Соблазн в жемчугах

Она знала это выражение его лица: он старается быть разумным. Хотя быть разумным обычно означало, что он ждет от нее согласия с его доводами и отказа от своих.

– Верити…

– Я здесь только по этой причине. Я не смогу сидеть спокойно, тем более разыгрывать вежливую гостью. – Чтобы подчеркнуть свою решимость, она взяла в руки зонтик и ридикюль.

– Положи все обратно. Ты никуда не поедешь без моего разрешения. Даже если захочешь меня ослушаться, кучер не посмеет нарушить мой запрет.

– Мой дом всего в нескольких милях отсюда. Почему ты разрешил мне проделать такой длинный путь сюда и отказываешь сейчас?

– Я ни в чем тебе не отказываю, кроме самостоятельности, которая может быть опасной. Возможно, здесь не так опасно, как в Манчестере, но ты слышала, что говорила миссис Джералдсон о настроении здешних рабочих. Риск слишком велик.

Ей хотелось сказать, что дочери Джошуа Томпсона не грозит опасность на заводе. Только она не была уверена в том, что это все еще так. К ней могут отнестись не как к дочери Джошуа, а как к кузине Бертрама и жене пэра.

Она положила ридикюль.

– Я знала, что мы не подойдем друг другу.

Он пронзил ее взглядом.

– Неужели? Ни один приличный человек не поступил бы иначе. Или ты предпочитаешь, чтобы мне была безразлична твоя безопасность?

Конечно же, нет – это показалось бы странным, – но она два года была независимой и ей не нравилось, что ее заставляют отказываться от своих планов, будь то по капризу или по разумной причине. Не нравилось, что от нее ждут послушания, даже если она не согласна с приказанием.

– Может быть, не подходим друг другу не ты и я, а я и замужество, – сказала она. – Меня бы раздражало вмешательство любого мужа.

– Тебе придется привыкнуть жить с этим, поскольку мы женаты, а я твой муж. Иди ко мне.

Он злился. А она вдруг испугалась, хотя было глупо так реагировать на его слова. Этот человек никогда не был с ней жесток, никогда не терял контроль над собой в ее присутствии. Все же какое-то внутреннее ощущение из прошлого зашевелилось в ее сердце, и она не сразу к нему подошла.

Он похлопал себя по коленям.

– Сядь.

Она послушалась.

– А теперь поцелуй меня так, как в ту ночь, когда я у тебя остался и ты громко стонала от наслаждения.

Ее щеки запылали. Она бросила взгляд через плечо, чтобы убедиться, что никто их не видит.

Она даже не была уверена в том, что он имеет в виду. Да разве сможет она поцеловать его так здесь, в этой комнате, где только что завтракала.

Однако она попыталась. Она смело прильнула к его губам, а потом проделала языком то, что обычно делал его язык. Ответом был его поцелуй, за которым последовал целый шквал горячих взаимных поцелуев.

Она заставила себя оторваться от него, опасаясь, что дверь может открыться в любую минуту.

– А теперь попроси меня сопровождать тебя сегодня в Олдбери, чтобы иметь защиту и помощь на тот случай, если на заводе не все в порядке.

Проглотив гордость, она ответила:

– Мне бы очень хотелось поехать в Олдбери сегодня. Ты меня отвезешь туда?

Он легонько прикусил ей палец. В его глазах сверкнул дьявольский огонек. Она увидела, как в его взгляде промелькнуло воспоминание о той ночи, когда он так глубоко вошел в нее, что она почти отключилась от полноты чувств.

Он поставил ее на ноги и встал.

– Я прикажу подать карету, а с Олбрайтоном встречусь в другой день, если это будет необходимо.

– Спасибо, – только и смогла вымолвить она.

Он поднял ее лицо за подбородок и поцеловал.

– Вот видишь? Мы очень хорошо подходим друг другу, Верити.

Хоксуэлла всегда удивляло, что большинство территорий, на которых располагались промышленные предприятия, выглядели как-то по-деревенски. Почти как сельскохозяйственные. Металлургический завод, находившийся в миле от Олдбери в отдаленной части графства Шропшир, тесно окруженного другими графствами, не был исключением.

Здания были построены из кирпича и местного камня и разбросаны по территории почти так же, как хозяйственные постройки на фермах. Те же деревья, кусты и другие зеленые насаждения. Кое-где даже были видны полевые цветы. Примерно в трехстах ярдах на холме стоял дом, повернутый боковым фасадом к заводу и, судя по размерам, принадлежавший либо владельцу, либо управляющему.

К северу от завода вырос довольно большой поселок. По его краю в сторону завода протекала широкая река.

Верити называла это место домом, хотя он этого не понимал. Она выросла в этом доме на холме, а печи и кузницы были чуть ли не у нее в саду. Он представил себе, как она в детстве сбегала с холма, чтобы играть с детьми рабочих.

– Ты хочешь подняться к дому? Когда мы уезжали из Лондона, Томпсоны все еще были там, так что в доме, думаю, никого нет. Но экономка наверняка тебя впустит.

– Мне необязательно туда идти. Ничто там не напомнит мне об отце. Он все еще здесь, около этих печей и кузниц. – Она махнула рукой в сторону реки. – Он утонул в этой реке. Трудно поверить, но весной она становится бурной. Отец помогал рабочим спасать их дома от наводнения, и река унесла его с собой.

Она шла по проселочной дороге, служившей улицей, провожаемая любопытными взглядами. За поселком начинались железнодорожные пути.

– По этим рельсам на завод привозили в вагонетках железную руду, – объяснила она. – Таких заводов, как этот, не так много. Здесь делают все – от начала до конца. На входе – руда, на выходе – отливки, стержни, сварочное железо.

По другую сторону от завода стоял еще один дом, более скромный, но тоже большой.

– Здесь живет мистер Тревис. Сейчас его, по всей вероятности, нет дома – он должен быть в сверлильном цехе.

Она направилась к низкому зданию с несколькими окнами. Из трубы не шел дым, никто не входил и не выходил.

За станками стояли шестеро рабочих. Когда вошла Верити, они прекратили работу и уставились на нее с недоверием и удивлением.

– Мистер Тревис, – позвал один из рабочих. – Пришла дочь хозяина. Она вроде бы должна быть призраком, но она живая.

В открывшуюся боковую дверь стала видна еще одна комната, со станками поменьше и длинным столом, заваленным кусками железа и стали. Мистер Тревис снял очки и стал всматриваться в Верити.

Это был крупный мужчина с седеющими светлыми волосами и лицом, таким же суровым и жестким, как железо, которое он обрабатывал. От улыбки оно смягчилось, и на мгновение Хоксуэллу показалось, что мистер Тревис вот-вот заплачет.

– Это не может быть мисс Томпсон, Исайя. Это прекрасная леди, которая, я думаю, просто заблудилась.

– Но это действительно я, мистер Тревис, – сказала Верити, подыгрывая ему.

Тревис подошел ближе и состроил гримасу, словно комический актер. Потом нагнулся, чтобы заглянуть под поля ее шляпы. – Будь я проклят, но это она. Годы превратили девочку в женщину. Притом в настоящую леди.

Верити обняла его, потом представила Хоксуэлла.

– Я хотела бы немного погостить у вас, если не слишком помешаю, мистер Тревис.

– Никто здесь не говорит, что это невозможно, а это означает – добро пожаловать. Погостите столько, сколько захотите, потому что ваш кузен, когда вернется, отнесется не слишком благожелательно к вашему визиту.

Он повел их в свою комнату и закрыл дверь. Хоксуэлл оглядел куски железа на верстаке, станки и инструменты. Видимо, здесь и обитал секрет изобретения Джошуа Томпсона.

– Я писала вам, мистер Тревис, что жива и здорова. Разве вы не получили мое письмо?

– Получил и страшно обрадовался. Странное это чувство – оплакивать человека, а потом узнать, что он жив.

– Настолько странное, что вы не могли ответить?

– Ваш кузен тоже узнал, что вы живы. Он запретил мне писать вам. Грозился уволить меня, если я это сделаю, и послать к черту завод. Он сказал, что я буду виноват, если все эти люди потеряют работу. Ему не понравится, если он узнает, что мы с вами сегодня разговаривали.

Он пододвинул Верити стул, и она села. Хоксуэлл остался стоять.