Страница 53 из 65
— Нужно с ним поделиться, — прищурился Диомид. — Без его помощи нам бы трудненько пришлось.
— Ты сказал — «помощи»? — Князь усмехнулся. — Честно сказать, я ее что-то не очень заметил.
— Я не так выразился. — Парень покачал головой. — Не помощь, просто благожелательное к нам отношение. Поверь, это много значит.
— Ясно. Где судейские, там ищи взятку. Сколько он хочет?
— Немного. Всего два десятка солидов.
— Ничего себе! Десять коров. Целое стадо!
— Поверь, это того стоит.
— Ну, коли ты говоришь, заплачу. — Князь засмеялся. — Где мы с ним увидимся? Или ты сам передашь?
— Лучше ты, — замялся Диомид. — Видишь ли, за мной могут следить… наверняка уже следят, а базилевс недавно объявил борьбу с нечистыми на руку чиновниками.
— И что же грозит мздоимцу судье?
— Конфискуют половину доходов.
— Всего-то? Надо сказать, базилевс борется со взяточниками довольно мягко.
— Базилевс понимает — других чиновников взять негде. Но не это главное… Понимаешь, Антоний собирается войти в синклит… Влиятельные люди поддержат его, но он должен быть чист.
— Что ж тогда не потерпит со взяткой?
— Когда еще он станет сенатором! А жить-то надо — у Антония большая семья.
— Ладно. — Князь махнул рукой. — Когда, где?
— Сегодня днем на ипподроме. Как раз будут скачки. Ваши места на южной трибуне.
Когда Хельги, прихватив с собой солиды, подходил к ипподрому, расположенному неподалеку от императорского дворца, солнце уже поднялось высоко. Впрочем, стояла осень, и порывы северного ветра были достаточно прохладны и злы. Поплотнее завернувшись в мантию, князь гордо прошёл мимо общих ворот, предназначенных для черни, — там уже собралась огромная толпа зрителей, в самом деле огромная, не меньше чем два раза по десять тысяч человек, а может, и того больше. Как раз открыли ворота — и люди, крича и толкаясь, словно воронкой втягивались на трибуны ипподрома. Повсюду слышались вопли, стоны задавленных, ругань. Воины в блестящих панцирях еле справлялись с толпой. Хельги осуждающе покачал головой — устраивать зрелища во время осады, когда договорившиеся с киликийскими пиратами русы вот-вот полностью блокируют город, было довольно безалаберно. Хотя, с другой стороны, может, и верно — подбодрить дух народа.
Ветер трепал знамена и натянутое над ареной огромное полотнище из пурпурный шелка, пахло чем-то странным, приятным. Пробравшись на трибуну, князь покрутил головой и принюхался. Чем же…
— Кедровые шишки, — улыбаясь, уселся рядом рыжий судья. — Их специально смешивают с песком и посыпают арену — для благовония. Вы за кого болеете? За «голубых»? За «зеленых»? За «красных»?
— За «зеленых», — вымолвил несколько ошарашенный подобным напором князь.
Судья обрадовался и с детской непосредственностью хлопнул его по плечу.
— Вот здорово! Я тоже за них. Хотя базилевс и его супруга болеют за «голубых», но большая часть синклита, как и мы, — за «зеленых».
— Эй, Антоний! — с верхнего яруса помахал рукой человек в шляпе с загнутыми полями, в роскошной синей мантии и ярко-голубом таларе. — Ставлю десять золотых на «голубого» возницу!
Судья помахал в ответ и обернулся к Хельги. Спросил чуть смущенно:
— Вы принесли?
Князь молча кивнул.
— Сейчас подойдет служитель. Поставьте все деньги на «зеленых».
— Но… — замялся Хельги.
— Поставьте, — мягко улыбнулся Антоний. — В конце концов, именно за этим я сюда и прихожу. Да и все… Азарт! Разве ж может хоть что-либо сравниться с этим благородным чувством?
Хельги понимающе кивнул. Теперь понятно, зачем этому эпикурейцу срочно понадобились деньги. «На жизнь» — как же!
— Смотрите, смотрите, базилевс! — Антоний затормошил князя за рукав и, поднявшись на ноги, закричал: — Многая лета базилевсу Василию!
— Многая лета! — заорали трибуны. — Многая лета-а-а!
Милостиво кивнув народу, император, в окружении тяжеловооруженных воинов и свиты, прошествовал в богато украшенную позолотой ложу. Высокий, крепкий мужчина в пурпурной мантии, с красивым волевым лицом.
— А вот и императрица, — Антоний кивнул куда-то в сторону выстроенной у самого ипподрома церкви. Хельги знал уже, что женщин на ипподром не пускают, не делая исключения и для супруги базилевса, потому и не особенно удивился. Лишь бросил рассеянный взгляд на окна церкви… И вздрогнул. Что это? Показалось? Нет, точно, хорошо знакомое мраморное лицо. Евдокия… Что ж, почему бы и ей не полюбоваться на скачки? Она ведь, в конце концов, знатная дама.
— Видите ту женщину, в окне церкви… — на ухо прошептал судья. — Во-он, скрылась за пелериной. Лицо такое красивое, каменное, словно у статуи.
— Вижу, — кивнул князь. — И кто же она?
— Как, вы не знаете?! — Антоний с недоумением посмотрел на князя. — Это же сама Евдокия Ингерина, супруга базилевса!
Супруга базилевса… Так вот оно что!
В общем-то, Хельги не удивился, ожидал чего-то в этом роде. Ну, императрица в любовницах, ну и что? Он ведь и сам не конюх.
— Едут, едут! — вдруг закричали все, да так громко и возбужденно, что казалось, от этих воплей сейчас упадет небо.
Пока князь и судья рассматривали императрицу, базилевс подал знак, и из распахнувшихся ворот под императорской ложей вынеслись, вылетели, ворвались на арену четыре сверкающие колесницы, запряженные четверками сытых и злых коней. В их коней были вплетены разноцветные ленты, у каждой колесницы — своего цвета: зеленые, голубые, красные, белые. Такого же цвета была и одежда возниц. Словно внезапно налетевший смерч, колесницы помчались по кругу, едва не сбивая друг друга. Вперед поначалу вырвалась красная, потом ее обошла белая, а ее, в свою очередь, голубая. Трибуны ревели. Зрители свистели, улюлюкали, орали, даже сам базилевс поддался общему настроению — что-то кричал, вскакивал, засунув два пальца в рот, свистел. Отрешенно взирающий на все это непотребство Хельги почувствовал, что и его захватывает тупая, нерассуждающая сила азарта. Он тоже поднялся на ноги, крикнул…
— Давай, давай! — изо всех сил заорал Антоний, видя, как зеленая упряжка обогнала голубую уже почти на полголовы лошади… вот уже на голову… на полкорпуса…
Кто-то радостно воскликнул. Тут же послышалась гнусная площадная брань — так выражали свое негодование расстроенные поклонники «голубых». «Красные» и «белые» тоже подливали масла в огонь, но их, казалось, было значительно меньше.
— А-а-а-а! — истошно заорал судья, глаза его вылезли из орбит и, казалось, вот-вот покатятся по арене вслед за колесницами. — Мы победили, победили!
Скачки закончились…
Глашатай громко объявил имена победителей. Часть трибун радостно кричала, другая — заводилась обиженным ревом. Кое-где стражники уже растаскивали драчунов. Император с недовольным лицом покинул ложу.
— Здорово. — Антоний обернулся к князю: — Я выиграл намного больше, чем поставил! Идем, отметим это дело!
— Так ведь, похоже, еще ничего не кончилось? — Хельги показал на арену, где явно к чему-то готовились — подсыпали песок, что-то размечали.
— А, — презрительно отмахнулся судья. — Сейчас тут будут песни, представления актеров, танцы. Пойдем, главное уже кончилось. Смотри-ка, императрица тоже машет вуалью… Зеленой вуалью, обрати внимание! Зеленой! Видно, и она не чужда развлечениям, хотя многие считают ее злой и надменной.
— Она не злая и не надменная, — шепотом произнес князь. — Просто несчастная, брошенная всеми женщина, живущая памятью о любимом… который ее, наверное, вовсе не любил.
Выпив в таверне вина, Хельги и Антоний разговорились. Обсудили скачки, отдельно взятых колесничих, даже качество покрытия арены. Слово за слово, разговор зашел об осаде города, о жестоких северных варварах — русах.
— Слава Господу, стены столицы высоки, а дух ее жителей отважен, — тряхнул рыжими кудрями Антоний, смачно доедая аппетитную куриную ножку. — Страшно подумать, что было бы, ворвись варвары в город.