Соблазн в жемчугах

– Я не был обманут, и мне не нужны оправдания. Говори, что это.

– Мне нужна твоя помощь. Ты лорд. Ты знаком со многими людьми и можешь получить ответы там, где не могу я. Помоги мне узнать, что случилось с сыном Кэти.

– С Майклом.

– Да.

– Ты хочешь, чтобы я нашел Майкла.

Он не рассердился, но настроение испортилось, а блаженство улетучилось. Конечно, она хочет узнать, что случилось, уверял он себя. Это ничего не значило. Этот Майкл не был соперником.

Но другой голос, прозвучавший из глубины души, напомнил ему, что она была рождена для Майкла или для такого мужчины, как он, и что на самом деле она никогда не хотела графа Хоксуэлла.

Однако самым странным, самым невыносимым и даже самым удивительным было то, как печально звучал этот внутренний голос, будто признавая правду, скрывавшуюся за наслаждением, каким бы восхитительным оно ни было.

Это признание самому себе вызвало в нем гнев и боль. Он смотрел на жемчужины, на белизну ее кожи, на ее тонкий профиль и понимал, что малютка Верити Томпсон, дочь металлурга, украла его сердце и он обречен любить ее. Понапрасну.

Обречен.

– Все равно, будет ли новость плохой или хороший, я хочу знать, что с ним случилось. Даже если окажется, что он мертв.

– А если он жив? Что тогда? Ты захочешь, чтобы я помог ему выйти на свободу? Или привезти его обратно в Олдбери?

Гнев уже перерос в ярость и был готов вырваться наружу, чтобы заглушить печаль, свинцовой тяжестью навалившуюся на грудь.

Она повернулась к нему лицом.

– Мне жаль, что я об этом попросила. Но дело не просто в Майкле… Я думаю, что многих постигла та же участь. – Она рассказала ему о странной теории Бертрама, Клебери и других – возможно, и Олбрайтона, – приводившей к тому, что пропадали люди. Закончив рассказ, она поцеловала его. – У меня, конечно, нет доказательств. Я знаю, что нечестно просить тебя.

Все же она попросила. Она верила, что он лучше, чем он был на самом деле.

Он потянулся за стаканом портвейна, стоявшим на столике возле кровати.

– Я думаю о том, что мне следует сделать для тебя то же, что ты сделала для меня.

Она нахмурилась, когда жидкость пролилась ей на грудь. Потом с удивлением наблюдала, как вино проделало тропинку вниз по ее телу. Поставив стакан обратно, он провел языком по ручейку портвейна.

– Лежи спокойно и просто принимай все как должное.

Она заложила руки за голову, и при этом ее тело выгнулось ему навстречу.

– Раздвинь ноги.

Она повиновалась. Эротический образ в его голове приобрел законченную форму.

Он доставил ей наслаждение губами и языком, и сам получил не меньшее. Он уже не сердился, а наслаждался кожей и вином, запахом и стонами.

Она вскрикнула, когда он остановился там, где кончилось вино, но он поцеловал покрытый завитками бугорок.

– Но ты не…

– Я не хотел, чтобы ты испугалась. – Он осторожно и нежно гладил пальцами внутреннюю сторону ее бедер, так чтобы она испытана не шок, а удовольствие. – Обещаю, что тебе понравится.

Она закрыла глаза и почти инстинктивно шире раздвинула ноги, а он расположился так, чтобы чувствовать исходивший от нее аромат мускуса.

И в этот момент в него внезапно вселился дьявол. Он ласкал ее медленно до тех пор, пока она не застонала.

Своими ласками он привел ее в состояние экстаза, но и сам потерял контроль. Не в силах сдержать крик вожделения, он скатился с кровати и подтащил ее к краю, так что ее ноги оказались на полу.

Потом он повернул ее ягодицами вверх. Она в испуге обернулась. Но ему уже было все равно. Стиснув зубы, он опустил ее ниже, так что ее голова и руки оказались на постели и ему стали видны влажные розовые лепестки ее плоти. Для него уже ничего не существовало, кроме этой невыносимо эротичной позы.

Он вошел в нее мощным толчком и, придерживая за бедра, продолжал двигаться до тех пор, пока они оба не достигли вершины.

Глава 24

Хоксуэлл безуспешно потратил два дня в Лондоне, разыскивая Майкла Боумана.

Он провел много часов в офисах чиновников, пролистывая многочисленные пыльные тома всевозможных отчетов, но ничего не нашел. Майкла не выслали – это было ясно. И он не был в какой-нибудь плавучей тюрьме. Его не судил суд присяжных. Все, что он смог выяснить, – это то, что Боуман не был судим ни в одном из соседних графств – ни в Шропшире, ни в Стаффордшире, ни в Вустершире.

На первый взгляд молодой человек просто куда-то уехал, уехал в поисках лучшей доли. Хоксуэлл с радостью принял бы такое объяснение.

Он ехал верхом по Стрэнду, погруженный в свои мысли, когда из задумчивости его вывел появившийся рядом всадник.

Бертрам Томпсон, в касторовой шляпе и синем новомодном пальто, ехал верхом с ним рядом с таким видом, будто имел на это право.

– Мне надо поговорить с вами, Хоксуэлл. Вы не ответили на мои письма.

– Я их не читал. Неужели вам не ясно, Томпсон, что я не желаю вас видеть? Вы что, преследовали меня по всему городу, чтобы вот так подстеречь?

– У меня не было выбора. Со мной связались несколько джентльменов по поводу завода. Я не могу ответить им, пока вы не рассмотрите их предложение.

– Вам предложили продать завод?

Хоксуэллу ничего не оставалось, как отъехать в сторону и остановиться.

Бертрам последовал за ним, явно довольный тем, что ему удалось по крайней мере остановить Хоксуэлла.

– Предложение очень выгодное.

– Завод не продается. Я управляю этой собственностью и доходами от нее, но она все еще принадлежит Верити. Прежде чем разрешить подобную сделку, судья захочет убедиться, что она добровольно согласилась продать завод. Я уверен, что она никогда на это не пойдет.

– Предложение состоит не в том, чтобы продать завод, а сдать в аренду.

Хоксуэлл знал все об аренде земли, но понятия не имел, что значит этот термин в промышленном производстве. Но он не был намерен говорить об этом Бертраму.

– И сколько они предлагают?

– Среднюю величину дохода за последние пять лет минус пятнадцать процентов. Если учесть постоянно колеблющийся в настоящее время спрос на железо и сокращение количества заказов, это предложение очень привлекательно.

Еще бы. Оно было бы еще привлекательней, если бы средняя величина не включала те последние пять лет, которые были самыми убыточными в истории завода. Но даже в этом случае только глупец не задумался бы самым серьезным образом о предложении, которое исключало бы риски, присущие любому делу.

– И на сколько лет рассчитана аренда?

– На пятьдесят лет.

Пятьдесят лет надежного дохода, если, конечно, новые управляющие не законченные идиоты, завод не обанкротится и договор аренды не будет расторгнут. Предложение было привлекательным, и улыбка Бертрама говорила о том, что он это понимает.

– А вы, Томпсон? Что будете делать вы, если все это произойдет?

– Можете не волноваться – у меня много других интересов. Я с удовольствием оставлю этот дом и всю эту головную боль. Так как? Сказать им, пусть готовят бумаги, чтобы мы могли обсудить детали?

Пятьдесят лет. К тому времени, когда кончится аренда, его уже не будет в живых. С таким обеспеченным доходом он легко сможет позаботиться обо всей своей недвижимости и не зависеть от ежегодных колебаний прибыли.

Конечно, Верити придет в ужас, узнав, что он подписал такие бумаги. Она будет просто в бешенстве. Ее жизнь, все ее воспоминания были связаны с этим заводом, а аренда означала, что эта связь будет разорвана. Он никогда не смог бы просить ее об этом. И даже не хотел.

– Нет смысла просить их готовить бумаги, Томпсон. Мы не будем сдавать завод в аренду.

Разочарование Бертрама отразилось на его лице.

– Нет? Это очень выгодное предложение.

– Нет.

– Позвольте объяснить так, чтобы вам было понятно, милорд. Предположим, у вас имеются фермы, которые вы сдали арендаторам. Вы получаете ренту независимо от того, живы овцы, которых стригут, или сдохли. – Он раскинул руки, будто подчеркивая, насколько это очевидно, и ему ничего не надо объяснять. – Финансы страны устроены так, что фабрики, может быть, и не производят так много шерсти, как обычно. А здоровье овец лучше перепоручить кому-либо другому – пусть он и рискует. Это единственный разумный вывод.