш ГТТ прополз двадцать километров за два с половиной часа там, где дороги не было вообще, только тяжелая, раскисшая глина.