Страница 22 из 176
— Только не бегайте бога ради, не суетитесь: голову всю мне разломали своим бестолковым снованьем. Мечутся без толку из угла в угол, словно угорелые кошки, право.
Произнеся такую речь, Ольга Сергеевна будто успокоилась, полежала и потом спросила:
— А кормили ли сегодня кошечек-то?
— Как же, mаmаn, кормили, — отвечала Софи.
— То-то. Матузалевне надо было сырого мясца дать: она все еще нездорова; ее не надо кормить вареным. Дайте-ка мне туфли и шлафор * , я попробую встать. Бока отлежала.
Проба оказалась удачной. Ольга Сергеевна встала, перешла с постели на кресло и не надела белого шлафора, а потребовала темненький капотик.
— Скучно здесь, — говорила она, посматривая на дверь, — дайте я попробую выйти к столу.
Вторая проба была опять удачна не менее первой. Ольга Сергеевна безопасно достигла столовой, поклонилась мужу, потом помолилась перед образом и села за стол на свое обыкновенное место.
Взглянув на наплаканные глаза Лизы, она сделала страдальческую мину матери, оскорбленной непочтительною дочерью, и стала разливать суп с кнелью.
Егор Николаевич был мрачен и хранил гробовое молчание. Глядя на него, все тоже молчали.
— Что вы так мало кушаете, Женичка? — обратился, наконец, в средине обеда Бахарев к Гловацкой.
— Благодарю вас, я сыта.
— То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь не то что в институте: «Дети! дети! чего вам? Картооофелллю, картооофффелллю!» — пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?» А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».
Все были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «кар-тоооффелллю», остался в принятом им на себя сокращенном виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.
— Это вовсе не похоже; никогда этого у нас не было, — смеясь, отвечала Бахареву Женни.
— Как? как не было? Не было этого у вас, Лизок? Не просили вы себе всякий день кааартоооффеллю!
— Нет, папа: нас хорошо кормили. Теперь в институтах хорошо кормят.
— Ну, рассказывайте, хорошо. Знаем мы это хорошо! На десять штук фунт мяса сварят, а то все кааартоооффеллю.
— Да нет же, папа, не знаете вы, — шутливо возразила Лиза.
— Реформы, значит, реформы, и до вас дошли благодетельные реформы?
— Да, теперь по всему заметно, что в институтах иные порядки настали. Прежних порядков уж нет, — как-то двусмысленно заметила Ольга Сергеевна.
— Да вот я смотрю на Евгению Петровну: кровь с молоком. Если бы старые годы — с сердечком распростись.
— Стыдно подсмеиваться, Егор Николаевич, — заметила Женни и покраснела.
— А краснеют-то нынешние институтки еще так же точно, как и прежние, — продолжал шутить старик.
— Не все, папа, — весело заметила Лиза.
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами все больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Лиза взглянула на Гловацкую и сохранила совершенное спокойствие во все время, пока мать загинала ей эту шпильку.
За чаем шпигованье повторилось снова.
— Поедемте на озеро, Женичка. Вы ведь еще не были на нашем озере. Будем там ловить рыбу, сварим уху и приедем, — предложил Бахарев.
— Нет, благодарю вас, Егор Николаевич, я не могу, я сегодня должна быть дома.
— Полноте, что вам там дома с своим стариком делать? У нас вот будет какой гусарчик Канивцов — чудо!
— Бог с ним!
— Сонька его совсем заполонила, разбойница, но вы… одно слово: veni, vidi, vici.
— Что это значит?
— Пришел, увидел, победил * .
— Оооо! Мне этого пока вовсе не нужно.
— Те-те-те, не нужно! Все так говорят — не нужно, а женишка порядочного сейчас и заплетут в свои розовые сети.
— Я вам не сказала, что мне вовсе не нужно, а я говорю, мне это покане нужно.
— А, — рассмотреть хотите, это другое дело. Ну, а с нами-то нынче оставайтесь.
— Не могу, Егор Николаевич.
— Лиза, что ж ты не просишь?
Лиза очень боялась этого разговора и чуть внятно проговорила:
— Оставайся, Женни!
— Не могу, Лиза, не проси. Ты знаешь, уж если бы было можно, я не отказала бы себе в удовольствии и осталась бы с вами.
— Вы не по-дружески ведете себя с Лизой, Женичка, — начала Ольга Сергеевна. — Прежние институтки тоже так не поступали. Прежние всегда старались превосходить одна другую в великодушии.
— Если одна пила рюмку уксусу, то другая две за нее, — подхватил развеселившийся Бахарев и захохотал.
— Да, — продолжала Ольга Сергеевна, — а вы вот не так. Лиза у вас ночевала по вашему приглашению, а вы не удовлетворяете ее просьбы.
Лиза во время этого разговора старалась смотреть как можно спокойнее.
— Лизанька, вероятно, и совсем готова была бы у вас остаться, а вы не хотите подарить ей одну ночку.
— Я не могу, Ольга Сергеевна.
— Отчего же она могла?
— У меня хозяйство, я ничем не распорядилась.
— А, вы хозяйничаете!
— Не могу выдерживать. Я и за обедом едва могла промолчать на все эти задиранья. Господи! укроти ты мое сердце! — сказала Лиза, выйдя из-за чая.
Ольга Сергеевна прямо из-за самовара ушла к себе; для Гловацкой велели запрягать ее лошадь, а на балкон подали душистый розовый варенец.
Вся семья, кроме старухи, сидела на балконе. На дворе были густые летние сумерки, и из-за меревского сада выплывала красная луна.
— Ах, луна! — воскликнула Лиза.
— Что это, Лиза! точно вы не видали луны, — заметила Зинаида Егоровна.
— И этого нельзя? — сухо спросила Лиза.
— Не нельзя, а смешно. Тебя прозовут мечтательницею. Зачем же быть смешною?
К крыльцу подали дрожки Гловацкого, и Женни стала надевать шляпку.
— Надолго теперь, Женни?
— Не знаю, Лизочка. Я постараюсь увидеть тебя поскорее.
— Вы уж и замуж без Лизы не выходите, — смеясь, проговорил Бахарев.
— Я уж вам сказала, Егор Николаевич, что мы с Лизой еще и не собираемся замуж.
Бахарев продекламировал:
— Так ли?
— Именно так, Егор Николаевич.
— И ты тоже, Лизок?
— О да, тысячу раз да, папа.
— Ну вот, говорят, институтки переменились! Все теже, и все те же у них песенки.
Егор Николаевич снова расхохотался. Женни простилась и вышла. Зина, Софи и Лиза проводили ее до самых дрожек.
— Какая ты счастливица, Женни: ехать ночью одной по лесу. Ах, как хорошо!
— Боже мой! что это, в самом деле, у тебя, Лиза, то ночь, то луна, дружба… тебя просто никуда взять нельзя, с тобою засмеют, — произнесла по-французски Зинаида Егоровна.
Женни заметила при свете луны, как на глазах Лизы блеснули слезы, но не слезы горя и отчаяния, а сердитые, непокорные слезы, и прежде чем она успела что-нибудь сообразить, та откинула волосы и резко сказала:
— Ну, однако, это уж надоело. Знайте же, что мне все равно не только то, что скажут обо мне ваши знакомые, но даже и все то, что с этой минуты станете обо мне думать сами вы, и моя мать, и мой отец. Прощай, Женни, — добавила она и шибко взбежала по ступеням крыльца.