Страница 7 из 12
— Плохо ты говорил, командир. Очень плохо. Зря так небрежно отмахиваешься от «партии» в Локте. Уже только тот факт, что в нашем районе появилась такая нечисть, позор для нас обоих — для тебя, командира, и для меня, комиссара отряда и секретаря райкома. Мне известно, что охрана Воскобойникова состоит из старых опытных царских офицеров. Их собрали отовсюду — из Франции, Чехословакии, Польши. Это — ядро. И пусть народ не идет к ним, но в Локоть потянется всякая шваль, отбросы, накипь, которой нечего в жизни терять… Вот, не угодно ли…
Секретарь протягивает мне «Манифест» и «Декларацию», выпущенные Воскобойниковым. [45]
Быстро проглядываю оба документа. Это какая-то мешанина: тут «единая неделимая Русь» и «долой большевиков», и «священная частная собственность», и «права трудящихся». Вместе с офицерским ядром «партии» все это невольно напоминает мне те заговорщические «группы» и «партии», что десятками создавала на нашей земле Антанта в годы становления советской власти…
— А что если мы вольем в ваш отряд две боевые вооруженные группы во главе с командиром артиллерийского полка и комиссаром авиаполка? — предлагаю я, думая о Балясове и Тулупове.
— Это было бы прекрасно! — охотно соглашается секретарь. — Они отряд укрепят, райкому помогут.
— У нас и так командуют все, кому не лень! — недовольно замечает Капралов. — А вы еще хотите начальников добавить. Скоро у нас будет больше командиров, чем бойцов.
— Зазнайство! — резко обрывает Богатырь. — Вы еще пороха не нюхали, а разыгрываете из себя невесть что.
Останавливаю Захара и предлагаю назначить Балясова заместителем командира отряда, а Тулупова — командиром группы бойцов, которые будут влиты брасовцам.
— В связи с этим хочу предложить освободить меня от комиссарских обязанностей, — вступает в разговор секретарь райкома. — Мне трудно быть одновременно и секретарем, и комиссаром. Да едва ли и целесообразно такое совмещение… Может быть, назначим комиссаром товарища Тулупова?
— Мне кажется, об этом сегодня рано говорить, — замечает Богатырь. — Вы поближе приглядитесь к новым товарищам, они познакомятся с вами. Тогда и решите. Тем более, это дело райкома.
На этом пока наша беседа кончается.
Поздно вечером Захар приводит группы Балясова и Тулупова. Начинается практическая организация приема, и Капралов снова вскипает:
— К черту! Все брошу! Пусть райком командует!
Снова приходится Захару и секретарю резко одергивать его. Наконец он успокаивается, подписывает приказы, заверяет, что ничего подобного не повторится.
Поздно ночью выхожу из землянки и сажусь около неугасимого огня. Рядом со мной пожилой партизан, очевидно, ведающий хозяйством у брасовцев.
— Конь у вас хорош, ничего не скажешь, — любуется он стоящей неподалеку Машкой. — Лес бы ему возить. Вот зазвенели бы тогда колоды в лесу.
Завязывается разговор. Оказывается, мой собеседник — потомственный лесоруб и страстный любитель лошадей.
Из командирской землянки доносится возбужденный разговор. Отчетливо слышны гневные окрики Капралова. Как будто идет спор о том, ехать или не ехать в села на заготовку продуктов.
Из землянки выходят люди.
— Сказано тебе: командир приказал не ехать, — доносится голос.
— А чем людей кормить будем?
— Отставить! — несется из землянки.
— Ваш командир всегда такой грозный? — спрашиваю моего собеседника.
Он медленно скручивает козью ножку и закуривает от уголька.
— По-разному. Сегодня так, завтра этак… Вот была у меня кобыла до войны, — неожиданно начинает он. — Норовистая кобыла, что и говорить. Такой по всей округе днем с огнем не сыщешь. Бывало, едешь — все хорошо. Но чуть что не по ней — не так вожжи натянул, не так крикнул или, скажем, не по той дороге поехал, какая ей по сердцу сегодня, — стоп. Ни с места. Ноги расставит, хвост направо, морду налево — и конец. Одним словом, лукавит: может везти, а не везет. И тут ты ей хоть кол на голове теши — не упестуешь. Словом, деликатного воспитания кобыла.
Старик сладко затягивается и продолжает:
— Вот еду я как-то по лесу, и что-то ей не по нутру пришлось. А что — невдомек мне. Только стала она и ноги врозь. Я давай ей ласковые слова говорить, кнутом стегать — ничего. Тут сосед меня догоняет, на станцию торопится. А дорога, как на грех, узкая — никак не объедешь. Подходит сосед, смотрит, как я ее кнутом лупцую, и говорит: «Брось, Иван. Кобыла к твоему обращению привыкла. Дай-ка я попробую». Выломал хворостину — да как вытянет ее по заду. И что бы ты думал? Пошла! Да как пошла! Откуда только сила взялась… Вот и люди такие же норовистые бывают, — улыбается старик. — Ты им и так и этак — они ни с места. А новый человек придет, проберет разумным строгим словом — и порядок…
Утром ко мне приходят Капралов, Балясов, Тулупов, Богатырь.
— Всю ночь сидели, но кое-что сделали, — улыбается Захар.
Они действительно многое сделали: выработали новую структуру отрада, составили план регулярных стрельбищ и строевой подготовки, наметили ближайшие операции.
— Словом, скоро брасовцы пойдут в бой, — замечает Богатырь.
Отряд как будто прочно становится на ноги.
Наконец-то явился Буровихин! [46]
Он все такой же — ровный, собранный, спокойный. Только внешность его чуть изменилась: на нем новый полушубок, мерлушковая шапка и добротные, выше колен, брюки, отороченные желтой кожей.
— Подарок моего «друга», трубчевского коменданта, — улыбается он.
…Докладывает Буровихин, как всегда неторопливо, останавливаясь только на главном.
Пришел в Севск. Тамошний комендант немедленно связал его с Воскобойниковым. Тот назначил Буровихина заместителем дежурного коменданта по охране «центрального комитета партии». В Локте около трехсот пятидесяти головорезов, в основном бывшие белые офицеры. Они хорошо вооружены: двадцать семь пулеметов, около десяти минометов, автоматическое оружие, большие склады боеприпасов.
Что это за «партия», Буровихин точно сказать не может. Читал «Манифест» и «Декларацию»…
— Знаем. Дальше, — перебивает Пашкевич.
Воскобойников в минуту откровенности объяснил Буровихину, почему своей резиденцией он выбрал Локоть.
Оказывается, земли вокруг Локтя якобы принадлежали когда-то царице Марфе, жене царя Федора Алексеевича, урожденной Апраксиной. После смерти Федора и Марфы Петр I передал эти земли своему любимцу, графу Петру Апраксину. Впоследствии Локоть стал центром бескрайнего великокняжеского имения. Одним словом, за весь обозримый период русской истории Локоть был тесно связан с царской фамилией, и поэтому Воскобойников считает вполне закономерным, что именно из Локтя «засияет свет новой возрожденной России».
— Чушь. Нелепость какая-то, — бросает Пашкевич. — Об этом нельзя серьезно говорить.
— Мне тоже кажется, что это всего лишь вывеска, — замечает Буровихин. — К тому же аляповатая вывеска. Суть в другом.
Воскобойников обмолвился Буровихину, что Локоть выбран его резиденцией не только потому, что имеет историческое значение. Он стоит на опушке Брянских лесов — цитадели партизан, которые сегодня являются основным врагом Воскобойникова: они мутят народ, поднимают его на борьбу за советский строй, ни в какой мере не совместимый, конечно, с будущностью «новой России».
— Ясно одно, — заключает Буровихин. — В Локте идет сложная, непонятная мне игра: уж очень не вяжется с фашистской политикой существование самостоятельной «партии». А с другой стороны, быть может, это всего лишь новая форма борьбы с партизанами руками русских эмигрантов — ведь придумали же фашисты полицию из наших отбросов?
— Может быть… Но все-таки, кто такой Воскобойников? — спрашивает Пашкевич.
— Подставное лицо, марионетка, кукла, — уверенно заявляет Буровихин. — Настоящий хозяин этого предприятия — полковник Шперлинг [47]со своим подручным Половцевым.
45
Речь идет о «Манифесте Народной социалистической партии России», опубликованном в Локте 25 ноября 1941 г. Под «Декларацией», скорее всего, следует понимать «Приказ № 1», изданный тогда же. Текст этих документов см.: Под немцами. Воспоминания, свидетельства, документы. Историко-документальный сборник. СПб., 2011. С. 168–171. — Примеч. ред.
46
Василий Буровихин — партизанский агент, действовавший осенью — зимой 1941 г. в южных районах оккупированной Орловской области. Буровихин владел немецким языком, поскольку до Октябрьского переворота был батраком у немецких колонистов с Поволжья. В начале войны Буровихин был ранен и попал в лагерь для военнопленных в Брянске. Воспользовавшись знанием немецкого языка, Буровихин выдал себя за Отто Шульца, сына своего бывшего хозяина-колониста. Это помогло ему покинуть лагерь и начать разведывательную деятельность в пользу партизан Сабурова. Одним из заданий Буровихина было проникнуть в административные органы Локтя. Он сошелся с бургомистром Трубчевска Павловым, пользуясь покровительством которого, сумел войти в доверие к коменданту Севска, а через него — познакомиться с Воскобойником. — Примеч. ред.
47
По известным на данный момент документам, фамилии «Шперлинг» в списках офицеров немецкой военной разведки, действовавших на оккупированной территории Брянщины, нет. Вполне возможно, что за этой фамилией (оперативным псевдонимом) скрывался другой офицер абвера. Также возможно и то, что Шперлинг — вымышленный Сабуровым персонаж. — Примеч. ред.