Гамп и компания

Уинстон Грум

Гамп и компания

Моей милой жене Энн‑Клинтон Грум, которая была с Форрестом все эти славные годы.

Молитва дурака

Придворный пир закончен; а король

По‑прежнему ведет со скукой битву.

Кричит он своему шуту: эй, сэр Дурак,

Вставай‑ка на колени и твори молитву.

Стянув колпак и колокольцами звеня,

Шут пред насмешливыми лордами склонился;

Но под раскраской шутовской не видно никому –

Усмешкой горестной лицо его кривится.

И вот фигляр, колена преклонив,

Лицо к ладоням опускает в скорбной мине;

И в тишине молящий глас его звучит:

«Господь мой, дурака помилуй!»

‑‑

Затихла зала, в тишине встает

Король и в сад бредет, шатаясь и теряя силы,

Но слышен лордам хрип его глухой:

«Господь мой, дурака помилуй!»

Глава первая

Вот что я вам скажу: все допускают ошибки – потому‑то плевательницы резиновыми ковриками и обложены. Но поверьте мне на слово – никому и никогда не позволяйте снимать кино о вашей жизни. Хорошо его снимут или паршиво, это без разницы. Беда в том, что к вам без конца начнут подходить всякие встречные‑поперечные, тыкать вам в физиономию телекамерами, просить автографы, говорить вам, какой вы славный чувак и все такое прочее. Ха! Если бы вранье поступало в бочках, я бы заделался бочкарем и насшибал больше денег, чем мистеры Дональд Трамп, Майкл Маллиган и Айвен Бузовски вместе взятые. В чем тут дело, я попытаюсь рассказать малость поподробнее.

Но перво‑наперво позвольте мне сообщить вам, куда зашла моя печальная история на этот самый момент. За последние лет десять в моей жизни случилась уйма всякого разного. Для начала я стал на десять лет старее, а это совсем не так забавно, как некоторые себе думают. На голове у меня появилась пара‑другая седых волосков, и бегаю я уже далеко не так быстро, как когда‑то. Это я выяснил совсем недавно, когда снова попытался срубить себе немного деньжат, играя в футбол.

Дело было в Новом Орлеане, где я застрял после всего случившегося и просто валял дурака. Я устроился ночным уборщиком в одно местное заведение со стриптизом, и оно закрывалось только где‑то в три часа ночи, а потому дни у меня получались чертовски свободными. Однажды вечером я просто сижу у себя в уголке и наблюдаю за тем, как моя подружка Ванда занимается своим стриптизом на сцене, а внизу тем временем развернулось нешуточное побоище. Мужики орут, матерятся, швыряют стулья, пивные бутылки и вовсю пытаются вышибить друг другу мозги, а женщины тем временем верещали так, что будьте‑нате! Вообще‑то я на такие потасовки особо внимания не обращал, если учесть, что случались они по два‑три раза за вечер, но в этот раз мне показалось, что я узнал одного из участников.

Это был здоровенный чувак с пивной бутылкой в руке, которой он размахивал совсем как в старые добрые времена, когда мы вместе играли в футбол за университет штата Алабама. И ёксель‑моксель! – это и впрямь оказался старина Снейк, наш разводящий. Это он как‑то раз выбросил мяч в аут на четвертой попытке, чтобы остановить секундомер, когда мы лет двадцать назад играли на Оранжевом стадионе против тех мудозвонов‑кукурузников из Небраски. И этот его фортель, понятное дело, привел к тому, что игру мы продули, а я из‑за этого отправился во Вьетнам и… а, да что толку теперь обо всем этом вспоминать.

Короче, я подошел, чтобы выхватить у Снейка пивную бутылку, а он был так рад меня видеть, что со всего размаху треснул меня кулачищем по макушке. Тут он очень ошибся, потому как растянул себе кисть и начал орать и материться, а в этот самый момент появилась полиция и отволокла нас всех в обезьянник. Ну, насчет тюрьмы мне много чего известно, если учесть, что я в самые разные времена уже там бывал. Поутру, когда все протрезвели, тюремщик принес нам немного жареной колбасы с плесневелым хлебом и стал спрашивать, не хотим ли мы позвонить кому‑то, кто нас отсюда вызволит. Снейк озлился как сволочь и говорит мне:

– Блин, Форрест, всякий раз, как мне на пути твоя жирная жопа попадается, я в крутой кипяток сажусь. Я хрен знает сколько лет тебя не видел – и вот тебе, блин, на! Нас в тюрягу упаковали!

Я просто кивнул, потому как Снейк был прав.

В конце концов кто‑то пришел взять нас на поруки – Снейка, его корешей и, понятное дело, меня. Этот мужик был сильно недоволен и Снейк тоже. Потом он меня спрашивает:

– Какого хрена ты в том гадюшнике ошиваешься? – Когда я сказал ему, что я там ночной уборщик, у Снейка на физиономии вроде как что‑то странное выразилось, и он говорит: – Блин, Гамп, а я думал, у тебя все еще крутая креветочная компания в Байя‑Лабатре. Что такое стряслось? Ты же миллионером был!

Тут мне пришлось рассказать ему всю печальную историю. Моя креветочная компания разорилась.

Мне тогда пришлось покинуть на какое‑то время креветочную компанию, потому как устал я от всех тех заморочек, которые влечет за собой управление большим деловым предприятием. Так что я оставил всю эту ерундовину в руках моей мамы и моих друзей лейтенанта Дена из Вьетнама и мистера Трибла, который в свое время был моим тренером по шахматам. Перво‑наперво моя мама умерла, и больше я про это ничего говорить не хочу. Дальше лейтенант Ден звонит мне и говорит, что хочет уволиться на том основании, что деньжат он уже и так достаточно срубил. А затем в один прекрасный день я получаю письмо от Службы внутренних доходов, где говорится, что я не заплатил налоги со своего предприятия. Еще они написали, что собираются меня закрыть и забрать себе все мои лодки, здания и все в таком духе. А когда я заявился туда, чтобы посмотреть, что там происходит, – ёксель‑моксель, там уже ничего не происходило! Все здания опустели, вся местность заросла сорняками, и там отключили все телефоны и вырубили все электричество. А шериф приколотил гвоздем к передней двери большую бумаженцию, где говорилось, что мы «лишены права выкупа заложенного имущества».

Я пошел повидаться со старым папой Буббы и выяснить, что стряслось. Бубба был моим другом и боевым соратником во Вьетнаме, где его и убило, а папа Буббы в свое время мне помог. В общем, я прикинул, что услышу от него самую что ни на есть правдивую историю. Он с грустным видом сидел на крыльце своего дома, когда я туда подошел.

– А что такое с креветочным бизнесом? – спрашиваю.

Папа Буббы покачал головой.

– Знаешь, Форрест, – говорит он, – это грустная и печальная история. Боюсь, ты теперь разорен.

– Но почему? – спрашиваю.

– Тебя предали, – только и отвечает он.

Затем он рассказывает мне всю историю. Пока я болтался в Новом Орлеане, добрый старина лейтенант Ден взял моего друга Сью, большую обезьяну – орангутана, если точнее, – и вернулся в Байя‑Лабатре, чтобы помочь там разобраться кое с какими проблемами креветочного бизнеса. Проблемы заключались в том, что там уже почти не осталось креветок. А всему миру, похоже, вдруг до смерти этих самых креветок захотелось. Народ в местах вроде Индианаполиса, который каких‑то несколько лет назад даже не слышал ни о каких креветках, теперь требовал, чтобы в каждой паршивой забегаловке днем и ночью были громадные их подносы. Мы ловили креветок как ошпаренные, но через несколько лет креветок там уже было совсем чуть‑чуть. Мы не ловили даже половины того, что ловили в самом начале, и по сути вся креветочная индустрия впала в панику.

Папа Буббы не знал, что именно произошло дальше, но что бы ни произошло, все окончательно пошло прахом. Перво‑наперво уволился лейтенант Ден. Папа Буббы говорит, что видел, как он отъезжал в большом лимузине вместе с дамочкой в туфлях на шпильках и в светлом «битловском» парике. При этом Ден размахивал двумя здоровенными бутылками шампанского. Затем мистер Трибл тоже уволился. Просто в один прекрасный день взял и ушел, после чего то же самое сделали все остальные на том основании, что им не платят зарплаты. В конце концов там остался только старина Сью, который как мог отвечал на телефонные звонки, а когда телефонная компания отключила все телефоны, Сью тоже ушел. Догадываюсь, он прикинул, что больше не может ничем быть там полезен.