Страница 25 из 29
А к нам со своими порядками больше не лезьте, — заключил Каримов. — Нечего вам здесь делать. Кончилось время Москвы.
У человека еще не высохло на губах молоко кремлевских назначителей, а он уже фонтанировал таким антироссийским презрением. Хороша же была кадровая политика горбачевско-лигачевского Политбюро. Оно смещало партийных деятелей брежневской поры — кого на улицу, а кого переводом в столицу на второстепенные должности, — нередко выплескивая ребенка вместе с водой и отдавая важные регионы на откуп националистам. Так было с Украиной, Прибалтикой, Средней Азией и другими. За некоторыми смещенными ходила слава сукиных сынов, но, как говаривал вечно живой учитель членов Политбюро, это были «свои сукины сыны»— державники. А вместо них пришли сплошные «сукины сыны», но совсем чужие для Советского Союза. Случайно ли?
Генералы слушали хозяина кабинета молча, обмениваясь короткими взглядами. У некоторых из них играли на щеках желваки.
Каримов тоже был народным депутатом СССР — от Кашкадарьинской области. В перерывах работы первого съезда мы пару раз сидели с ним в кремлевском буфете за одним столиком — ели куриный бульон с пирожками и пили кефир из стеклянных бутылок. И я сказал на правах «собутыльника»:
— Уважаемый Ислам Абдуганиевич! Вы согласитесь, что мы находимся на территории Советского Союза, где действуют законы СССР…
— И что из этого? — недовольно напрягся первый секретарь ЦК.
— А то, — разразился я монологом, — что на этой территории совершаются массовые преступления. И должностные лица, и Вы в том числе, не только не пресекают эти преступления, но и потворствуют им. Нашей комиссии Верховного Совета даны большие полномочия. Вот сидят генералы — руководители всех силовых структур нашей страны. Вот среди них первый замминистра внутренних дел СССР, командующий Внутренними войсками, генерал-полковник товарищ Шилов. Все они ждут распоряжений от комиссии…
Генералы согласно закивали, не то соглашаясь, не то подыгрывая. А я продолжал:
— Их подразделения готовы сегодня же загрузить виновных чиновников в самолет и препроводить в Генеральную прокуратуру, в Москву. Кончилось время не Москвы, а время шуток с ней…
Никто нам не давал никаких полномочий — об этом даже речь не заходила в Кремле. Я блефовал от безысходности ситуации и боязни потерять окончательно в глазах военных лицо политической власти. Но надо знать азиатских чиновников — их спеси обычно хватает до первых крутых поворотов.
— К чему такой тон — нетерпимый тон, — скривился Каримов и примирительно сказал, — Мы все коммунисты и болеем за общее дело.
К выражению «мы — коммунисты» функционеры прибегали чаще всего в моменты большого душевного напряжения, когда к ним подступала растерянность. И я окончательно понял, что секретарь не выставит меня за дверь как держиморду, а начнет предлагать компромисс. И он действительно стал рассуждать: ферганская долина для месхов закрыта — там уже мира не будет. Но погромщиков местная власть приструнит. А вот в южные области Узбекистана, почти на границу с Афганистаном, переселить семьи беженцев можно. Правда, там климат палящий и пески. Возможно, это был заранее рассчитанный ход: кто согласится из оазиса — цветущего сада перебираться в пустыню! Но стоять на возвращении турок на пепелища комиссия не могла.
В приемной секретаря результатов наших переговоров дожидалась группа месхов-старейшин. Мы сообщили им о предложении Каримова, но они наотрез отказались. «Только в Месхетию, на родину, — твердили старейшины. — Мы же получили реабилитацию. А временно согласны разместиться в соседних республиках.» Мы оставили генералов в Ташкенте заниматься вместе с узбекской властью своими делами — бороться с погромщиками, а сами полетели сначала в Казахстан, потом в Киргизию и Азербайджан. Везде была одна реакция: «У нас своих турок хватает!» Только Азербайджан согласился принять несколько тысяч беженцев при условии, что Совмин СССР перепрофилирует у него два или три хлопководческих совхоза в овощеводческие. Для создания рабочих мест. Что и было сделано позже. А комиссия полетела в Грузию.
В Тбилиси сразу трудно было разобраться, где центр власти и с кем вести переговоры. И в президиуме Верховного Совета республики, и в Совмине нам сказали, что они ничего не решают. Мы прилетели втроем: члены комиссии Александр Горбачев, бывший директор рисосовхоза из Дагестана, Геннадий Шипитько, бывший корреспондент «Известий» в Киргизии, победивший на выборах первого секретаря ЦК, и я. После тбилисских событий вся республика будто притихла в ожидании новых событий.
Первый секретарь ЦК Компартии Грузии Гиви Гумбаридзе, сменивший по воле Кремля Джумбела Патиашвили, еще вчера работал председателем Комитета госбезопасности. Молодой, цвету-Щии гуриец — ставленник Шеварднадзе сидел в затененном капнете один и откровенно сказал нам, что он в республике ноль и тоже ничего не решает. О переселении месхетинцев разговаривать с ним вообще бесполезно — такие проблемы он тем более не решает. «А кто решает?» — «Люди Гамсахурдиа и, конечно, сам Звиад, без его воли теперь ничего не делается». — «Где можно встретиться с ними?» — «Не знаю». Прочную опору нашло себе в Грузии Политбюро ЦК КПСС!
Лучше вчерашнего председателя КГБ знал обстановку Зураб Церетели — нынешний украшатель Москвы железными монстрами. Мы приехали в его феодальный замок на окраине города — большая охрана, свора цепных псов вдоль высоких заборов. Он устроил сначала экскурсию по винному погребу, показал свою живопись, а потом соединил нас с другим Церетели — сподвижником Гамсахурдиа. А уже через того мы вышли на самого Звиада. Нас передавали по цепочке, как завзятые конспираторы, хотя никто, конечно, не прятался — от кого было прятаться им, хозяевам Грузии!
Ухарская политика кремлевской власти, просигналившей националистам державных окраин: «Гуляйте. Вам все дозволено!», подняла на поверхность массу людей с затаенными чувствами мести. Звиад был одним из них. Сын классика грузинской литературы Константина Гамсахурдиа, он доказал на себе, что природа иногда отдыхает на детях: не выделялся никакими талантами, его съедали только безмерное тщеславие и жажда власти. В 79-м Звиада арестовали в Москве в момент передачи секретных документов резиденту американской разведки. И посадили в тюрьму. Вернувшись домой, он вел себя тише воды и ниже травы. А в конце 80-х вдруг стал бить себя в грудь, будто сидел за антисоветскую деятельность, и требовать прав вождя. В принципе он не врал: предательство Советского Союза хоть и с натяжкой, но все же можно квалифицировать как антисоветский поступок. И противники гурийцев, этих жадных сотоварищей Москвы, приняли его игру.
Большие глаза Звиада, немного навыкате выражали недовольство учителя непонятливыми учениками. Он даже пристыдил нас: такие хорошие люди, а занимаемся недостойным делом расселения турок. Мы сидели с ним в помещении драмтеатра, и Гамсахурдиа декламировал:
— В то время, когда наши отцы воевали с фашистами, турки прислуживали оккупантам, уничтожали достойных сынов Грузии. Их вышвырнули за дело, теперь они опять лезут туда, где нагадили. Разве не очернит это память о жертвах войны?
Его аргументация могла обезоружить. Действительно за массовые преступления, совершаемые ее представителями, любая нация должна отвечать. Многие это до сих пор забывают и говорят, что у преступлений нет национальности. Нет, если преступления единичны. А если тысячи представителей нации промышляют разбоем или предательством?
Только при чем здесь месхетинцы? Больше 40 тысяч турок (практически все взрослое мужское население) воевали в Красной Армии против фашистов, 26 тысяч из них погибло. А в ноябре 44-го Лаврентий Берия убедил Сталина, будто Турция хочет вступить в войну на стороне немцев и месхетинцы-единоверцы начнут поддерживать ее. Рейх уже на ладан дышал, и понятно было, что Турция не собиралась идти на самоубийственный шаг. Но грузинским шовинистам с помощью Берии удалось провернуть депортацию месхов, чтобы прикарманить их земли.