Страница 79 из 134
— Ну да.
Прокудин задумался. Костик раза два курнул, сплюнул и опять спросил:
— Ну, как же?
— Да оно бы, известно, ничего; да…
— Что?
— Дела вон ишь ты какие.
— Какие ж дела?
— Всё брешут: то на бар, то воля; в степи, пожалуй, погонят. Кто его знает-то!
— Это всё пустяки! — отвечал Костик, ясно понимавший, что Прокудин увертывается от прямого ответа.
— Пустяки, пустяки, а иной раз, гляди, на экую штуку наскочишь. Я это тебя ж пожалеючи говорю.
— Ты вот что, Матвеич! Ты не михлюй, а говори дело: хочешь али не хочешь компанию опять иметь?
— Да не го́жо, чудак ты этакой!
— Стало, не хочешь?
— Вот пристал!
Костик поднялся, взял с лавки шапку и сказал:
— Ну, на том прощенья просим, Исай Матвеич!
— Постой! Куда ты? — крикнул Прокудин.
— Ко двору пора.
— Постой, сичас Гришка придет, пойдем повечеряем; хоть выпьем по крайности вместе.
— Нет, пойду ко двору.
— Экой неуломный!
— Прощай!
Костик ушел и целую неделю не приходил к Прокудину. Прокудин пустил в ход маслобойню и закупал богатой рукой коноплю. Костик все это слышал и бесился. Масло стояло высоко, а коноплю Прокудин забирал без цены: барыши впереди были страшные. Думал было Костик обратиться к кому-нибудь другому из мельников, да все как-то не подходило, и капитала ему всем не хотелось оказывать. А барыши прокудинские ему в горле стояли. Прокудин тоже боялся, чтобы Костик не подсударил своего капитала кому другому, и не спускал его с глаз. Капиталу у Прокудина тоже невесть что было в сборе; он только нарочно подзадоривал Костика большими закупками конопли, а в деньгах на оборот крепко нуждался. Костик же этого никак сообразить не мог и все думал, что Прокудин, должно быть, обогрел его при прошлогоднем расчете, и еще больше сердился.
Прошло этак дней восемь, мужички тащили к Прокудину коноплю со всех сторон, а денег у него стало совсем намале. Запрег он лошадь и поехал в Ретяжи к куму мельнику позаняться деньгами, да не застал его дома. Думал Прокудин, как бы ему половчее обойтись с Костиком? А Костик как вырос перед ним: ведет барских лошадей с водопою, от того самого родника, у которого Настя свои жалостные песни любила петь. Завидел Прокудин Костика и остановил лошадь.
— Здравствуй, — говорит, — Борисович!
— Здравствуй! — отвечал Костик.
— Что тебя не видать?
— Зачем видеть-то?
— Как зачем? Неш все по делу! Можно, чай, и так повидаться.
— Некогда, дядя! — и Костик дернул лошадей.
— Слушай-кась! Постой! — крикнул Прокудин.
— Чего?
— Да вот что! Ты побывай ко мне.
— Ладно.
— Нет, исправда побывай.
— За коим лядом?
— Дело есть.
— Полно шутки шутить!
— Нет, право-слово, дело есть.
— А дело есть, так говори.
— Что тут за разговор на улице.
— Пойдем в избу.
— Бревен там лишних много, в вашей избе-то. Побывай ко мне сегодня. А то, малый, жалеть опосля будешь.
— Да какое там дело?
— Ну, какое дело! Приходи, так узнаешь.
Костик ничего не ответил и повел лошадей; Прокудин тоже хлопнул вожжой и поехал ко двору.
Поужинал Костик, надел тулуп и пошел к Прокудину. Все уж спали; он стукнул в окно масляницы; Прокудин ему отпер. Костик, не поздоровавшись, сел и спросил:
— Ну, какое там дело?
— Погоди, прыток больно. Вот выпьем да капусткой закусим, тогда и дело будет.
Выпили и закусили.
— У меня, брат, нынче все как-то живот болит, — сказал Прокудин.
— Ты говори, дело-то у тебя какое до меня? — отвечал Костик.
— Такое дело, что жаль мне тебя, старого друга: вот какое дело!
— Благодарим, — отвечал Костик совершенно серьезно.
— Право.
— Да я ж тебя и благодарю.
— Хоть мне и не надобен твой капитал и не под руку он мне, — сла-ть господи, свой достаток есть, — ну, одначе, вижу, что надо тебя приютить в товарищи.
Костик молчал. Он смекал, что Прокудин что-то надумал.
— Выпьем-ка по другому, — сказал Прокудин.
Выпили.
— Еще одну.
И еще по одной выпили.
— Только вот что, — сказал Прокудин.
— Что?
— У меня есть до тебя просьба. Да вряд, парень, сослужишь.
— Говори, какая такая просьба?
— А если как сослужишь, то не то, что то есть вот эта конпания, — это: тьфу! (Прокудин плюнул), — а по гроб жизни тебя не забуду. Что хочешь, во всем тебе не откажу.
— Да говори, говори.
— Словом скажу: считаться не будем, как услужишь.
— Да полно калякать-то: говори, в чем дело.
Прокудин воззрился в Костика, помолчал и потом тихонько сказал:
— Парня хочу женить.
— Ну.
— Невесту надоть достать.
— Что ж, есть на примете, что ли?
— Есть.
— Девка?
— Знамо, девка.
— Знамо! А может, вдова.
— Девка.
— За чем же дело стало?
— Да за тобой.
— Как за мной?
— Гришутка парень смирный да непоказной. Из наших ему невест не выберешь: всё сорви-головы девки.
— Стало, из чужих насмотрел?
— Из чужих.
— Дальняя, откуда?
— Нет, сблизу. Да не в том штука. А тебя надо просить: ты парень ловкой; без тебя этого дела не обделаешь.
— Да чия ж такая будет эта девка?
— А вот выпьем, да и скажу.
Выпили по четвертому стакану. В голове у Костика заходило. Он закурил трубку и спросил:
— Ну, чья?
— Да что, брат! не знаю, и говорить ли? И тебе, должно, этому делу не помочь. А уж уважал бы я тебя; то есть вот как бы уважал, что на век бы ты пошел. Только что нет, не сдействуешь ты, — говорил Прокудин, выгадывая время, чтобы Костика покрепче разобрало вино и жадность. — А ты ловок, шельма, на эти дела!
— Да говори! — крикнул Костик. — Знаю я эту девку, что ли?
— Знаешь, — отвечал, прищуривая глаза и улыбаясь, Прокудин.
— Кто ж она такая?
— Честная девка.
— Честная! да откуда?
— Из хорошей семьи, из разумной.
— Как ее звать?
— Настасьею. Догадался, что ли? А по батюшке Борисовной, коли уж ты нонеча недогадлив стал.
Костик захохотал.
— Это-то дело! — вскрикнул он. — Ну, дело! Это дело все равно что сделано.
— Ой?
— Разумеется.
— Не врешь, парень? — проговорил Прокудин, улыбаясь и наклоняясь к Костику.
— Разводи толковище-то!
Они поцеловались, и еще по стакану выпили, и еще, и еще, и так весь штоф высушили. Не мог Костик нарадоваться, что этим дело разъяснилось. Он все думал, что не имеет ли Прокудин какого умысла принять его не в половину, а на малую часть или не загадает ли ему какого дела опасного. С радости все целовался пьяный брат, продавши родную сестру за корысть, за прибытки.
Костик недолго собирался. На другой же день он вызвал сестру в чулан и объявил ей свою волю. Девка так и ахнула,
— Это за гугнявого-то? — спросила она. — Что это вы, братец! шутите?
— Не шучу, а ты пойдешь за него замуж. Сегодня Прокудин господам деньги взнесет.
— Я не пойду, братец, — тихо отвечала робкая Настя; а сама как полотно белая стала.
— Что-о? — спросил Костик и заскрипел зубами. — Не пойдешь?
— Не могу, братец, — отвечала Настя, не поднимая глаз на брата.
— С чего это не могу? — опять спросил Костик, передразнивая сестру на слове «не могу».
Настя молчала.
— Говори, черт тебя абдери! — крикнул Костик.
Настя все молчала.
— Стой же, девка, я знаю, что с тобой делать!
— Не сердитесь, братец.
— Говори: отчего не пойдешь за Григория?
— Противен он мне; смерть как противен!
— Н-да! Вот оно штука-то! Ну, это вздор, брат. С лица-то не воду пить. Это не мадель — баловаться.
— Братец! Голубчик мой! Вы мне наместо отца родного! — крикнула Настя и, зарыдав, бросилась брату в ноги. — Не губите вы меня! Зреть я его не могу: как мне с ним жить?..
— Молчать! — крикнул Костик и, оттолкнув сестру ногою в угол чулана, вышел вон. А Настя, как толкнул ее брат, так и осталась на том месте, оперлася рукой о кадушечку с мукой и все плакала и плакала; даже глаза у нее покраснели.